Хотя Морфеус играет в фильме несколько аллегорических ролей, его преобладающей ролью становится роль Иоанна Крестителя, особенно того Иоанна, каким он предстает в четвертом Евангелии. В четвертом Евангелии Иоанн Креститель играет по отношению к Иисусу роль свидетеля, свидетеля «света».[151] Иоанн преуменьшает собственное значение и ясно дает понять, что его единственный долг состоит в том, чтобы уступить место Иисусу. В этих строфах обобщается миссия Иоанна: «…но стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете. Он-то Идущий за мною, но Который стал впереди меня. Я не достоин развязать ремень у обуви Его…»[152] «На другой день видит Иоанн идущего к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира. Сей есть, о Котором я сказал: за мною идет Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня».[153]
И Морфеус, и Иоанн Креститель играют роль предвестников пришествия Спасителя; оба они демонстрируют непоколебимую уверенность в том, что Нео/Иисус и есть Избранный. Вера Морфеуса не дрогнула ни разу на протяжении фильма, даже когда сам Нео усомнился в своей Избранности. Кроме того, Морфеус относится к Нео с таким же почтением, какое проявлял по отношению к Иисусу Иоанн Креститель.
Хотя это сравнение неплохо работает применительно к отдельным аспектам роли Морфеуса, у Морфеуса устанавливаются с Нео более сложные и далеко идущие взаимоотношения (гуру, вождь, замещающая жертва), чем у Иоанна с Иисусом. В отличие от Иоанна, быстро исчезающего из евангельского сюжета и убитого при неясных обстоятельствах, Морфеус остается в центре драмы и доживает до ее конца.
Прослеживать связь Морфеуса и Нео с конкретными образами, взятыми из Библии, довольно легко. Однако Тринити доставляет гораздо больше неприятностей. Хотя ее имя, несомненно, резонирует с христианской мифологией, слово «троица» не появляется на страницах Библии. Скорее, это слово было введено в оборот самими христианами и отражало их понимание божественной природы. Никто ведь не будет спорить с тем, что Тринити присущи характерные черты, свойственные Христу, Богу Отцу и Святому Духу. Однако слово «троица» появилось после того, как, вознесшись на небо, Христос прислал на землю утешителя (Святого Духа). Христианам пришлось искать способ, при помощи которого можно было бы объяснить, как Бог Отец, Христос и Святой
Дух могут быть единым Богом, и при этом сохранить нетронутыми основы своего монотеистического учения. Святой Дух больше всего воплощает в себе духовное начало и приносит больше всего утешения из всех сущностей троицы. Эти черты, без сомнения, можно приписать и Тринити. Однако все равно связь Тринити со Святым Духом в лучшем случае будет очень тонкой. Так, может, у нее больше общего с Марией Магдалиной?
Отождествлять Тринити с Марией Магдалиной хочется с первой секунды: обе они заметно выделяются на фоне окружающих их мужчин. Хотя основания для этого сравнения есть, все же оно тоже проблематично. Сомневаться в существовании Марии Магдалины не приходится, поскольку она фигурирует и у Матфея, и у Марка, и у Иоанна (и, возможно, у Луки). В то же время мы очень мало знаем об ее взаимоотношениях с Иисусом и об ее роли в раннем христианстве. Евангелия сообщают нам, что она находилась с Иисусом, пока он проповедовал. Именно Мария Магдалина обнаружила опустевшую могилу и первая увидела воскресшего Иисуса. Потом Иоанн говорит, что именно Мария (без добавления второго имени) обтирает Иисуса своими волосами перед тем, как его убивают.[154]
Образ Тринити отражает эту не совсем ясную роль: она находится рядом с Нео, когда того лишают жизни, и первая видит его после воскрешения.[155] Более того, тот факт, что она обнимает Нео после его выхода из Матрицы, перекликается с Евангелием от Иоанна, согласно которому Мария Магдалина бежит к воскресшему Иисусу, чтобы обнять его. Вдобавок ко всему, Тринити, похоже, разрывает свою одежду, чтобы обтереть Нео голову. Использование одежды напоминает поступок Марии Магдалины, которая с такой же целью использовала свои собственные волосы.
Одно явное несходство образов Тринити и Марии Магдалины заключается в том, что в Евангелиях, несмотря на тщательное изучение отрывков про Марию Магдалину, не обнаружено указаний на то, что ее отношения с Иисусом носили сексуальный характер. И хотя многим захочется доказывать обратное (что и происходит), все же в Новом Завете не найдено текстуальных доказательств, подкрепляющих утверждение насчет сексуальной связи между Иисусом и Марией. Поэтому поцелуй, который Тринити дарит Нео (намекающий на будущие взаимоотношения между ними), скорее, затемняет, чем усиливает ее аллегорическое сходство с Марией Магдалиной.
По-видимому, образ Тринити представляет собой сочетание тонких намеков на различных библейских персонажей; неоднозначность этого образа разительно отличается от четкого совпадения между образами Сайфера и предателя Иуды.
В «Оксфордском английском словаре» дается несколько значений слову cypher (или cipher): «1. Способ шифровки сообщений… 2. Зашифрованное (тайное) послание… 4. Устаревшее название нуля…» Слово «тайна» применимо и по отношению к Сайферу, и по отношению к Иуде: тайное свидание Сайфера с агентом Смитом отражает негласную встречу Иуды с высшим духовенством, во время которой он обещает предать Иисуса.[156] Кроме того, как и Иуда, Сайфер — это полный «нуль», потому что «лучше было бы тому человеку не родиться»[157]
И Сайфер, и Иуда расплачиваются за свои деяния. В Евангелии от Матфея Иуда получает тридцать сребреников за свои старания. В несколько ироническом смысле, Сайферу предоставляется роскошный обед и возможность реинкарнации (или, точнее, реинвиртуализации) в качестве актера. Тот факт, что оба предателя расплачиваются за свои поступки, подчеркивает свойственную им обоим жадность, эгоизм и недальновидность.
Более того, оба они ни мгновения не верят, что те, кого они предают, имеют какое-то онтологическое,[158] эсхатологическое или сотериологическое значение. В Евангелиях нигде не упоминается, чтобы Иуда обращался к Иисусу «Господи» в отличие от других учеников.[159] Даже во время Тайной вечери, когда Иисус предсказывает предательство и все его ученики говорят «не я ли, Господи?», Иуда заявляет: «не я ли, Равви».[160] С самого начала Сайфер дает понять, что он ни капельки не верит в Нео. Когда Тринити говорит ему о вере Морфеуса в то, что Нео — Избранный, Сайфер отвечает: «Мы собираемся убить его. Ты это понимаешь?!» При встрече с Нео один на один Сайфер высмеивает саму идею об «Избранном», говоря: «Так ты здесь, чтобы «спасти мир»! Боже мой, ну и работка! Что ты можешь на это возразить?!» Ни Иуда, ни Сайфер не верили в то, что объект их предательства был спасителем мира. В противном случае, возможно, они бы не совершили это предательство.
Отдельные элементы образа Иуды выведены в Сайфере на основе как иоанновского, так и синоптического материала.[161] В предании о Тайной вечери любимые ученики спрашивают у Иисуса, кто же предаст его. «Тот, кому я, обмакнув кусок хлеба, подам».[162] После того, как Иисус совершает это опознавательное действие, Иуда тут же покидает вечерю, отправляясь на встречу с церковными властями, «а была ночь».[163] Версия Тайной вечери, в которой участвуют Сайфер и Нео (когда они потягивают самодельный спиртной напиток), намекает на знак, указывающий на предателя: в следующем же кадре мы видим, как Сайфер встречается с агентом Смитом. Кроме того, Нео пьет протянутую ему Сайфером жидкость, несмотря на то, что по вкусу она напоминает бензин, и эта сцена воспроизводит пророческие слова Иисуса: «…неужели мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?»[164]
