— Почему вы всегда обвиняете кого-то другого? — громко осведомился я. — Вы хирург, это ваша ответственность, вы не впервые делаете гастростомию умершему пациенту.
Мы стояли так близко друг к другу, что я был готов к драке. Почти пять лет назад мы впервые встретились в этой аудитории, тогда я понял, что повстречался с моим заклятым врагом, моим моральным антиподом, с моей Немезидой. Держу пари, он так же воспринял меня. Сейчас взаимное отвращение достигло предела.
Сорки указал пальцем в мою сторону, а потом покрутил им у виска:
— Он сумасшедший, абсолютно сумасшедший. Подняв обе руки, он дал знак своим друзьям и пошел к выходу.
— Почему вы никогда не вступаете в академическуюдискуссию? — заорал я ему вслед. — Я задал вам вопрос, ответьте на него!
Лицо Сорки скривилось от презрения, он усмехнулся: — Жалкий академический преподаватель — вот вы кто. Академик!
В дверях он обернулся и выпалил:
— Не забудьте донести на меня за эту операцию!
— Хорошая мысль, почему бы и нет?
Мне с трудом удалось выровнять дыхание, в конце концов я публично обвинил его в убийстве. Собрание было прервано, объединившись небольшими группками, хирурги обсуждали происходящее, я услышал чей-то голос: «Это возмутительно, такие скандалы недопустимы на М&М конференции».
Вайнстоун покинул аудиторию, не глядя на меня.
Чуть позже я зашел в кабинет Вайнстоуна, там сидели Бахус и Чаудри. Вайнстоун был мрачен, Бахус расстроен. Вайнстоун набросился на меня сразу, как только я вошел.
— Зачем? Зачем ты устроил эту сцену? Это серьезнаяошибка!
Я пожал плечами и ответил:
— Скажите, он оперирует покойников или нет? Вот я и спросил его. В чем проблема?
— Нет, нет и нет! — возмутился Вайнстоун. — Это большая проблема, Зохар, я не смогу защищать тебя, если ты будешь продолжать в том же духе, ты не можешь давать волю эмоциям на М&М, ученый не должен так распускаться.
— Доктор Вайнстоун, — выпалил я, — мне нельзя давать волю эмоциям? Председатель не разрешает ученому быть человеком? Простите меня, пожалуйста, но я страдаю тяжелым психическим расстройством, я не могу сдержаться, когда больных убивают чаще, чем раз в неделю.
— Башир, — вздохнул Вайнстоун, — может, ты поговоришь с ним, объяснишь ему все.
Вместо него вмешался Чаудри.
— Марк, частные хирурги в растерянности, забудьсейчас о друзьях Сорки. Я говорю о тех ребятах, которыеписали Ховарду письма с просьбой отменить твоеувольнение. Даже твой дружище Гарибальди, которыйготовит для тебя макароны, сказал, что ты делаешь недопустимые вещи. Марк, частные врачи начнут боятьсятебя, у каждого есть свое кладбище больных. Они видели, как ты атакуешь Сорки, и каждый наверняка подумал: «Это не редкий случай, многие так ошибаются», а потом они решат, что ты псих и после Сорки набросишься на них. Сейчас они определенно против тебя, скорее всего им уже хочется, чтобы ты ушел из госпиталя, ты стал опасен для них.
— Чаудри абсолютно прав, — решил просветить меня окончательно Вайнстоун. — Пока дело Сорки рассматривают в ОНПМД, ты надеваешь на него мученический венец.
— Хорошо, доктор Вайнстоун, — усмехнулся я, — вы председатель и вам следовало изменить эту систему давным-давно. Но на сегодняшнем собрании вы сидели разглядывая ботинки, а затем встали и вяло отметили, что не увидели показаний к операции. Он же будет продолжать, никто и рта не раскроет. Кому-то надо сказать правду. Но с меня хватит, я не собираюсь больше играть в ваши игры. Хотите меня выгнать? Пожалуйста!
Взгляд Вайнстоуна, направленный мимо меня, говорил, что я стал для него неинтересен, более того, я сделался обузой. Пока я шел к дверям, услышал, как он начал рассказывать Бахусу: «Ты видел глубокую царапину на моем „порше“? На Айленде за ремонт просили тысячу сто долларов, я поехал к палестинцу на Атлантик-авеню, он сделал в два раза дешевле».
Когда я невольно оглянулся, на лице председателя не было и следа тревоги, он был доволен.
У каждого из нас была своя роль в театре марионеток Вайнстоуна. Раек, единственный коренной американец, считался министром иностранных дел. Чаудри был шпионом и советником по психологии. Бахус служил мальчиком на побегушках, принимающим телефонные звонки своего босса по ночам, а в выходные дни угодливо слушающим его бесконечную болтовню в машине. А что сказать обо мне? Моим заданием было ликвидировать Сорки, однако его выполнение привлекло слишком большое количество свидетелей, оно стало настолько неконтролируемым, что подвергало опасности самого босса. Моя роль марионетки в руках Вайнстоуна, кажется, заканчивалась, и надолго.
Вернувшись в кабинет, я переобулся и сунул ноги в белые шведские сабо. Как всегда с портрета на стене на меня смотрел отец. Я взглянул на него, внезапно мне пришла в голову мысль: «Почему бы мне не спасти Сорки? Меня выгнали сейчас, дай-ка я помогу ему выжить, пусть пожирают друг друга».
Глава 22. Начало конца
Люди, говорящие правду, вызывают страх и антипатию. Злоупотребления накапливаются… К невежественным грубым ошибкам одних относятся терпимо, а самоотверженность в работе других встречается неодобрительно. Повсюду создается видимость эффективности, и это простое лицемерие… Специалистов зачисляют в штат не по профессиональным качествам, самое главное здесь — личные причины. С одной стороны, мы видим страдающего больного, а с другой — подлую и вызывающую отвращение систему… Будь у меня возможность, я бы разрушил до основания эту трижды проклятую систему!
Чалмерз Да Коста (1863–1933)
Ноябрь 2000 — май 2001 года
Эспрессо после операции показался особенно вкусным. Сорки допил маленькую чашечку кофе и громко попросил:
— Кейт, еще один эспрессо!
Он удобно расположился в своем новом кожаном кресле и потянулся. Перебравшись в новые апартаменты Медицинского правления, он заказал самые шикарные стол и кресло, какие только можно достать в Нью-Йорке. Он с гордостью осмотрелся, даже офис Ховарда меньше. Скряга Ховард до сих пор его боится, наконец-то он всерьез занялся Зохаром, заставив исполнительный комитет осудить того за возмутительное шоу на М&М конференции. Даже Вайнстоун начал уставать от Зохара. В конечном счете Вайнстоун окажется без зашиты, как иранский шах, обреченный на одинокую смерть в Египте без поддержки Америки. Принесли еще один эспрессо.
— Спасибо, Кейт, ваш кофе просто фантастика!
Со дня той злополучной операции на груди ее дочери прошло чуть больше года. Продолжает ли грудь деформироваться? Он не смеет спросить ее об этом. Залпом опустошив вторую чашку эспрессо, он проглотил горячую жидкость, как водку. «Аллах акбар, — пробормотал он про себя. — Аллах акбар». Надо вести себя осторожно, следить за собой и не разговаривать вслух. Сусман как-то обратил на это внимание: «Какого дьявола, Мо, ты бормочешь здесь?»
Люди не понимают, что Аллах дает ему силы упорно добиваться своего и двигаться дальше, не останавливаясь на достигнутом. Он достал пилку для ногтей, лучше точить ногти, чем грызть их, к тому же это помогает мыслительному процессу. Аллах акбар! Что же делать с Зохаром? Зохар вдруг заявляет ему, что сможет достать информацию, которая изменит ход событий на слушаниях ОНПМД, он отказывается раскрывать детали и не говорит о своих мотивах, просит личной встречи с ним и его адвокатами. Ховард упомянул о черной кошке, пробежавшей между Зохаром и Вайнстоуном. Кто в этом виноват? Может, Зохар хочет выудить деньги? Евреи всегда там, где пахнет деньгами, даже в Коране об этом говорится. Когда он в последний раз заглядывал туда? Как Зохар может ему помочь? Несомненно, ему все известно про Вайнстоуна, поэтому он и держит его в руках. Что же произошло на самом деле?
— Доктор Сорки, — раздался голос Кейт по громкой связи, — вас вызывает операционная, больной для гаст-ропластики уже на столе.
Сорки убрал пилку, помассировал глаза и лоб, пытаясь облегчить головную боль, мучившую его с самого утра. После сообщения адвоката о предложении Зохара он плохо спит и не может ни на что решиться. Жена считает это ловушкой:
