Мне представилась молочная железа этой девочки нераспустившимся бутоном, безжалостно разрезанным напополам. У меня было всего несколько минут.

— Дэйв, он сумасшедший! Он удалил половину нормальной груди у бедной девочки и изуродовал ее навсегда. Тыпомог сохранить ей другую половину груди, поздравляю!

Я хлопнул его по плечу.

— Сорки, чертов маньяк, совершенно неконтролируемый. Есть только один способ остановить его.

— Надеюсь, вы знаете этот способ? — осторожно спросил Дэйв.

— Возьми блокнот, — сказал я, выходя из кабинета, — и все запиши, потом передай мне.

Июль 1999 года

ТОЛЬКО хирурги ВИДЯТ, как быстро может распростра-ниться болезнь и как медленно она отступает, как легко ухудшается состояние больного и как трудно бороться за его выздоровление… В понедельник утром меня вызвал резидент из отделения интенсивной терапии:

— Спуститесь к нам, пожалуйста, ваш больной пришелв себя.

Стремительно спустившись вниз, я обнаружил мистера О'Нейпа сидящим в прикроватном кресле, длинный гоф-рированный шланг-воздуховод соединял трахеостому с аппаратом искусственного дыхания. Увидев меня, одна из сестер сказала:

— Боб, посмотрика кто здесь, это же твой доктор! Мне казалось, что он меня не узнает после стольких сильнодействующих снотворных и обезболивающих средств, но он поднял голову и улыбнулся мне, показав жестом подойти ближе. Я подошел и наклонился, неожиданно он обхватил меня за шею, притянул поближе и про-шептал еле слышно, одними губами: «Спасибо».

К горлу подкатил комок, я с трудом сдерживал слезы, сестры испытывали то же самое.

В отделении прошел слух, что у Вайнстоуна в госпита-ле Манхэттена умирает мать и он почти все время находится у нее.

Ко мне в кабинет заглянул Манцур, четыре года он едва смотрел в мою сторону, а теперь даже сам заходит. Я пригласил его присесть.

— Нет, спасибо, иду в операционную, просто хотел узнать, как прошла вчерашняя встреча?

— Это было утомительно, доктор Манцур, они продержали меня три часа.

— С кем вы разговаривали, с Кардуччи? Как он вам?

— Хороший специалист, — сказал я серьезно, — мне он показался вполне приличным человеком.

— Что они хотели узнать?

— Все. У них уже довольно много информации, доктор Манцур, им все известно про ваших пациентов, накоплена куча материалов.

С каким удовольствием я добивал этого старого лиса!

— Кто мог это сделать? — Манцур смотрел мне прямов глаза. — Кому понадобилось доносить на меня?

Я пожал плечами, если он сомневается, то, пожалуй, у него больше врагов, чем я предполагал.

— Бог его знает, доктор Манцур, у вас ведь есть недоброжелатели?

Он на мгновение задумался.

— Что вы сказали?

— Я сказал, что у вас наверняка есть враги.

— Нет-нет, — прервал он меня, — что вы им сказали вчера?

— Немного.

Я старался выглядеть искренним, хотя и неуютно себя чувствовал под его подозрительным взглядом.

— Большинство осложнений касались торакальной исосудистой хирургии, мне трудно судить в этой области, я так и сказал Кардуччи.

Манцур осунулся и постарел за эти дни, мне стало его немного жаль, стоит ли снова доставлять ему неприятности, много ли еще он будет оперировать? Возможно, Вайнстоун прав.

Манцур предвидел надвигающуюся беду, но полностью не представлял масштаба обвинений, ему оставалось лишь беспокойное ожидание.

— Большинство моих пациентов — запущенные сосудистые больные, всех спасти невозможно.

Он бросил взгляд на мою потертую мебель и решил сменить тему разговора:

— Марк, вам нужно обновить кабинет, я поговорю сВайнстоуном, здесь невозможно работать.

Мы перекинулись с ним парой фраз о смене обстановки в кабинете, и через минуту он уныло прошагал к дверям. Одно удовольствие видеть, как он подавлен, сможет ли он подняться?

К шести вечера я закончил трахеостомию пожилому больному с эмфиземой, поскольку терапевты потеряли надежду снять его с аппарата искусственной вентиляции. В коридоре отделения я увидел Вайнстоуна, торопившегося к лифту.

— Доктор Вайнстоун, — окликнул его я, — куда вы такспешите, как чувствует себя ваша мама?

Он замедлил шаг, тяжело дыша и вытирая капли пота со лба. Махнув рукой, он вскочил в лифт и успел прокричать:

— Мне надо идти, я позвоню тебе.

Вечером Вайнстоун позвонил мне домой, его голос звучал спокойно и размеренно, голос человека, привыкшего к подчинению. Таким я его знал.

— Это говорит Лоренс Вайнстоун, как дела, Марк?

— Спасибо, все в порядке, как здоровье вашей мамы?

— Она в коме, мы сейчас находимся рядом с ней, похоже, ей не дотянуть и до утра. Вообще-то я звоню по другому поводу. Ты слышал, что они получили твои списки?

— Какие списки?

— Какие списки, разумеется, твои.

«Вот так новость… как будто кто-то скальпелем вспорол мне живот».

— Доктор Вайнстоун, уточните, пожалуйста, у кого они оказались? — «Черт возьми! Как они их раздобыли?»

— Слушай, Марк, — начал он рассказывать, — вчера после обеда Фарбштейн срочно вызвал меня к себе, мне пришлось оставить мать и приехать к нему. Они ждали меня с Ховардом, показали копии твоих списков, один касался Сорки, другой Манцура. Фарбштейн спросил меня: «Как это называется, можете объяснить? Нам известно, что это дело рук Зохара, вы видели эти списки, сколько у него еще?»

— Что вы им ответили?

— Я вернул им списки, не взглянув на них, и попросил оставить меня пока в покое, мне было трудно сосредоточиться, я торопился к матери.

— Ну и?..

— И ушел. Сколько раз я просил тебя быть осторожней! Теперь думай, как у них оказались эти списки, — он говорил так отчетливо и монотонно, как будто цитировал официальный документ.

— Я был вчера у Кардуччи, у Манцура будут большие проблемы.

— Ты говорил с ним о Сорки?

— Да, придется сдавать и его, у нас нет другого выбора, теперь, когда все открылось и у них есть доказательства, надо поставить в известность Кардуччи и передать ему документы Сорки. Люди Сусмана, может быть, уже копаются в вашем кабинете, пока мы здесь говорим, вы ведь знаете его темные связи.

— Что ты предлагаешь?

— Давайте я зайду завтра к Кардуччи с копией дела Сорки.

— Сколько у тебя копий?

— У вас две, одна у Раска и у меня две, одну папку я отдам Кардуччи.

— Хорошо, позвони мне завтра.

— Да, конечно.

— Спокойной ночи.

За окном царил приятный июльский вечер, в комнату проникал теплый и сухой воздух, лишенный удушливых примесей Нью-Йорка. Цветущие растения и свежая листва защищали нас от внешнего мира, и я представлял себя в горах Адирондака. Только несмолкающий грохот хайвэя напоминал мне об огромном мегаполисе.

— Кто звонил? — спросила Хейди, перелистывая женский иллюстрированный журнал о здоровом образе жизни.

— Это был Ларри, у него умирает мать, — ответил я, переворачивая гамбургеры на газовом гриле и любуясь видом свежей петрушки, лежащей между ломтиками красного мяса.

— Они обнаружили мои списки.

Последнее замечание Хейди пропустила мимо ушей, она даже не подозревала, о чем я говорю.

— Мать Вайнстоуна умирает с тех пор, как мы приехали в Нью-Йорк, и всегда поправляется, эта старушка — крепкий орешек.

— Сейчас все действительно серьезно, Ларри сказал, чтоона не дотянет до утра, он прекрасный сын, очень заботливый. Ты поняла, о чем я говорил? К ним попали мои списки!