Она забежала обратно в палату, схватила трубки и приставила их друг к другу. Через секунду грудь Кейси чуть-чуть поднялась и опустилась. По крайней мере, хоть сколько-то воздуха в ее легкие попадает. Сьюзан посмотрела на Кейси. Это удивительной красоты лицо, обрамленное длинными золотыми волосами, – Сьюзан всегда считала, что оно гораздо красивее, чем у нее самой. И этот ужасный серый цвет.

Она потянулась и дотронулась до щеки Кейси. Холодная, как замазка. Сьюзан и не думала, что человеческая кожа может быть такой холодной.

Снова схватив трубки, она соединила их.

– Помоги-и-ите! – опять закричала она. – Пожалуйста, кто-нибудь, помогите! О господи, пожалуйста, помогите!

И вдруг пришла боль. Будто стальным хомутом стянули тело, ломая его, плюща внутренности. Она закричала и сложилась пополам, но каким-то чудом удержала трубки прижатыми друг к другу. А затем внутри ее повернулось огромное стальное лезвие, разрывая, разрезая внутренние органы, разбрызгивая во все стороны боль, словно расплавленный свинец. Голову будто отрывало от туловища, уши заложило.

Она закричала от боли. Она звала на помощь, потому что ее сестра умирала. Пол покачнулся, приблизился. Она старалась удержаться на подгибающихся ногах. Стены ушли назад и вверх.

Ковер ударил ее по лицу.

Не в силах пошевелиться, она лежала на полу. Ноздри улавливали запах жидкости, с которой был почищен ковер.

Боль вернулась – воткнутый в тело и кромсающий внутренности нож. В горло поднялась желчь. Желудок стянуло позывом к рвоте, она изо всех сил старалась подавить его.

Сглатывая рвоту, она замычала, потому что не могла говорить: «Помогите. Кто-нибудь, пожалуйста, помогите».

Она все еще держала трубки прижатыми друг к другу, вцепившись в них так, будто они были последней вещью, связывающей ее с миром.

Держись, Кейси, не умирай. Пожалуйста, не умирай.

Затем боль взорвалась бомбой, и сила этого взрыва высосала из нее все, весь свет из глаз и разума. Все пропало в огромной, невообразимо пустой агонии.

Когда она снова смогла видеть, перед глазами у нее расплывалось. Лицо, незнакомое, женщина в белом халате, гладкие черные волосы, прямо перед глазами – бедж с надписью: «Пэт Коук, старшая медсестра ночной смены».

– Кейси, – прошептала Сьюзан.

Медсестра держала ее за запястье. Проверяет пульс? Рукав халата медсестры лежал у Сьюзан на лице, заглушая голос.

– Кейси, – снова прошептала она. – Пожалуйста… – Слова ускользнули от нее вместе с сознанием.

Джон отменил обед с клиентами – он не смог бы хорошо провести переговоры, так как безумно беспокоился о Сьюзан. Он закрылся у себя в кабинете и звонил домой каждые полчаса, в надежде, что Сьюзан вернулась или хотя бы оставила сообщение на автоответчике.

Но сообщения за это утро были только от Джо-строителя – сумбурный рассказ о материалах, которые ему нужно было купить; от Лиз Гаррисон – она приглашала Сьюзан на ленч на следующей неделе; от Пайлы – истеричное и абсолютно неразборчивое.

Джон позвонил в больницу, и его соединили с сестринским постом отделения интенсивной терапии. Он соврал ответившей на звонок медсестре, что он брат Арчи Уоррена, и спросил, не улучшилось ли его состояние.

К его огорчению, с Арчи было все по-прежнему. Он оставался без сознания. Его подключили к системе поддержания жизнедеятельности. По-прежнему никто не мог определить, что с ним не так. Единственным утешением было то, что в его мозгу не обнаружили никаких следов инсульта, и поэтому наиболее вероятным объяснением его состояния стало то, что он пал жертвой какого-то загадочного вируса. Пока они не поймут, что это, – если поймут, – они не могут начать его лечить. Им в буквальном смысле остается только ждать. Его состояние или будет улучшаться, или останется без изменений, или ухудшится.

Известия привели Джона в уныние. Если бы Харви Эддисон был жив, он бы позвонил ему и попросил рекомендовать лучшего невропатолога в стране, а потом как-нибудь убедил бы его заняться Арчи. Он мрачно смотрел в свой кофе. Все выходило из-под его контроля. Он чувствовал себя одиноким и беззащитным.

Сьюзан не было ни у родителей, ни у друзей. Она или потеряла память и теперь бродит где-нибудь по улицам, не зная, где ее дом, или сняла комнату в отеле, или – это, конечно, вряд ли, но все же вполне возможно – мистер Сароцини похитил ее и держит у себя.

В половине шестого Джон положил трубку после очередного бесплодного звонка домой. Он колебался, не позвонить ли в полицию, чтобы заявить о пропаже Сьюзан, когда к нему в кабинет вошел Гарет Нойс с толстой пачкой распечатанных на принтере листов.

– Ты никогда меня об этом не просил, понял? – сказал он, явно довольный собой.

– О чем «об этом»? – машинально спросил Джон и тут же понял, о чем он говорит. – Неужели расшифровал?

– Не я. Ты здорово обязан крутому эксперту в Глостере. Мой дружище может сесть за это в тюрьму. С законом о неразглашении государственной тайны не шутят.

Джон схватил распечатку, но, просмотрев несколько страниц, остался разочарован. На всех листах были только колонки заключенных сделок. Это был гроссбух деловой активности Ферн-банка за последние семь месяцев. Каждая строка распечатки содержала название компании – некоторые названия Джон знал, но многие – нет, – за которым следовала дата, количество акций во владении Ферн-банка, общее количество выпущенных акций, процентное отношение количества акций во владении Ферн-банка к общему количеству выпущенных акций, самая высокая и самая низкая цена за акцию за год.

– Спасибо, Гарет, – сказал он, стараясь не показать своего разочарования. – Это просто здорово.

– Ну хорошо. Еще увидимся, – ответил его компаньон и ушел.

Джон потер глаза и, начав с первого из пятнадцати листов, стал внимательно читать названия компаний. Может, так он найдет какую-нибудь зацепку.

К тому времени, как он добрался до середины двенадцатой страницы, у него начали слипаться глаза, и он чуть не пропустил название «Клиника „Кипарисовые сады“».

Он остановился и перечитал название еще раз, чтобы убедиться, что не ошибся. Согласно записи Ферн-банк приобрел сто процентов акций «Клиники „Кипарисовые сады“» 7 сентября прошлого года.

Он снова перечитал запись, задумался. Он хотел быть до конца уверенным в том, что все понял правильно. «Клиника „Кипарисовые сады“». Нет, все правильно. Ему хорошо было знакомо это название, он сам там был – много раз. У него задрожали руки.

В этой клинике лежала сестра Сьюзан – Кейси.

Неулыбчивые лица. Шеренги глаз. Яркий, ослепляющий свет.

Боль.

Будто двое пытаются разорвать ее, скручивая то в одну, то в другую сторону. Скручивание усилилось, и боль разгорелась домной. Ее подбросило вверх, она кричала, плакала, металась, бредила, стараясь избавиться от нее. Мягкие, но решительные руки уложили ее обратно. С уголка рта стекала струйка слюны.

Ее опрокинула вторая волна боли, и она с неожиданной силой закричала, зовя на помощь, прося сделать что-нибудь – пусть она умрет, но это все равно лучше, чем терпеть такую боль.

Вдруг она услышала знакомый голос:

– Попытайтесь расслабиться, Сьюзан. Сейчас мы введем вам обезболивающее, и вы отключитесь. Когда вы придете в себя, боли уже не будет.

«Англия, – подумала она, связывая воедино разорванные нити своей памяти. – Англия». Английский выговор. Она выделила из пространства лицо, которому принадлежал голос, всмотрелась в него, пытаясь сосредоточиться. Большие глаза. Спокойный, вежливый голос. Я тебя знаю. Она вспомнила. Ну конечно. Она узнала эти глаза и соединила в сознании лицо и голос. Внутри проснулся червяк страха.

Майлз Ванроу.

Нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Майлз Ванроу.

Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет.