Незнакомец исчез молниеносно.

Мне все эти дьявольские штуки уже изрядно надоели.

Я часов в одиннадцать пошел в милицию и обо всем рассказал. Там решили «фиолетовыми ребятами» заняться. Мне обещали помочь. Попросили в ближайшие дни допоздна нигде не задерживаться и никуда не уезжать…

Я был зол на вчерашних своих обидчиков. И за себя и за Джека. Куда он исчез?

После обеда я отправился в универмаг, в хозяйственный отдел. Надо было купить электроплитку, так как газовую магистраль со дня на день должны были отключить на продолжительный ремонт.

Эх, если б появился хоть один фиолетовый! Уж я схватил бы его за шиворот — и будь что будет!

Я купил электроплитку и вышел из универмага. Теперь мне предстояло уплатить за пользование электричеством.

Я шел по солнечной летней улице и был очень внимателен.

Вокруг были люди зеленоватых гамм. И только некоторые имели оттенки бирюзового, красноватых и золотисто-оранжевых цветов — такие, какие по большей части имели дети.

Вот прошла со странной улыбкой на счастливом лице золотисто-персиковая девушка. Она счастливо, взаимно кого-то любит. Это я знаю точно…

И такие золотисто-оранжевые, золотисто-лимонные и подобные им цвета встречались мне нередко.

Вот по той стороне улицы с рулоном в руке быстро шагает ярко-смарагдовый, волевой энтузиаст. Скорее всего это изобретатель. И бирюзовый тембр в смарагдовом тоне его тела свидетельствует о том, что поиск совсем недавно удачно завершен…

Навстречу возбужденному эрудиту плавно плывет толстая фисташковая женщина. Она кому-то сострадает, одобряет чей-то поступок. Она…

А вот с той стороны улицы, наискось от цветочного магазина, мчится канареечно-желтый толстоватый себялюбец. Он в сверхмодных одеждах. В руках у него букет синевато-зеленых цветов.

Себялюбец пересекает улицу.

Странное совпадение. Такая случайность!

Навстречу канареечному, порывистому себялюбцу на средину улицы выбегает длинноногий и боевитый соломенно-желтый эгоист.

Я засмеялся, стоя на бордюре.

Они готовы были столкнуться.

Все бибикало, неслось и теснилось к тротуару…

Я перестаю улыбаться. Челюсть моя отвисла, потому что уже предчувствую, предвижу печальный финал.

В последнее мгновение себялюбец сделал что-то вроде пируэта, увернулся…

Эгоиста же мотороллер сбил.

Он лежал в трех метрах от эпицентра, вгорячах пытался подняться. Я бросился к нему, едва ли не на спине дотащил его до края тротуара, помог лечь.

— Как вы себя чувствуете? — склонившись над ним, спросил я.

Прикрыв глаза, как бы сосредоточиваясь на глубокой мысли, он вдруг возмутился:

— Неужели он не мог меня объехать?

— Успокойтесь, вам вредно волноваться, — легонько похлопал я его по плечу и под голову, на которой неопрятно рассыпались длинные хилые волосы, положил свой, кроме плитки ничего не содержавший, портфель. Я попытался расстегнуть ему пояс, но он отшвырнул мою руку. Хотел расстегнуть тугой ворот его рубашки, он возмутился:

— Не прикасайтесь к горлу!

— Врача, «скорую» вызвали? — спросил я окруживших нас людей.

— Да, трое побежали звонить, — успокоили меня.

— А то он уже катастрофически меняет цвет… — неосторожно заметил я.

— Цвет?.. Значит, это конец!.. — широко открыв глаза, проговорил несчастный и ужаснулся: — Опять он!.. Константин, я боюсь вас! Пощадите же!!

— Вы меня знаете? — удивился я.

— И знаю, что эту уличную катастрофу устроили вы!

— Да вы с ума спятили! При чем здесь я? Я стоял на бордюре.

— Многие стояли на бордюре… Стояли, да не так, как ты, и не для того!.. — обидчиво прошептал он, становясь сизо-буланым… — Мы все знаем, Константин. — Он помолчал. — Но я до конца хочу быть правдивым. Все скажу!.. И тогда, ночью в лесу, несмотря на кромешную тьму, вы все видели. Я знаю. Мы все о вас знаем. Но за что вы меня там так ударили?

— Так это были вы? — поразился я. — Тот, буро-фиолетовый, гонявшийся за мной бизон?

Эгоист страдальчески сморщился.

— Второй раз, — прошептал он, — вы склоняетесь надо мной. А в третий?.. Над моим телом?

Его лицо передернулось.

— Следовательно, — уточнил я, — там был не Ниготков?

— Нет. Был я, Игорь Словесный. Игорь Тимофеевич… И другие. Константин, заклинаю вас! — не губите меня. Пощадите!..

— Между Ниготковым и вами, Игорь Тимофеевич, есть что-то общее. Почему ночью в лесу я вас принял за Ниготкова? Почему вы с ним схожи?

— Мы двоюродные братья. Наши матери родные сестры.

— Вы двоюродный брат Ниготкова? — поразился я.

— Сожалею об этом! — искренне воскликнул он. — Я с ним хочу порвать. Навсегда! Я решил…

Словесный закрыл глаза, сжал губы.

Я обратил внимание, что он еще быстрей начал утрачивать соломенно-желтый цвет, когда сказал, что боится меня. Он становился все более и более пепельно-серым и уже почти сливался с асфальтом. Так вот почему он был соломенно-желтым, а не фиолетовым: он решил с «ними» порвать!

— Скажите же о Ниготкове самое главное! — попросил я. — Говорите! Не трусьте!

— Не могу… — с трудом разжал он губы. — Язык не поворачивается. Я с ними порвал — и довольно этого…

Конечно, я не должен был разговаривать с пострадавшим. Но он сам затеял разговор, да к тому же было совершенно очевидно, что не настолько он пострадал, чтоб с ним нельзя было разговаривать (как потом оказалось, у него треснула коленная чашечка на правой ноге). Но главное — эти его признания!..

— К чему эта половинчатость! — сказал я ему. — Раз вы решились, то будьте последовательны до конца. Обратного пути у вас уже нет!

В нем появился настороживший меня сливяно-сизый оттенок.

— Ну хорошо, Константин… — внутренне с чем-то согласившись, прошептал он и тут же тоном, заключающим в себе все значения жизни и смерти, тихо воскликнул: — Ты антихрист. Вот ты кто! Я знаю. Мы знаем… Вот как ты появился…

— Ахинея это, товарищ Словесный! Несусветная чепуха. Лучше сразу говорите о Ниготкове. Кто он, что?

— Только ради собственного спасения… — не открывая глаз, в странном волнении проговорил он и замолчал.

— Не хотите говорить — ну и не говорите! Вам же хуже будет, — грубовато встряхнул я его за плечо.

— Да, да!.. Они сегодня… — медленным и основательным движением ладони стерев со лба липкий пот, забормотал Игорь Тимофеевич. — Они сегодня совершат… Он поедет за медом. На пасеку… Любит он сладкий мед!.. И он с ними… Нет, нет!! — вдруг прошептал он и в знак отрицания замотал головой и вскинул над собой руки. — Нет! Что это я говорю?.. Нечего мне сказать… Ну что вам всем от меня надо?!.

— Вы посмотрите — вот прилип! — удивленно, с возмущением сказала надо мной какая-то женщина. — Человека сбило, а он привязался с разговорами!..

Осуждающе заговорили и другие присутствующие.

Неожиданно голова Словесного повернулась набок. Казалось, он потерял сознание. Лежал с открытыми глазами и молчал.

Да, он хотел сказать еще что-то, но так и не решился. Будучи по натуре двойственным, Игорь Словесный, очевидно, часто так поступал в критических ситуациях. Получалось, что он как бы что-то и сказал мне, тем самым вроде бы сняв с себя половину вины, и в то же время как бы ничего определенного мне не сообщил и тем самым снимал с себя ответственность за мои выводы.

После короткого молчания я спросил Словесного:

— Скажите, где эта пасека? Игорь Тимофеевич!..

Он лежал теперь с закрытыми глазами, с плотно сжатыми губами и молчал. В его пепельно-сизом цвете появились песочные тона. По-моему, Словесный слышал меня.

Надо мной раздался отчетливый голос:

— Извините!

Я поднял голову. К нам наклонился высокий молодой милиционер.

— Вы медик, врач? — спросил он меня.

— Нет…

— А, тоже пострадавший… Прошу встать, если можете. Граждане, прошу всех отойти!..

— «Скорая помощь»! — громко сказал кто-то.

Я отошел в сторону.

Вдоль улицы, в который раз уж, порывом, сметая бумажки, подул ветер. В небе клубились предгрозовые тучи. Дождь мог пойти с минуты на минуту.