– Вот это правильно! - восторженно произнес Кондратюк.

– Нет, неправильно. Все это еще удивляет, но как-то вяло, однобоко. Удивляет обычно. Представляете себе - обычное удивление? Обычное удивление! Разве удивление может быть обычным? На то оно и удивление, чтобы быть необычным.

Чесноков сидел с таким видом, словно все это его не касалось.

– А в этих стихах все иначе, чем у других.

– Он и на самом деле такой, - сказала Анечка и смутилась. - Какой в жизни, такой и в стихах.

"Господи, - подумал редактор, - что за счастливая женщина".

– А стихи подписываются чужими фамилиями. Я их все собрал. Вот посмотрите. Это твои стихи, Владимир?

– Я знаю, - тихо сказал Чесноков. - Я их все читал.

– Я сначала собрал их все вместе и лишь потом пришел к вам в надежде, что увижу здесь хотя бы черновики. И я не ошибся. Они все здесь.

– Не все, - сказал Чесноков. - Последние я не читал даже Анечке.

– Вот эти?

– Да.

– И вот стихийно возникло общество поэтов, которые написали "ваши" стихи. Они как-то нашли, отыскали друг друга. Их человек десять. А Серегина они избрали своим председателем.

– Я все это знаю, - спокойно и с расстановкой сказал Чесноков. - Ничем вам полезным быть не могу.

– У меня предположение, - сказал Пионов. - Совершенно фантастическое. Может быть, это действительно не вы пишете, - Пионов машинально перешел на "вы". - Может быть, пишут действительно другие? А ваш мозг так точно настроен на определенное настроение, что мгновенно воспринимает их. И никак нельзя доказать, что они возникают у вас первого.

Анечка закусила губу.

– Телепатия! - покрываясь холодным потом, выдавил из себя Кондратюк.

– Да, да. Нет! При чем тут телепатия! Не в этом дело.

– Ну что ж! - сказал Чесноков. - Спасибо вам за хлопоты. Все-таки участие.

– В том-то и дело, - пожалуй, впервые за все это время открыл рот редактор молодежной газеты, - что все это ерунда.

– Нет никакой телепатии, - облегченно вздохнул Кондратюк. - Я слышал.

– Почему для всех этих поэтов, - редактор дотронулся кончиками пальцев до кипы бумаг, - именно эти стихи являются исключением из их творчества?

– Да, да, - поддержал его Пионов. - Напишет одно, два стихотворения или, как Серегин, целый сборник, а ни до, ни после этого ничего похожего больше нет. Зато появляется у другого. И снова как явное исключение. А у тебя ведь это система. Ничего нельзя спутать. Так, может быть, это они каким-то чудом, непосредственно из мозга в мозг воспринимают твои стихи? И эти стихи действительно твои?! Понимаешь, это твои стихи! - Пионов, довольный, откинулся на спинку стула и оглядел всех торжествующим взглядом.

– Но этого никак нельзя доказать, - сказал Тимофей Федорович. - К сожалению.

– А зачем доказывать? - спросил Чесноков.

– Нет, можно, - возразил Пионов. - Трудно, но можно. Теоретически можно, если знать, у кого они возникнут в голове. Какая-то разница во времени должна быть. Предположим, у него, у этого человека, вечером чернила кончились или бумага. Нечем записывать. А утром дела наваливаются, не передохнешь. Вот тебе и разница во времени. Ты-то успел записать. Причем разница всегда должна быть в твою пользу.

– Что же мне, всегда пузырек с чернилами открытым держать по этому поводу? - усмехнулся Чесноков.

– Это действительно смешно, - сказала Аня.

– Надо общественность на ноги поставить, - посоветовал Кондратюк. Общественность, она все может.

– Тут хоть на голову ставь всю общественность, - вздохнул Тимофей Федорович.

– В таком случае надо писать в "Технику - молодежи", - снова подсказал Кондратюк. - Там и не такое еще пишут.

– Нет, нет, - сказал редактор. - Тут даже сдвиг во времени не поможет. Что такое день, два? А если попадется такой человек, как Серегин? Кроме всего прочего у него амбиция, голос хорошо поставлен, а эрудит какой по охране прав автора! Попробовать, конечно, можно. Мы, собственно, решили напечатать несколько ваших стихотворений, а там будь что будет. Все ближе к чему-то определенному.

– Да, да, Владимир, подборка стихов за тобой.

– Уговорили, все-таки, - обрадовался Кондратюк. Эта история разжалобила его. У него даже появилось желание помочь соседу. Чего он бьется впустую?.. Но как?

– "Уговорили" тут ни при чем, - отрезал редактор. - Просто это наше решение.

– Я не отказываюсь, - устало сказал Чесноков. Он был явно расстроен. Жена незаметно взяла его руку и погладила - осторожно, чуть-чуть.

– Мы искренне верим, что это ваши стихи. И должны они печататься под вашей фамилией, - твердо сказал Тимофей Федорович.

– Теперь я не уверен в этом.

Гости разошлись поздно. Кондратюк недоумевал. Счастье само лезет в руки человеку, а он отказывается. В то, что Чесноков пишет здорово, Кондратюк поверил. Не зря к нему приходят такие люди! При расставании Пионов поклялся, что напишет статью. Он еще не знает куда, но напишет. А Тимофей Федорович по обыкновению ничего не сказал, лишь подумал про Чесноковых: "Ведь трудно людям. Но почему в их квартире ощущение счастья?"

Чесноков ничего не дал в газету. А Пионов написал все-таки толковую статью, в которой подробно изложил все факты, касающиеся загадочного явления и судьбы никому не известного писателя. Статья была отправлена в "Литературную Россию". Через несколько месяцев пришел ответ, в котором сообщалось, что газета очень редко печатает научную фантастику и в настоящее время не находит возможным опубликовать рассказ. Пионов страшно расстроился, написал в газету резкое письмо, но ответа не получил. И все же он надеялся когда-нибудь доказать свою правоту и восстановить в правах Чеснокова.

Раза два-три в год он заходил к Чесноковым в гости, но все реже и реже просил Владимира дать что-нибудь в газету. А потом его перевели на работу в Москву, в одну из центральных газет.

У Чесноковых родился сын, потом сын и дочка. Хлопот с малышами было очень много. К этому времени у Чеснокова набралось бы десятка два сборников стихов, если бы их удалось собрать вместе.

Свой первый рассказ Чесноков написал, когда старшему, тогда еще единственному сыну, исполнилось три месяца. И с этого времени писал стихи все реже и реже. И все больше его тянуло к прозе. Сначала небольшие грустные, но с тонким юмором рассказы. Потом большие, серьезные. А однажды он рискнул написать повесть. И снова он встречал их в журналах и сборниках под чужими фамилиями. Стихийно возникшее общество поэтов "Удивление" постепенно распалось, потому что все реже и реже стали появляться в печати стихи соответствующего стиля и содержания.

Так кто же все-таки писал эти стихи и рассказы? Пионов так ничего и не смог доказать. Он был уверен, что все это принадлежит Чеснокову, но требовались точные доказательства. А сам Чесноков? Конечно, ему было грустно сознавать, что кто-то мгновенно воспринимает его творения и выдает за свои, нисколько в этом не сомневаясь. Но еще хуже было бы, окажись, что сам Чесноков просто-напросто способен мгновенно воспринимать стихи и рассказы разных авторов, созвучные его настроению. Он много раз думал об этом, особенно после памятного разговора с Пионовым и Тимофеем Федоровичем. Пришел ли он к какому-нибудь выводу? Пришел. Он был твердо уверен, что пишет именно он. Но это еще не давало ему оснований посылать рукописи в издательства и редакции.

Время шло своим чередом. Чесноков уже-руководил небольшой лабораторией, а Кондратюк стал начальником крупного отдела. Оба они не привыкли относиться к работе спустя рукава, а это означало, что нередко им приходилось технические проблемы своих разработок решать в нерабочее время.

Кондратюк проникся к Чеснокову каким-то странным уважением. Лезет человек на отвесную стену, выбивается из сил, падает, снова лезет. А зачем? Ведь на вершине горы все равно нет ничего. Нет ни золотых россыпей, ни красивого цветочка, даже панораму гор и долин оттуда не увидишь, потому что сама вершина вечно скрыта в тумане. И все-таки человек продолжает восхождение. И это непонятное упорство невольно вызывает уважение и страх. А если бы это был он, Кондратюк? Хорошо, что это не он!