Письмо получилось длинное.

В самом конце она подписалась: «Твоя Туа-Туа». Но куда положить письмо?

Взгляд Туа-Туа скользнул с влажного кончика носа тетушки Гедды на клубок шерсти на ее коленях.

У паромного причала стояло на берегу несколько небольших строений: двухэтажный дом лавочника, рыбацкая лачуга с шиферной крышей и избушка паромщика.

Правда, паромщик показывался, только когда кто-нибудь просил перевезти на лодке через залив, в Льюнгу. Паром не действовал.

Да, чуть не забыл: в кустах поодаль стоял еще цирковой фургон.

Миккель сидел на корточках за органным ящиком и перебирал в уме, кто может оказаться на пристани и сорвать его планы. Брезент, которым он накрылся, вонял старой сельдью так, что ноздри сами слипались.

«Вдруг тетушка проснется, что тогда делать будем?» подумал он.

Что там еще болтал Якобин о каких-то скрипящих колесах и очках для любопытных? И где, наконец, Туа-Туа?

Миккель выглянул из-за ящика.

Труба выкашляла клуб дыма, и «Фракке», скрипнув всем корпусом, повернул к берегу.

— Туа-Туа… — нетерпеливо шепнул Миккель.

Но вот на ступеньках показались ее черные чулки. Она спустилась и осторожно поглядела кругом.

— Ты где, Миккель? — прошептала Туа-Туа.

— Здесь, под брезентом, позади тебя. Она еще спит?..

Слава богу. Подойди поближе, чтобы мне не кричать. Как только спустят сходни, сразу на берег.

— Они нас поймают, Миккель!

— Попытка не пытка! Тш-ш-ш, рулевой идет. Не смотри сюда.

Долговязый рулевой «Фракке» был завзятый шутник; под блестящим козырьком торчал веселый рыжий вихор.

— Никак, Туа-Туа Эсберг с чайками о погоде толкует? усмехнулся рулевой и стал готовить сходни. — Что же они сулят?

— О…облачность и грозу, — пробурчала Туа-Туа.

Она не сводила глаз с органного ящика, так что Миккейя даже холодный пот прошиб.

С верхней палубы донесся блеющий голос Якобина:

— Спорю на два риксдалера, что пройду по всем поручням и не пролью ни капли!

Миккель забылся и вдохнул тухлый запах.

— А-апчхи-и-и! — громыхнуло за ящиком.

Рыжий рулевой выпустил сходни, ухватился за брезент и потянул. Миккель тянул к себе.

— Почтенная публика, вы видите первейшего акробата щира! — голосил Якобин.

В тот же миг «Фракке» коснулся бортом причала.

— Ка-а-раул! Он падает!.. — взвизгнула Туа-Туа, показывая дрожащей рукой на акробата.

Рулевой забыл о брезенте и метнулся к поручням — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Якобин ухнул в воду головой вниз.

— Человек за бортом! — заорал рулевой, схватил веревку и побежал на верхнюю палубу.

Мандюс Утот, только что выигравший два риксдалера, спокойно стоял у левого борта и грыз темный сухарь.

— Что — сумел? — крикнул он голове Якобина, когда она вынырнула среди мутной пены за кормой.

— Котелок!.. — вопил Якобин, давясь водой и колотя руками и ногами. — Котелок спасите!

— «Котелок, котелок»! — передразнил его Мандюс. — Что ли, твоя душа в котелке, пустая голова?!

Встречающие на пристани столпились у кормы «Короля Фракке» посмотреть, как вылавливают Якобина.

Раз, два — Миккель открыл в борту дверцу и прыгнул на берег. За ним последовала Туа-Туа. Одной рукой она придерживала подол, другой прижимала к груди узелок с «самым заветным имуществом».

— Чую, ой, чую, плохо все кончится! — всхлипывала она. — Бородавки смерть как чешутся…

— Ничего, авось у дубильщика Эббера найдется шкурка от сала, — ответил шепотом Миккель. — А вот и сам он к пристани идет.

Миккель закрыл рукой рот Туа-Туа и присел вместе с ней за осмоленной лодкой. Прямо перед ним блестело на солнце кухонное окно в избушке паромщика.

Эббер остановился и беспокойно вытер вспотевший лоб.

Между листьями были видны серебряные пуговицы-дукаты на жилете.

— Спорим, что он ждет с пароходом стекольщика, — прошептал Миккель.

— Стекольщика?.. — оторопела Туа-Туа.

— После объясню. Ага, пошел дальше, приготовься.

— Куда же мы? — спросила Туа-Туа.

— К Эбберу. Раз он здесь, значит, дома никого. Никто не смекнет искать нас в дубильне.

Миккель потащил упирающуюся Туа-Туа через груды высохших мидий и по сырым прибрежным луговинам к Эбберову кустарнику. Над искривленными деревцами торчала огненно-красная крыша циркового фургона.

— Так и знал. Видишь — покрасил фургон, починил колесо, а дверь пустым бочонком подпирал. Того и гляди, снимутся, и в путь. Постой здесь, я загляну внутрь.

Туа-Туа испуганно поймала его за рукав:

— Ты с ума сошел, за это в тюрьму сажают.

— Не посадят, если сперва постучаться. — Миккель стукнул несколько раз медным кольцом, приделанным под дверной ручкой. — Я, может, давным-давно мечтаю разглядеть поближе слоновью голову, в которой Эббер деньги копит. Видишь — никого. Я мигом.

Дверь оказалась незапертой, и Миккель скользнул внутрь. Ставни были наполовину прикрыты, в фургоне царил полумрак. Миккель никак не мог забыть загадочные слова Якобина: «Стекло на очки для любопытных… Завтра в Грецию…» Что такое затеял Эббер?

А вот и слоновья голова на стене, над столиком Эббера.

Миккель даже вспотел от волнения. Что-то подсказывало ему, что в голове скрывается ответ на все вопросы.

Тонкий солнечный лучик падал из двери на злые глазки слона. Дырка в хоботе была заткнута пробкой.

Миккель взялся за жесткую, щетинистую кожу и дернул. Хобот подался — медленно, неохотно, дюйм за дюймом, точно внешнее колено подзорной трубы.

— Миккель!.. — В двери показалось бледное лицо Туа-Туа. — Идут, Миккель!

Одним ударом он придал хоботу прежнее положение и кубарем выкатился наружу. Издали доносилась ломаная речь Эббера и заискивающий голос Якобина:

— А я виноват, что они правят, как слабоумные!.. Конечно, в котелке. Где же еще?..

«Король Фракке» отчалил от пристани.

— Живо в дубильню, пока не увидели! — выдохнул Миккель.

Они пригнулись и нырнули в темное, душное помещение. Воняло кожами и прогорклым жиром. Неуклюжая лестница вела на крышусушильню, сделанную из остатков шатра Кноппенхафера. Рядом с лестницей стоял длинный шест с огромным железным крюком на конце.

Миккель заслонил спиной дрожащую Туа-Туа.

— Если сюда пойдут, лезь вверх! — Он затаил дыхание и посчитал до десяти. — Мимо, в фургон…

Эббер шагал впереди, сердито размахивая руками; мокрый насквозь Якобин семенил следом. На соломенножелтых волосах акробата красовался спасенный из воды котелок.

— Миккель, милый, уйдем лучше! — шептала перепуганная Туа-Туа.

— Тш-ш-ш, они запирают ставни. Приготовься.

Но тут дверь фургона открылась, и выглянула гладко прилизанная черная голова Эббера.

— Я слышь, я слышь, ты замерзнул. Хочешь мой шерстяной панталон?

Миккель чуть не сбил Туа-Туа с ног:

— Живо наверх, сюда идут!

— Вдруг провалимся, Миккель?..

— Брезент на распорках, и мы за них удержимся. Скорей, сейчас войдут!

Черные чулки Туа-Туа замелькали по перекладинам.

Она скользнула между сушившимися шкурами, ухватилась за левую распорку и прильнула к ней.

Миккель лег на правой распорке, упираясь коленями в брезент. Ну, как увидят снизу бугры на потолке?.. Тогда пропали. Он взялся покрепче правой рукой, втянул живот и затаил дыхание.

Эббер уже вошел в сарай. Шест с крюком стукнул о лестницу.

— Так-так, тебе надо тысяча шкур на тело — ты не будешь зубом цок-цок, самый мерзлый акробатист в мире.

Слышно было, как Якобин, стуча зубами, снимает мокрую одежду.

— Ой, Эббер за шкурами поднимается! — ужаснулась Туа-Туа.

Миккель шикнул:

— Он тяжелый, не полезет. Крюком ловить будет. Берегись, чтобы не зацепил.

Эббер поднялся на первые две перекладины. Они были нарочно сделаны толще, чтобы выдержать вес дубильщика; отсюда он всегда доставал шкурки шестом.