К этому времени Ушаков вполне подготовил флот к выходу в море: он насчитывал пятьдесят четыре военных судна, из них шестнадцать линейных кораблей.

Весна 1791 года была удивительно короткой. Казалось, ещё вчера шёл холодный проливной дождь, свистел ветер, бушевало не переставая море, грозными серо-свинцовыми волнами с силой ударяя в прибрежные скалы, а сегодня празднично сияло крымское солнце, зеленели сады, вдали до самого горизонта спокойно синела морская гладь.

Фёдор Фёдорович Ушаков перебрался на флагманский восьмидесятипушечный корабль «Рождество Христово» – самый лучший и быстроходный во всём флоте. Было время после подъёма утреннего флага. Капитан-бригадир Семён Афанасьевич Пустошкин, когда-то однокашник Ушакова, а теперь один из его сподвижников, поднялся по спущенному для него трапу, прошёл по сияющей чистотой палубе и спустился вниз по лестнице, устланной красной бархатной дорожкой. У дверей адмиральской каюты он безотчётным движением оправил мундир и осторожно постучал.

– Войдите! – раздался раскатистый сильный голос, казалось, прозвучавший не за дверью, а где-то рядом.

Адмиральская каюта, большая и очень светлая, была отделана палисандровым деревом. Стены её были покрыты хорошо выполненными картами берегов Чёрного и Средиземного морей. Между картами висели два портрета – Петра Первого и Екатерины Второй. Сорокашестилетний адмирал сидел за большим секретером около иллюминатора и писал. Широкоплечий, высокий, с чрезвычайно приятным, открытым мужественным лицом и голубыми глазами, он производил впечатление человека большой силы.

– Садитесь, Семён Афанасьевич, я вас слушаю…

– Вчера возвратился из крейсерства капитан Голенкин. Захвачено три транспортных турецких судна, шедших в Анапу с солдатами и продовольствием. На одном из них находился юзбаши[85] с именным фирманом[86] Селима Третьего крымскому хану, находящемуся в Анапе… Не угодно ли будет вашему превосходительству лично допросить юзбаши…

Ушаков задумался.

– Хорошо… Однако прежде я хочу прочитать вам письмо от его сиятельства, главнокомандующего князя Репнина.

Адмирал взял пакет с пятью красными печатями, вынул оттуда бумагу.

– «После акции, предпринятой послом нашим в Лондоне Семёном Романовичем Воронцовым, и по сведениям, из Стамбула пришедшим, по настоящему обороту политических дел уповательно английский флот ни в Балтийское, ни в Чёрное море не будет. Итак, Вам остаётся управляться только с одним турецким, с которым, надеюсь, Вы скоро разделаетесь, и с тою же славою, которую Вы уже себе приобрели…» Так вот, Семён Афанасьевич, у турок одна надежда осталась – на флот. Ежели оный мы разобьём, они вынуждены будут заключить мир. Нынешняя кампания будет решающей…

Ушаков зашагал по каюте, что-то обдумывая, потом резко повернулся:

– А теперь позовите юзбаши…

Юзбаши оказался толстым красноносым турком в феске, куцем мундире, белых шароварах и золотых туфлях с загнутыми носами. Его сопровождал грек-переводчик – маленький юркий человечек с бегающими глазами, у которого за широким цветным поясом торчали пистолет и большой кривой нож.

Правительство Екатерины старалось поднять восстание против турок в Греции и Архипелаге, рассылая туда многочисленные манифесты. В апреле 1789 года удалось из соединённых корсарских греческих судов составить эскадру, которая блокировала Константинополь. Турецкая столица стала испытывать недостаток в продовольствии. Султан не решался выделить значительное количество судов для борьбы с корсарами, опасаясь русского Черноморского флота. Спасали турок французы, доставляя на своих коммерческих судах хлеб в столицу. «Столица турецкая от недостатка хлеба была бы в крайности, если бы французы не усердствовали им возить на своих судах под французским флагом, турецкие транспорты не смеют казаться», – писал Потёмкин Екатерине в июле 1789 года.

Греки служили во множестве в русском флоте переводчиками, штурманами, матросами.

Толстый турок, сопровождаемый маленьким греком (державшим руку на рукоятке огромного пистолета), вошёл в каюту и поклонился, дотронувшись концами пальцев правой руки до лба.

– Пускай сядет, – приказал Ушаков.

Грек, повернув злые глазки на юзбаши, пробормотал несколько слов. Турок оглянулся, посмотрел на кресла, потом на ковёр, уселся на пол, скрестил ноги и произнёс гортанным голосом какую-то фразу Грек, услышав, подпрыгнул и вытащил пистолет.

– Что он сказал? – спросил адмирал, глядя с высоты своего огромного роста на сидящего на ковре турка и маленького грека.

– Он просит кофе и кальян… Яду надо ему дать, а не кофе… Он говорит: без кофе и кальяна не может отвечать, у него горло пересохло. Перерезать бы ему горло…

– Дневальный! – крикнул адмирал. – Подать кофе и трубку.

Турок пил кофе и с жадностью затягивался трубкой. Грек глядел на него с яростью. Ушаков молча тяжёлыми шагами ходил по каюте. Наконец турок отставил чашку.

– «Тешшакюр-эдерим» – благодарит, – с презрением в голосе перевёл грек его слова.

– Спроси его, – сказал Ушаков, – был ли он на султанском диване, когда там говорено было о флоте и о предполагаемой кампании. В султанском фирмане хану крымскому написано, что вскорости флот доставит в Анапу продовольствие и солдат. Что по сему поводу ему известно? Если честно всё расскажет, будем содержать его с почётом и по заключении мира вернём в Турцию, ежели же соврёт, прикажу повесить его на рее.

Грек просветлел:

– Вот это и нужно с ним сделать. Я ему сейчас всё переведу.

В продолжение нескольких минут грек и турок обменивались турецкими фразами, наконец юзбаши причмокнул, двинул головой снизу вверх и опять потянулся за трубкой.

Ушаков продолжал так же молча ходить, иногда только бросая быстрый взгляд на пленного офицера. Видимо, у него было ясное представление о состоянии турецкого флота. Мысли его были заняты чем-то другим, и каждый раз, когда его серые, холодные, немного выпуклые глаза задерживались на переводчике, они, казалось, говорили: ведь я и так всё знаю, но посмотрим, что вы мне ещё сообщите. Наткнувшись на этот взгляд, грек поперхнулся и начал:

– Он говорит, что его султанское величество, халиф всех мусульман, да продлит аллах его жизнь – чтоб он сдох, кровопийца проклятый! – собрал весь свой флот из Средиземного моря, Триполи, Алжира и Туниса, всего восемнадцать больших кораблей, семнадцать фрегатов и сорок крейсеров, и командовать ими будет капудан-паша Гуссейн. А у него будет восемь адмиралов и среди них самый знаменитый алжирский корсар – Али-Саид-паша, и на диване, что был у султана, решено эскадру послать в Анапу и там высадить войска и потом занять Крым. И на том диване поклялся знаменитый корсар Саид-Али-паша Ушак-пашу, то есть тебя, адмирал, закованным привести к султану. А более он ничего не знает.

Ушаков перестал ходить и своим пристальным взглядом стал рассматривать юзбаши. Лицо адмирала медленно стало краснеть. Неожиданно он ударил кулаком по столу: турок уронил чубук, грек попятился к двери. Ушаков дёрнул сонетку звонка.

– Дневальный, флаг-капитана ко мне…

Флаг-капитан Домажиров появился в дверях и вытянулся, увидев гневное лицо адмирала.

– Капитан, юзбаши взять на борт одного из крейсеров и при ближайшем поиске высадить на турецкий берег с моим письмом на турецком языке на имя Али-Саид-паши.

Ушаков подошёл к столу, схватил гусиное перо, написал несколько строк и вручил Домажирову.

Флаг-капитан прочёл:

«Сайд-бездельник! Я отучу тебя давать лживые обещания. Адмирал Ушаков».

В начале июля кубанский и кавказский корпуса под командованием генерала Гудовича осадили Анапу. Пленные на допросах показывали, что турки ожидают прибытия своего флота на помощь. Об этом доложено было Ушакову.

Десятого июля сорок пять кораблей Черноморского флота вышли в море, держа курс на Керченский пролив. На рассвете двенадцатого июля у мыса Айя, южнее Балаклавы, показался турецкий флот в составе восемнадцати кораблей, семнадцати фрегатов и двадцати двух мелких судов.