Из всей турецкой армии, бывшей в крепости Измаил, спасся только один человек, переплывший Дунай на бревне и пробравшийся потом в Константинополь.

Измаил был завален трупами. Суворов писал в своём донесении «Не было крепче крепости, ни отчаяннее обороны, как Измаил, павший перед кровопролитным штурмом».

Турки потеряли убитыми 33 тысячи человек, ранеными и взятыми в плен 10 тысяч. Весь высший командный состав их был перебит, за исключением султана Махсуд-Гирея, измаильского губернатора и нескольких пашей, попавших в плен. Русские потеряли около 10 тысяч человек. Из 6 501 офицеров были убиты или ранены 400. Из генералов Мекноб и Рибопьер были убиты, Безбородко, Львов и Марков ранены.

Шесть дней очищали город от трупов, турок бросали прямо в Дунай, русских переносили в поле для погребения.

В Измаиле была взята добыча, исчислявшаяся десятками миллионов золотых пиастров, 232 исправные пушки, 345 знамён и 10 тысяч кровных лошадей.

Когда Суворова уговаривали взять хотя бы коня на память, он, никогда не участвовавший в дележе добычи, ответил: «Я приехал на донском коне, на нём я отсюда и уеду».

Через неделю Александр Васильевич ушёл в Галац со своим Фанагорийским полком, потерявшим около 400 человек, а комендантом крепости оставил Михаила Илларионовича Кутузова. О Кутузове в донесении Суворов писал: «Он шёл у меня на левом фланге, но был моей правой рукой».

Взятие Измаила произвело такое впечатление во всём мире, что европейская конференция, собравшаяся в Чистове, чтобы поддержать Турцию и составить враждебную коалицию против России, прекратила свои совещания.

В Петербурге было всеобщее ликование. Державин воспел взятие Измаила[82] в следующих строках:

Но и долго после этого события измаильский штурм представлялся Европе как выражение необычайной мощи русского народа. Недаром Байрон впоследствии писал:[83]

Суворов выехал к светлейшему в Бендеры с самыми лучшими намерениями. Тот писал ему любезные письма, и отношения их как будто бы налаживались.

Потёмкин сам вышел к нему в подъезд, под руку проводил к себе и спросил:

– Чем я могу наградить вас, Александр Васильевич?

Неожиданно дух ярости и обид за прошлые унижения победил в Суворове благоразумие, и он ответил:

– Да ничем, князь. Кроме Бога и государыни, меня никто наградить не может…

Его ничем и не наградили. Сотни генералов и придворных, даже не находившихся в действующей армии, были в честь взятия Измаила осыпаны милостями. Суворову (поскольку невозможно было его не упоминать совсем) присвоили почётное звание подполковника Преображенского полка.

Когда он приехал в Петербург, Екатерина приняла его сухо и после аудиенции сказала Храповицкому:

– Он гораздо лучше там… на своём месте…

В Петербурге готовились к торжественному празднованию побед над Турцией. Для того, чтобы Суворов своим присутствием не затмевал Потёмкина, императрица повелела ему осмотреть пограничную линию со Швецией и разработать план её укрепления. Под этим предлогом он был выслан из столицы.

Светлейший передал главное командование над армиями князю Репнину и выехал в Петербург. На всём пути его ждали торжественные встречи, благодарственные молебствия и балы в дворянских собраниях. Но его ничто не интересовало. В одном городе он в халате подъехал к собору прямо с дороги, вместе с встретившим его губернатором вошёл в толпу молящихся дворян. Все стали на него оборачиваться. Он вынул из кармана горсть фиников и стал жевать, сплёвывая косточки в сторону и оглядывая церковь. Наконец сказал: «Церковь ничего, недурна», повернулся и вышел, снова сел в карету и уехал. В другом городе, нечёсаный и небритый, также в халате, он приехал на бал, который устраивали в его честь. За ужином молчал, пил один квас, неожиданно встал из-за стола и, не попрощавшись ни с кем, уехал.

Потёмкин был умным человеком. Его угнетало сознание, что оказываемых ему почестей он добился не собственными подвигами, а чужими руками. Помимо этого, он понимал, что международное положение России не улучшается, внутреннее становится всё хуже и одерживаемые победы ни к чему не приводят. Причину этого он видел во всё увеличивающемся влиянии Платона Зубова. Екатерина, которая уже отпраздновала шестидесятилетие, теперь беспрекословно слушалась своего двадцатидвухлетнего любовника. Ни одно дело не проходило без санкции недавнего секунд-майора, который готов был, сидя в нижнем этаже Зимнего дворца, воевать со всем миром. Безбородко только хватался за голову, слушая его глупые рассуждения. По плану Зубова Россия должна была завоевать Швецию, Данию, Пруссию, Австрию и Турцию, не говоря уже о Польше. Империя включала в себя шесть столиц: Петербург, Москву, Астрахань, Берлин, Вену и Константинополь. В Российской империи будет шесть дворов, но верхняя власть едина.

Узнав об этом проекте, Храповицкий записал на память: «Дурачок Зубов совсем сошёл с ума, а она его слушает».

Но Платон Зубов продолжал толкать императрицу на сумасбродные дела. Несмотря на то, что здравый ум Екатерины и огромный опыт сдерживали его напор, иногда благоразумие покидало её.

Она начала готовиться к войне с Англией и, вызвав Чичагова, приказала ему подготовлять для этого флот. Уже были выделены войска для вторжения в Польшу. Под давлением Зубова, который пугал её революцией, Екатерина из опустошённой казны выделила два миллиона рублей французским принцам и всеми способами подбивала Швецию, Пруссию и Австрию на интервенцию во Франции.

Наиболее честные и благоразумные вельможи засыпали светлейшего письмами, умоляя приехать в Петербург и воздействовать на Екатерину.

И теперь он ехал, сумрачный и злой, не обращая никакого внимания на триумфальные почести и торжественные встречи.

Екатерина встретила своего «Гришифишеньку» с великими почестями. Ему соорудили обелиск в Царском Селе, преподнесли осыпанный алмазами фельдмаршальский мундир, выстроили триумфальную арку.

Но прежде чем увидеться с императрицей, светлейший встретился с двумя людьми, совершенно различными по своему положению.

Это был канцлер граф Безбородко и камердинер императрицы Захар Константинович Зотов. Канцлер видел все события сверху, камердинер знал всю подноготную.

Светлейший застал канцлера озабоченным и хмурым. Им подали старого вина. Потёмкин уселся в кресло, взял бокал в руки, протянул свои длинные ноги и стал наблюдать за графом, который, переваливаясь, ходил по огромному кабинету.

– Видите ли, дражайший мой князь, – говорил он, – мы воевать далее не можем. Денег нет, солдат не хватает, в стране голод и недовольство. К тому же и ради чего воевать? Зубову Константинополь взять хочется, так кто же ему его даст? Теперь намерены воевать с англичанами. Спрашиваю – из-за чего и как? Ведь у нас с ними половина торговли – меха, лес, лён, пакля, железо, хлеб. А тогда кто их покупать будет? Мы и со шведами едва справились, а почему?