«Этакие свиньи, – поморщился он, – до сих пор со стола не могли убрать».

Но браниться и звать слуг не хотелось. Он налил себе бокал шампанского и выпил его залпом. В голове сразу просветлело, душа наполнилась бодростью. Он вспомнил прошедшую ночь и улыбнулся.

«Нет, что ни говори, лучше французских женщин нет.»

В этот момент за дверью послышался осторожный кашель и вслед за тем постучали.

Рылеев посмотрел на английские часы в углу – было без четверти семь – и вздохнул: «Не дают покоя, чёрт их дери! Какого-то француза придумали – приезжего злоумышленника. И зачем ему сюда приезжать из Парижа?..» Потом повернул красное, налитое здоровьем лицо и рявкнул:

– Войдите!

Двери открылись, и он увидел дежурного гвардейского офицера в шарфе и с повязкой на рукаве.

– Ея величество срочно вас требует к себе.

Обер-полицеймейстер вздохнул и пошёл в спальню. Уже через несколько минут, в полной форме и при регалиях, он сидел в карете, которая мчалась к Зимнему дворцу.

Екатерина стеклянными, холодными глазами молча осмотрела его с ног до головы. Он стоял перед ней огромный, цветущий, неподвижный, ожидая повелений.

– Садитесь, – сказала она сухо.

Рылеев сел на краешек стула. Екатерина взяла книгу Радищева и показала ему:

– Вы читали эту книгу?..

– Никак нет, ваше величество, – рявкнул он.

– Но вы её разрешили к напечатанию…

Обер-полицеймейстер взял книгу двумя пальцами, посмотрел на заголовок, перевернул, потом вздохнул:

– Нет, не читал. Помнится мне, коллежский советник Радищев испрашивал разрешение на напечатание некоего «Путешествия» по дворянским имениям и примечательным местам нашего отечества, а в сей книге автор не обозначен. Впрочем, я и ту не читал, полагая, что образованный дворянин не допустит к напечатанию чего-нибудь недозволенного.

Екатерина, продолжая на него внимательно смотреть, взяла табакерку, понюхала табаку, похлопала ладонью по книге:

– В сей книге имеется призыв к цареубийству и свержению монархии, подстрекание мужиков к восстанию против помещиков, отрицание заповедей и закона Божьего, и напечатана она с вашего собственного разрешения…

Обер-полицеймейстер даже забыл о присутствии императрицы. Сначала он слушал с открытым от удивления ртом, потом стал бледнеть и превратился в неподвижное изваяние.

Екатерине стало ясно: ещё минута – и его хватит удар. Она хотела что-то сказать, но в это время Рылеев свалился со стула и, ударяя лбом о пол, взвыл:

– Матушка государыня, прости и помилуй! Как перед Богом клянусь: подписал, не читая…

Императрица брезгливо поморщилась, подняла его за плечи и сказала:

– Идите, я вас прощаю!..

Когда Рылеев, шатаясь, вышел из кабинета и, погрузившись в карету, отбыл из дворца, Екатерина сказала Храповицкому:

– Обер-полицеймейстер Рылеев – первый дурак в империи. Я его простила. Передайте записку графу Безбородко, пускай он займётся этим делом… Да вот ещё что: прикажите проверить добровольческие дружинные полки – радищевский и тот, что был при дураке Рылееве. Всех мастеровых и крестьян, ушедших от помещиков, тотчас же из столицы отправить на прежние места.

Граф Безбородко, между прочими своими особенностями, обладал свойством – работать не спеша и всё успевать; Огромное количество дел великих и малых проходило через его руки. Множество бумаг составлял он сам, всё выходило легко, просто и стройно. Имея от природы большую долю юмора и здравого смысла, он никогда ничего не переоценивал, но и не преуменьшал. Записка императрицы, доставленная фельдъегерем, уже лежала в папке наверху большой пачки прочих бумаг в тот момент, когда канцлер, переваливаясь, выходил, плотно позавтракав, из столовой к себе в кабинет.

Безбородко уселся в глубокое кресло, подвинулся ближе к столу, насколько позволял ему это сделать его большой живот, взял папку и нашёл в ней записку императрицы. Он прочитал её и поморщил лоб: Радищев, Радищев… Канцлер помнил и знал всех чиновников присутственных мест. Ему тотчас же представился Радищев, свойства его характера и его служебные качества, связь его с Александром Романовичем Воронцовым и Дашковой и благоприятный отзыв о нём в своё время светлейшего.

Он взял лист бумаги со своим вензелем в углу и написал:

«Милостивый государь мой, князь Александр Романович, не соблаговолите ли Вы опросить служащего в Вашем ведомстве коллежского советника Радищева об обстоятельствах написания и напечатания им книги „Путешествие из Петербурга в Москву“ и о том во всех подробностях поставить меня в известность».

Затем он взял другой лист бумаги и начал писать письмо В. С. Попову – начальнику канцелярии светлейшего:

«Здесь ныне производится примечания достойное разбирательство. Таможенный советник Радищев, несмотря на то, что у него дел было и так много, которые он, правду сказать, правил изрядно и бескорыстно, вздумал лишние часы посвятить на мудрствования: заразившись, как видно, Францией, выпустил книгу „Путешествие из Петербурга в Москву“, наполненную защитою крестьян, зарезавших помещиков, проповедью равенства и почти бунта против помещиков, неуважения к начальникам, внёс вообще много язвительного и, наконец, неистовым образом впутал оду, где излился на царей и хвалил Кромвеля. Всего смешнее, что шалун Никита Рылеев цензуровал сию книгу, не прочитав, а удовольствуясь титулом, надписал своё благословение. С свободой типографий да с глупостью полиции и не усмотришь, как нашалят. Книга сия начала входить в моду у многой швали».

Безбородко закончил письмо, велел правителю канцелярии своей Дмитрию Прокофьевичу Трощинскому отправить написанное и принялся читать следующие бумаги.

Из Польши приезжали Потоцкий и гетман Ржевусский, из Франции – бежавший граф д'Артуа. В Польше русская партия начала терять своё влияние – вводить или не вводить туда войска?

Безбородко почесал затылок под париком. В это время секретарь принёс новую записку от императрицы. Канцлер прочитал её, покачал головой и написал Воронцову:

«Милостивый государь, Александр Романович, с Радищевым разговор прошу не начинать, поскольку дело пошло в формальном порядке».

Императрица передумала. Дело Радищева перешло в тайную экспедицию Сената, к тайному советнику Степану Ивановичу Шешковскому. Тайная канцелярия была уничтожена указом Петра Третьего, но при Екатерине она возродилась под новым названием при Сенате, хотя фактически ему не была подчинена и вела розыски по прямым указаниям императрицы.

Степан Иванович Шешковский, семидесятилетний старец, пользовался такой репутацией, что при одном упоминании о нём люди бледнели. В присутственных местах никто не решался с ним разговаривать. Один светлейший, встречая его, позволял себе говорить:

– Ну что, каково кнутобойничаешь?

Радищев при передаче первых экземпляров «Путешествия» взял с купца Зотова слово, что тот никому не скажет, откуда он их получил. Но, как только Зотова посадили в тюрьму, было ясно, что со дня на день Александр Николаевич должен ждать и своего ареста. Поэтому он сжёг все остальные экземпляры книги, все черновики и заметки.

Всё же, когда за ним пришли и Радищев, уже едучи в карете, узнал от драгунского офицера, что его везут прямо к Шешковскому в Петропавловскую крепость, это было для него неожиданностью.

В сводчатой камере крепостного равелина Радищев увидел сидящего перед ним лысого человека, без парика, с восковым лицом и ничего не выражавшими мутными, как будто рыбьими, глазами. Он был одет в тёмно-коричневый камзол и опирался подбородком на руки, положенные на высокую трость с круглым набалдашником из слоновой кости. На столе стоял подсвечник с горящей свечой и лежали бумаги и книги. Это был Шешковский. Он пожевал губами и сказал, глядя куда-то в угол, скрипучим, безразличным голосом:

– Господин Радищев, вам будут предъявлены двадцать девять вопросных пунктов, на кои вы должны будете отвечать. Меня же, по слабости моей к пиитам, более стихотворство интересует.