– Это Сибил, я ее опекун. Она скорей научит моих детей приличному поведению, чем их собственная мать, – сказал Карминоу.
Управляющий поклонился ей и повернулся к двум девочкам, которые, поцеловав отца, подошли поздороваться. Старшая, Джоанна, выросла, и уже стали заметны первые признаки пробуждающейся женственности, о которых говорил ее отец: она краснела, откидывала со лба пряди волос, хихикала без причины; а младшая, которую еще отделяло несколько лет от того дня, когда она тоже попадет на ярмарку невест, протянула ручонку и хлопнула Роджера по колену.
– В прошлый раз ты обещал подарить мне нового пони, – сказала она, – и хлыст, как у твоего брата Робби. Я не буду с тобой водиться, раз ты не умеешь держать слово.
– Все готово – и пони и хлыст, – с серьезным видом ответил Роджер, – остается только попросить Элис проводить вас через долину, когда сойдет снег.
– Элис ушла от нас, – ответила девочка. – Теперь вот она нами занимается. – И Маргарет весьма непочтительно указала пальцем на Сибил. – А она слишком важная, чтобы ездить верхом за спиной у тебя или у Робби.
Когда девочка произносила эти слова, она вдруг стала так похожа на свою мать, что я мгновенно проникся к ней симпатией. Роджер, очевидно, тоже заметил это сходство, потому что он улыбнулся и коснулся ее волос, однако отцу ее выходка явно не понравилась: он велел девочке прикусить язычок, не то ее отправят спать без ужина.
– Иди обсохни возле огня, – приказал он Роджеру, пинками расшвыривая путавшихся у него под ногами собак, – а ты, Джоанна, скажи своей матери, что управляющий из Тайуордрета прошел через всю долину, чтобы передать привет от своей госпожи. Узнай, соблаговолит ли она принять его.
Он достал из плаща лапку выдры и помахал ею перед носом у Сибил.
– Ну как, отдадим лапку Изольде или ты будешь сама носить ее для тепла? – поддразнивал он ее. – Немного подсохнет и станет такая мягонькая, пушистая – если ты холодными ночами будешь держать ее у тела, она согреет тебя почти как мужская рука.
Она взвизгнула с притворным ужасом и побежала прочь, и пока он с хохотом преследовал ее, я прочел в глазах Роджера, что он прекрасно уловил, какого рода отношения связывают опекуна и подопечную. И совершенно не имело значения, когда стает снег на холмах – через несколько дней или недель; маловероятно, чтобы хозяин дома в ближайшее время отправился к себе в Карминоу.
– Мама примет тебя, Роджер, – сказала, вернувшись, Джоанна, и мы, пройдя по коридору, вошли в комнату напротив.
Изольда стояла у окна и смотрела, как падает снег; на полу возле ее ног сидела рыжеватая белочка с колокольчиком на шее и трогала лапками подол ее платья. Услышав, что мы вошли, Изольда обернулась и, хотя на мой пристрастный взгляд она была, как всегда, прекрасна, я с горечью вынужден был признать, что она сильно исхудала, померкла, а в золотых ее волосах появилась седая прядь.
– Рада тебя видеть, Роджер, – сказала она. – В последнее время мы с твоей госпожой редко встречаемся домами, да и сюда, в Триджест, мы наведываемся нечасто. Впрочем, ты и сам это знаешь. Как здоровье моей кузины? Ты принес от нее письмо?
Ее голос, который запомнился мне высоким и тонко – дерзким, сейчас звучал глухо, бесцветно. Почувствовав, что Роджеру хотелось бы поговорить с ней без свидетелей, она велела своей дочери Джоанне оставить их наедине.
– Я не принес вам письма от госпожи, – негромко сказал Роджер. – Ваши родные сейчас в Трилауне – последнее письмо пришло оттуда. А здесь я для того, чтобы выразить свое почтение – я узнал от вдовы Роба Розгофа, что вам нездоровится.
– Лучше мне уже никогда не будет, – ответила она, – здесь ли, в Карминоу ли, мне все равно.
. – Не годится вести такие речи, госпожа, – сказал Роджер. – Прежде вы выказывали больше присутствия духа.
– Прежде – да, – ответила она, – но я тогда была моложе… Я могла разъезжать, сколько хотела, благо сэр Оливер по большей части пропадал в Вестминстере. А теперь уж не знаю отчего – возможно, с досады, что он, вопреки своим ожиданиям, не получил после сэра Джона место смотрителя королевских лесов и парков в Корнуолле, – он все время дома, и не один, а с женщинами. Нынешнее его увлечение почти дитя. Ты видел Сибил?
– Видел, госпожа.
– Он действительно ее опекун. Если бы я умерла, им обоим это было бы только на руку, потому что тогда они смогли бы пожениться и обосноваться в Карминоу самым законным образом.
Она наклонилась, чтобы взять с пола белочку, что вертелась у ее ног, и впервые с тех пор как он вошел в эту комнату, обставленную скромно, как келья монахини, улыбнулась:
– Вот теперь моя наперсница. Она берет орешки с руки и всегда так понимающе смотрит на меня своими блестящими глазками! – Затем, уже серьезно, добавила: – Ты знаешь, со мной обращаются как с пленницей, и здесь, и когда мы бываем в Карминоу. Я не могу даже послать весточку своему брату – сэру Уильяму Феррерсу в Бер, которому жена наговорила, что я лишилась рассудка и, стало быть, опасна. Они все в это верят. Телом я и правда больна, и горе терзало меня, но все же рассудка я пока не лишилась.
Роджер бесшумно подошел к двери, отворил ее и прислушался. Из зала по-прежнему доносился смех: лапка выдры продолжала их веселить. Он вновь закрыл дверь.
– Верит сэр Уильям или нет этим слухам, я не берусь сказать, – произнес он, – но разговоры о вашем недуге ведутся уже несколько месяцев. Вот почему я пришел, госпожа, хотел сам убедиться, что это ложь, и теперь я это точно знаю.
Когда Изольда, с белкой на руках, смотрела на управляющего, взвешивая в уме, можно ли ему довериться, она очень напоминала свою младшую дочь Маргарет.
– Прежде я тебя недолюбливала, – сказала она. – Ты вечно норовил из всего извлечь выгоду, и коль скоро тебя больше устраивало прислуживать женщине, а не мужчине, ты даже пальцем не шевельнул, чтобы помешать смерти моего кузена сэра Генри Шампернуна.
– Госпожа, – сказал Роджер, – он был смертельно болен. Он все равно умер бы через несколько недель.
– Возможно, но его кончина выглядела подозрительно скоропостижной. Однако я извлекла из этого хороший урок – остерегаться снадобий, если к ним приложил руку французский монах! Когда сэр Оливер захочет избавиться от меня, ему придется прибегнуть к другому способу – заколоть меня кинжалом или задушить. Навряд ли он станет ждать моей естественной смерти.
Она сбросила белку на пол и, подойдя к окну, вновь принялась смотреть, как падает снег.
– Но прежде чем он на это решится, – продолжала она, – я сама выберусь из этих стен и погибну. Сейчас зима, снег кругом, так что я замерзну очень скоро. Что скажешь, Роджер? Отнеси меня в мешке на какую-нибудь скалу и брось там. Я бы тебе за это только спасибо сказала.
Это была, конечно, шутка, хоть и мрачная, но он пересек комнату и, встав у окна рядом с ней, посмотрел на затянутое снежной пеленой небо и стал тихонько насвистывать.
– Это можно было бы устроить, госпожа, – сказал он, – если у вас достанет мужества.
– Мужества достанет – а вот достанет ли у тебя для этого сил? – парировала она.
Они пристально взглянули друг другу в глаза – внезапно им пришла в голову одна и та же мысль – и Изольда живо проговорила:
– Если мне удастся выбраться отсюда и я попаду к брату в Бер, сэр Оливер не осмелится последовать туда за мной, поскольку станет ясно, что все его измышления о моем больном рассудке – чистейший вымысел. Но в эту пору по дороге не проехать, не так ли? Боюсь, мне не добраться до Девона.
– Сейчас – нет, – сказал он, – но как только снег сойдет, это можно будет устроить.
– А где же ты спрячешь меня? – спросила она. – Стоит только сэру Оливеру пересечь долину, и он уже в поместье Шампернунов, вмиг обыщет там каждый угол.
– И пусть, – ответил Роджер. – Он никого там не найдет. Полная тишина и пустота – госпожа-то ведь в Трилауне. У меня есть на примете и другие места, если только вы захотите мне довериться.
