Я вышел из лаборатории и направился по коридору в старую кухню. Там я выключил свет, поскольку бледный рассвет уже осветил внутренний дворик, и было не так темно. Затем я услышал, как скрипнула дверь – она всегда скрипела, задевая за каменную плиту в полу, – и вдруг широко распахнулась от сквозняка. Послышались шаги и чей-то голос.

– О Боже, – подумал я, – миссис Коллинз уже пришла! Она ведь действительно что-то говорила: вроде ее муж сегодня собирается с утра подстригать траву на лужайке.

В дверь ввалился мужчина, таща за собой мальчика, и это был вовсе не муж миссис Коллинз, а Роджер Килмерт. За ним следом вошли еще пятеро с факелами в руках – за окном вместо рассвета стояла темная ночь.

Я стоял, прислонившись к кухонному буфету, но теперь за моей спиной была только каменная стена. Сама же кухня превратилась в жилую комнату старого дома: в противоположном конце ее находился очаг и рядом – лестница, ведущая наверх в спальню. На звук шагов вниз сбежала девочка, та самая, которую я видел в первый день стоящей на коленях у очага. Роджер прикрикнул на нее:

– Тебя кто звал? Ну-ка, брысь отсюда! Тебя это все не касается.

Она застыла в нерешительности, с ней был подросток, ее брат, выглядывавший из-за ее плеча.

– Кому говорят, уходите – вы оба! – кивнул снова Роджер, и они бросились вверх по лестнице, но мне было видно, как они притаились там, наверху, у самой лестницы так, чтобы их никто не видел.

Роджер укрепил свой факел на скамье, и в комнате стало светло. Я сразу узнал мальчика, которого он тащил за собой – это был тот самый юный послушник, которого во время моего первого посещения монастыря, развлекаясь, гоняли по двору братья монахи и который позже плакал во время молитвы в монастырской часовне.

– Я заставлю его говорить, раз никому из вас это не под силу, – сказал Роджер. – Я ему такое устрою, что у него быстро развяжется язык!

Не спеша, словно растягивая удовольствие, он закатал рукава, не спуская при этом ни на секунду глаз с послушника, который, пятясь от скамьи, пытался найти защиту у остальных собравшихся здесь, но они со смехом выталкивали его на середину. Он подрос с тех пор, как я его видел в последний раз, но ошибки быть не могло – это был тот же самый паренек, а выражение ужаса в его глазах говорило о том, что он прекрасно понимает: эти люди собрались здесь не для развлечения.

Роджер схватил его за рясу и рывком поставил на колени рядом со скамьей.

– А ну-ка, говори все, что знаешь, – сказал он, – или я спалю на твоей голове все волосы.

– Я ничего не знаю, – заплакал послушник. – Клянусь Пресвятой Божьей матерью…

– Не богохульствуй, – сказал Роджер, – а то я сейчас и рясу тебе подпалю. Ты давно уже шпионишь! Давай выкладывай все начистоту.

Он схватил факел и поднес его совсем близко к голове мальчика. Тот прижался к полу и начал пронзительно кричать. Роджер ударил его по лицу.

– А ну, кончай визжать, – сказал он.

Брат и сестра, как завороженные, наблюдали за всем этим с лестницы, а пятеро мужчин подошли вплотную к скамейке: один из них, достав нож, поднес его к уху мальчика.

– Может, сделать ему кровопускание? – предложил он. – А потом подпалим ему макушку – кожица там тонкая, нежная, а?

Послушник умоляюще воздел руки.

– Я все расскажу, все, что хотите, – плакал он, – но я ничего не знаю, ничего… только то, что я подслушал, когда господин Блойю, посланник епископа, разговаривал с приором.

Роджер убрал факел и вновь закрепил его на скамье.

– И что же он сказал?

Перепуганный послушник посмотрел сначала на Роджера, потом на остальных.

– Говорил, что епископ недоволен поведением некоторых монахов, в особенности брата Жана. Дескать, он и ему подобные не повинуются приору и ведут беспутный образ жизни, пуская на ветер все монастырское добро. Мол, это позор для ордена и дурной пример всем остальным. И епископ не может больше закрывать на все это глаза и поэтому наделяет господина Блойю всей полнотою власти с целью навести порядок в монастыре согласно канонам церкви, и сэр Джон Карминоу должен оказать ему в этом содействие.

Он перевел дыхание и обвел взглядом лица окружающих, ища в них сочувствия, и один – не тот, что был с ножом, а другой – отошел в сторону.

– Клянусь честью, все это сущая правда, – пробормотал он, – кто же будет отрицать? Все мы прекрасно знаем, что монастырь и вся монастырская братия давно пользуется дурной славой. Если бы французские монахи убрались отсюда восвояси, нам бы было только лучше.

Остальные одобрительно зашумели, а тот, что с ножом, огромный неуклюжий парень, потеряв всякий интерес к послушнику, повернулся к Роджеру.

– Трифренджи дело говорит, – произнес он угрюмо. – Всем же ясно, что мы, жители долины по эту сторону от Тайуордрета, только выиграем, если монастырь прикроют. У нас свои притязания на эту территорию: хватит уж им жиреть на наших землях, пора гнать их отсюда, мы бы лучше пасли наш скот там, а не на болоте.

Роджер, сложив на груди руки, пнул ногой до смерти напуганного послушника.

– Кто это тут собрался закрывать монастырь? – спросил он. – Епископ Эксетерский может высказываться только от имени епархии – порекомендовать приору навести порядок и призвать монахов к дисциплине, но не более того.

Есть власть повыше: наш сюзерен – сам король, как вы все отлично знаете, и нам не так уж плохо живется на землях Шампернунов, да и от монастыря мы имеем немалый доход. К тому же все вы охотно торгуете с французскими кораблями, когда они бросают якорь в заливе. Ну-ка, кто из вас не набил свои подвалы всяким добром с кораблей?

Никто не отвечал. Послушник, решив, что опасность миновала, начал тихо отползать назад, но Роджер схватил его и вернул на место.

– Куда это ты собрался? – спросил он. – Я с тобой еще не закончил. Что еще господин Генри Блойю сообщил приору?

– Я вам уже все сказал, – заикаясь, пролепетал мальчик.

– А насчет положения в королевстве он ничего не говорил?

Роджер сделал движение, будто снова хотел схватить со скамьи факел, и послушник, дрожа от страха, умоляюще воздел руки.

– Он еще сказал, что с севера ползут слухи, – запинаясь выдавил он, – будто между королем и его матерью, королевой Изабеллой, продолжаются распри, и, может статься, она в ближайшее время вступит с ним в открытую борьбу. И господин Блойю хотел узнать, кто здесь, на западе, будет хранить верность молодому королю, а кто пойдет за королевой и ее любовником Мортимером, если дело все-таки дойдет до войны.

– Я так и думал, – сказал Роджер. – А теперь ползи в тот угол, и чтоб я тебя не слышал, Сболтнешь хоть слово, когда выйдешь отсюда, отрежу язык, так и знай! Он повернулся к остальным – все пятеро смотрели на него в полном замешательстве: казалось, последнее сообщение лишило их дара речи.

– Ну, – сказал Роджер, – как вам это нравится? Вы что, язык проглотили? Человек по имени Трифренджи покачал головой.

– Это все нас не касается, – сказал он. – Король может ссориться со своей матерью сколько ему влезет. Не нашего это ума дело.

– Ты так считаешь? – спросил Роджер. – Даже если королева с Мортимером возьмут власть в свои руки? Кое-кто в наших краях был бы этому рад. Их-то, несомненно, щедро наградят, когда вся эта заварушка закончится. Да и все те, кто примкнут к ним, тоже в накладе не останутся.

– Только не Шампернун-младший, – сказал человек с ножом. – Он еще несовершеннолетний и держится за материну юбку. Да и ты сам, Роджер, при том положении, которое занимаешь, никогда ведь не пойдешь бунтовать против законного короля.

Он ехидно засмеялся, и все остальные тоже, однако управляющий, окидывая взглядом всех по очереди, оставался невозмутимым.

– Чтобы победить, нужно действовать внезапно и стремительно: сменить власть в одну ночь, – сказал он. – Если именно так и планируют действовать королева и Монтимер, то у нас, конечно, есть резон поддерживать их друзей. Кто знает, может, будет даже перераспределение поместных земель. И тогда, Джеффри Лампетсу, глядишь, у тебя появится возможность пасти свой скот не на болоте, а на настоящих лугах. Тот, с ножом, пожал плечами.