– Кто устроил засаду? – спросил монах. – У Бодругана были когда-то враги, но теперь, после того, как король укрепился на троне, все это отошло в прошлое.

– Кто же, как не сэр Оливер Карминоу? – ответил Роджер. – Во время мятежа двадцать второго года они сражались в противоборствующих лагерях, а теперь у него появилась еще одна причина, чтобы убить его.

Ни звука – лишь ветер, да шум реки, бьющейся в узких берегах, да крик проносящихся над водой чаек. Вдруг один из монахов, показывая на изгиб бухты, воскликнул:

– Смотрите – лодка! Их несет сюда течением!

Это была не лодка, во всяком случае не вся, а лишь то, что на расстоянии выглядело как плот или кусок борта; он плыл по реке, медленно кружась, как обломок после кораблекрушения. К нему было что-то привязано: время от времени это нечто высовывалось из воды и тут же исчезало, но лишь затем, чтобы вынырнуть вновь. Роджер взглянул на монахов, я – на него, и мы, словно сговорившись, бросились к берегу бухты, куда течением прибивало всякие обломки, и пока мы там ждали, кусок борта то поднимался на гребень, то падал вниз, а вместе с ним и привязанный к нему предмет. С противоположного берега послышались возгласы, и из-за деревьев появились всадники во главе со своим предводителем. Они легким галопом проскакали по дороге до кузницы на противоположном берегу, остановились и принялись молча наблюдать.

Мы вошли в реку, чтобы вместе с монахами, вытащить плот на берег, и тогда тот, кто командовал всадниками, прокричал:

– Это подарок моей дорогой женушке, Роджер Килмерт! Позаботься, чтобы она получила его – с наилучшими пожеланиями. А когда она вволю насладится им, скажи ей, что я жду ее в Карминоу.

Он захохотал, а с ним и его люди, затем они развернули лошадей и ускакали.

Роджер с одним из монахов вытащили плот на берег. Два других перекрестились и принялись молиться, а затем один опустился на колени у кромки воды… На теле Бодругана не было ни ножевых ран, никаких других следов насилия. Изо рта у него стекала вода, глаза были широко раскрыты; его утопили, а потом уже привязали к плоту.

Роджер развязал куски перлиня, поднял на руки беззащитное тело и направился в сторону мельницы. С волос Бодругана на землю капала вода.

– Боже милостивый, – вымолвил Роджер. – Как ей сказать?..

Но ничего говорить было уже не нужно. Когда мы свернули к мельнице, то увидели двух пони: на одном сидел Робби, на другом – Изольда; мокрые волосы прямыми прядями падали ей на плечи, за спиной у нее, подобно облаку, развевался плащ. Робби с первого взгляда понял, что произошло, и протянул руку, чтобы схватить под уздцы ее пони и развернуть его, но Изольда в мгновенье ока соскочила на землю и бросилась бежать вниз по склону прямо к нам.

– О любовь моя! – повторяла она. – О, нет… нет!..

И голос ее, сначала чистый и звонкий, перешел затем в сплошной протяжный стон.

Опустив свою ношу на землю, Роджер побежал навстречу Изольде, и я следом за ним. Мы подхватили ее под руки, но она выскользнула и упала, и я вместо ткани ощутил в руках пучки сена – я лежал на сене, уложенном в тюки, возле сарая из рифленой жести через дорогу от Тризмиллской фермы.

Я лежал там и ждал, пока исчезнет тошнота и головокружение. Я знал, что нужно набраться терпения – чем спокойнее я буду себя вести, тем скорее все пройдет. Было уже светло, и я сообразил взглянуть на часы. Двадцать минут шестого. Если полежать без движения минут пятнадцать, все придет в норму. Даже если на Тризмиллской ферме уже встали, маловероятно, чтобы кто-то отправился через дорогу к сараю, вплотную прилегавшему к стене старого сада. В нескольких ярдах от места, где я лежал, протекал ручей – это было все, что осталось от бухты.

У меня бешено колотилось сердце, но постепенно оно успокаивалось, а головокружение, которого я так опасался, не было столь ужасным, как в предыдущий раз, когда я очнулся в Граттене и потом, с трудом добравшись до машины, повстречался с доктором.

Пять минут, десять, пятнадцать… Я с усилием поднялся на ноги и медленно побрел вверх по склону. Пока все шло неплохо. Я забрался в машину и еще минут пять посидел не двигаясь, затем включил мотор и осторожно поехал назад в Килмарт. У меня будет достаточно времени, чтобы поставить машину в гараж и запереть флягу в лаборатории; затем самым разумным было бы отправиться прямиком в постель и попытаться хоть немного отдохнуть.

Все равно теперь уже ничем не поможешь, говорил я сам себе. Роджер отвезет Изольду обратно в Триджест, местонахождение которого оставалось для меня тайной, а о теле несчастного Бодругана позаботятся монахи. Кто-то должен будет сообщить о случившемся Джоанне в Бокенод. Я не сомневался, что Роджер возьмет это на себя. Теперь я проникся к нему уважением, даже симпатией – он был искренне потрясен гибелью Бодругана, и мы вместе пережили весь этот кошмар. Значит, тогда, на пляже у Церковного мыса, меня не обмануло предчувствие беды, возникшее незадолго до того, как мы – я, Вита и мальчики – поплыли назад в Фауи. Вита и мальчики…

Я вспомнил о них как раз в тот момент, когда въезжал в гараж, и только тут я, наконец, понял, что со мной происходит. Все время, пока я ехал домой, я передвигался в одном мире, тогда как мое сознание еще продолжало пребывать в том, другом. Я ехал домой, и какая-то часть моего мозга четко реагировала на то, что я держу в руках руль, и целиком принадлежала настоящему, и одновременно я все еще оставался в прошлом, в полной уверенности, что Роджер с Изольдой в эти самые минуты держат путь в Триджест.

От всего этого меня даже пот прошиб. Я продолжал сидеть в машине, руки у меня дрожали. Нельзя допустить, чтобы подобные вещи повторялись. Необходимо себя контролировать. Было только шесть утра. Вита с мальчиками и наши гости – будь они неладны! – спокойно спят в доме, а Роджер, Изольда и Бодруган уже более шестисот лет как мертвы. Я снова в своем двадцатом веке…

Я вошел через черный ход и подальше запрятал флягу. За окнами стоял день, но в доме еще; царило полное безмолвие. Я прокрался на кухню и включил электрический чайник, чтобы приготовить чаю. Дымящаяся чашка чая – как раз то, что требовалось. Вскоре чайник негромко заурчал, и я почему-то сразу успокоился, уселся за стол и только тогда вспомнил, как много мы все выпили накануне вечером. На кухне еще чувствовался запах омара, которого мы ели, и я встал, чтобы открыть окно.

Я допивал вторую чашку чая, когда услышал, как заскрипели лестничные ступеньки. Я уже был готов броситься в подвал подальше ото всех, чтобы меня никто не трогал – хотелось остаться незамеченным, perdu, как говорят французы, но тут дверь распахнулась, и в кухню вошел Билл.

– Привет, – сказал он, смущенно улыбаясь. – Две умные головы озабочены одним и тем же. Я проснулся – мне показалось, машина подъехала – и вдруг почувствовал, что умираю от жажды. Ты что пьешь? Чай?

– Да, – сказал я. – Выпей и ты чашечку. Диана проснулась?

– Нет, – ответил он. – Насколько я знаю свою жену, она еще не скоро продерет глаза после вчерашнего. Мы все здорово накачались, да? Надеюсь, ты на меня не в обиде?

– Нет, вовсе нет, – успокоил я его.

Я налил ему чашку чая, и он уселся за стол. Вид у него был довольно помятый, а бледно-розовая пижама совсем не шла к землистому цвету его лица.

– Ты одет, – отметил он. – Давно встал?

– Да, – ответил я. – Мне не спалось, и я решил прогуляться.

– Значит, это твою машину я слышал?

– Наверное.

От чая мне в целом становилось лучше, но на лбу выступила испарина, Я чувствовал, как у меня по лицу струится пот.

– Ты неважно выглядишь, – критически заметил он. – С тобой все в порядке?

Я вынул из кармана носовой платок и вытер им лоб. Снова учащенно забилось сердце – должно быть, чай подействовал.

– Так случилось… – медленно произнес я, слыша как бы со стороны свой голос, с трудом выговаривающий слова, словно в чашке был не чай, а приличная доза алкоголя, которая на время вышибла меня из равновесия. – Так случилось, что я оказался невольным свидетелем ужасного преступления, и это не выходит у меня из головы.