Я взглянул на Роджера. Он все стоял не двигаясь, в тени у окна, и, конечно же, слышал их не хуже, чем я, и, судя по выражению его глаз, ему не доставили удовольствия слова, сказанные ею в его адрес.
– Что касается монаха, – добавила Изольда, – так он все еще в монастыре, более того, с каждым днем его влияние растет. Приор всего лишь игрушка в его руках, и монахи делают только то, что им приказывает брат Жан, который ведет себя как ему вздумается.
– Даже если и так, – сказал Бодрутан, – не мое это дело.
– Пока не твое, – ответила она ему, – но боюсь, как бы Маргарет, вслед за Джоанной, не стала слишком доверять его познаниям в области трав. Ты знаешь, что в последнее время он пользует также и вашу семью?
– Нет, впервые об этом слышу, – сказал он. – Я ведь был на Ланди все это время. Маргарет предпочитает жить в Трилауне – Ланди и Бодрутан ее не устраивают: они слишком открыты всем ветрам.
Он поднялся со скамьи и начал ходить взад и вперед по траве. С любовными играми было покончено, проблемы семейной жизни – они не давали забыться надолго. Мне было их искренне жаль.
– У Маргарет слишком много фамильных черт Шампернунов, как и у бедного Генри, – продолжал он. – Любой священник или монах, если ему вздумается, легко может заставить ее поститься или изнурять себя молитвой. Ничего, с этим я разберусь.
Изольда тоже поднялась со скамьи и, подойдя к Бодругану, положила руки ему на плечи и посмотрела прямо в глаза. Если бы я высунулся из окна, то мог бы до них дотронуться. Как они все же были малы, на несколько дюймов ниже взрослого человека среднего роста в наше время, хотя он был хорошо сложен, силен, голова правильной формы, приятное лицо и обаятельная улыбка, а она тоненькая, точеная, как фарфоровая статуэтка, ростом не намного выше своих дочерей. Они стояли обнявшись и целовались, а я снова почувствовал странное волнение, смутное ощущение обделенности, чего я никогда не испытал бы в наше время, если бы наблюдал за двумя влюбленными из окна… Невероятная сопричастность, невероятное сострадание. Да, именно сострадание. Я не сумел бы объяснить, откуда взялось это странное ощущение соучастия во всех их действиях и поступках, может, оттого что, попадая к ним из своего мира, я с особой остротой чувствовал, как они уязвимы и, так сказать, более смертны, чем я сам. Ведь мне было доподлинно известно, что оба они превратились в прах шесть веков назад.
– Присмотри тоже и за Джоанной, – сказала Изольда. – Прошло два года, а брак с Джоном для нее по-прежнему лишь мечта, из-за этого ее характер заметно испортился. Она может оказать его жене такую же услугу, какую оказала своему мужу.
– Она не пойдет на это, да и Джон тоже, – ответил Бодруган.
– Она пойдет на все, если того требуют ее интересы. Не пощадит и тебя, если встанешь на ее пути. У нее лишь одно желание, – чтобы Джон стал смотрителем Рестормельского замка и шерифом Корнуолла, а она – его законной женой, леди Карминоу, хозяйкой всех королевских земель.
– Если такое и случится, я никак не смогу этому помешать, – сказал он.
– Ведь ты ее брат, – возразила Изольда, – попытайся, по крайней мере, отвадить монаха, чтобы он больше не вился вокруг нее со своими ядовитыми снадобьями.
– Джоанна всегда была своенравной, – ответил ее возлюбленный. – Она всегда делала только то, что ей нравилось. Я не могу постоянно следить за ней. Попробую поручить это Роджеру.
– Управляющему? Он связан с монахом, как и твоя сестра, – сказала Изольда с презрением. – Отто, прошу тебя, не доверяй ему. Ни того, что связано с Джоанной, ни того, что касается нас с тобой. Если он пока молчит о том, что мы с тобой встречаемся, то это только потому, что сейчас ему это выгодно.
Я снова посмотрел на Роджера и увидел, как лицо его потемнело. Мне так хотелось, чтобы кто-то позвал его из комнаты, и он не мог бы дальше присутствовать при этом разговоре. Слыша, с каким откровением и отвращением она говорит о нем, он мог возненавидеть ее.
– Он был со мной тогда в октябре, и если нужно будет, он снова сделает то же самое, – сказал Бодруган.
– Он был с тобой, потому что рассчитывал извлечь из этого немалую для себя выгоду, – ответила Изольда. – Сейчас ты ничем не можешь быть ему полезен, так зачем же ему рисковать из-за тебя своим положением? Стоит ему шепнуть одно лишь слово Джоанне, и беды не миновать: она передаст Джону, тот – Оливеру, и мы погибли.
– Оливер в Лондоне.
– Сегодня, может быть, и в Лондоне. Но для злобы всякий ветер попутный. Завтра он уже в Бере или Бокеноде. А на следующий день в Триджесте или Карминоу. Оливеру нет до меня дела: жива я или мертва, его не волнует, а женщин у него везде хватает, куда бы он ни поехал, но измена жены – это удар по его самолюбию, он никогда этого не простит. И я это знаю.
Между ними словно пробежала туча; тучи появились и на небе, над горами по ту сторону долины. Яркие краски летнего дня померкли. Исчезла целомудренность, а с ней разлитый в мире покой. В их мире. И в моем тоже. Несмотря на временную пропасть между нами, я в какой-то степени разделял их грех.
– Который час? – спросила она.
– Судя по солнцу, около шести, – ответил он. – Почему ты спрашиваешь?
– Пора отправлять детей и Элис, – сказала она. – Они могут начать искать меня и прибегут сюда, а им не следует видеть тебя здесь.
– С ними Роджер, – сказал он ей. – Он позаботится о том, чтобы они нам не мешали.
– Тем не менее я должна поцеловать их на прощание и заранее пожелать им спокойной ночи, иначе они ни за что не сядут на своих пони.
Она пошла вдоль лужайки, и как только повернула к дому, управляющий быстро вышел из своего укрытия и направился в другой конец зала. Я в растерянности последовал за ним. Значит, они не собирались оставаться в доме и едут куда-то дальше, может быть, в Бокенод. Но Бокенод, или Боконнок, как его теперь называют, находился, по моим представлениям, довольно далеко отсюда, а между тем дело шло к вечеру, и детей никак не успели бы доставить туда до наступления темноты.
Мы вышли из зала во двор и через арку прошли к конюшне. Там брат Роджера, Робби, седлал пони и усаживал девочек в седло. Он смеялся и шутил с их нянькой – ее уже водрузили на лошадь, которая никак не хотела стоять на месте.
– Она сразу присмиреет, если повезет двоих, – сказал Роджер. – Робби сядет вместе с тобой и будет тебя согревать. Скажи, ты как предпочитаешь, чтобы он сел спереди или сзади? Ему все равно, правда Робби?
Нянька, розовощекая деревенская девушка, таращила от восторга глаза и все повторяла, что прекрасно может ехать одна, – по этому поводу они с Робби еще немного похихикали, но тут в конюшню вошла Изольда, Роджер нахмурился и одним взглядом положил конец веселью. Он сделал шаг ей навстречу и с почтением склонил голову.
– Дети будут в полной безопасности с Робби, – сказал он, – но если желаете, я тоже могу поехать.
– Да, я желаю этого, – сказала она кратко. – Благодарю вас.
Он поклонился, и она направилась через двор к детям, которые уже сидели верхом, с поразительным проворством управляя своими лошадками.
– Я еще ненадолго останусь здесь, – сказала она им, целуя каждую по очереди, – и потом приеду. Смотрите, не подстегивайте пони, не гоните их. И слушайтесь Элис.
– Мы лучше вон его будем слушаться, – сказала самая маленькая, указывая своим крошечным хлыстиком на Роджера, – а то он скрутит нам языки, чтобы посмотреть, почернели они или нет.
– Не сомневаюсь в этом, – ответила Изольда, – тем или иным способом, но он сумеет заставить молчать.
Управляющий смущенно улыбнулся, но она даже не взглянула на него, и он, выйдя вперед и взяв под уздцы обоих пони, на которых сидели девочки, повел их под арку, кивком головы призывая Робби сделать то же самое и вывести нянькину лошадь. Изольда дошла с ними до ворот, и я просто разрывался между необходимостью и желанием. Необходимостью следовать за этой группой, ведомой Роджером, и желанием задержаться и смотреть на Изольду, которая стояла одна и махала рукой вслед своим детям, не ведая о том, что рядом с ней был я.
