Когда я подошел к стоянке у обочины дороги, у меня вновь началась сильная тошнота. Шатаясь, я отошел в сторону к груде камней и досок, и меня снова вырвало. Земля и небо поплыли у меня перед глазами. Головокружение, от которого я страдал в первый день в патио, было ничто по сравнению с тем, что я испытывал сегодня, и, присев у груды мусора в ожидании, когда же наконец это пройдет, я все время повторял – с пылом и бессильной злобой больного, страдающего после тяжелого наркоза и потерявшего уже всякое самообладание: «Чтоб я еще раз… Никогда!»
В перерыве между приступами рвоты я успел заметить, правда, довольно смутно, что неподалеку от моей машины припаркована еще одна. Когда же тошнота и головокружение наконец прошли – мне казалось, это длилось целую вечность, – и я сидел, сморкаясь и откашливаясь, то услышал, как хлопнула дверца машины, и вдруг совсем рядом увидел ее владельца; он пристально смотрел на меня:
– С вами все в порядке? – спросил он.
– Да, – ответил я, – думаю, что да.
Я с трудом поднялся на ноги, и он протянул руку, чтобы я мог опереться на нее. Он был приблизительно моего возраста, чуть за сорок; у него было приятное лицо и удивительно крепкое рукопожатие.
– Ключи при вас?
– Ключи…
Я пошарил у себя в кармане. Боже! А что, если я уронил их в карьере, или в какой-нибудь яме – ищи их потом. Но они оказались в верхнем кармане вместе с фляжкой: я почувствовал такое облегчение, что мне сразу же стало лучше, и я подошел к машине уже без посторонней помощи. Но тут меня ждало очередное испытание: я никак не мог попасть ключом в замок.
– Позвольте мне – я помогу, – сказал мой благодетель.
– Вы очень любезны. Извините меня, пожалуйста, – пробормотал я.
– Это в некотором роде моя обязанность. Ведь я врач, – ответил он.
Я почувствовал, что мое лицо будто окаменело, но уже в следующую секунду я выдавил из себя учтивую улыбку. Одно дело – любезность, оказанная случайным автомобилистом, другое – профессиональное внимание со стороны врача. Тем временем он продолжал смотреть на меня с большим интересом – и немудрено. Мне стало любопытно, что же он обо мне подумал.
– Наверное, я слишком быстро поднимался в гору. Когда дошел до верха, почувствовал головокружение и меня начало тошнить. Никак не мог сдержаться.
– Ничего страшного, – сказал он. – Здесь давно уже все изгажено. На мой взгляд, если приспичило, то обочина дороги ничуть не хуже любого другого места. Вы и представить себе не можете, что здесь творится в туристский сезон.
Однако провести его мне не удалось, это было ясно. Он не спускал с меня глаз. Интересно, заметил ли он фляжку, которая оттопыривала верхний карман моего пиджака.
– Вам далеко ехать? – спросил он.
Нет, – ответил я, – отсюда мили две, не больше.
– Тогда вот что, – предложил он, – по-моему, будет разумнее, если вы оставите машину здесь, а я отвезу вас домой. За машиной можно потом кого-нибудь прислать.
– Спасибо, вы очень добры, – сказал я. – Но поверьте, мне сейчас гораздо лучше. Это так, я думаю, ничего серьезного.
– М-да… Похоже все-таки на что-то серьезное, – сказал он.
– Нет, нет, поверьте, – настаивал я, – я себя уже нормально чувствую. Наверное, что-то не то съел за обедом, а потом еще в гору полез…
– Послушайте, – прервал он меня, – вы не мой пациент, и я не собираюсь навязывать вам свои врачебные услуги. Я просто хочу вас предупредить, что в таком состоянии вести машину опасно.
– Да, понимаю. Я вам очень благодарен, спасибо за заботу.
Может быть, он и прав. Вчера я съездил в Сент-Остелл и вернулся домой без всяких проблем. Но сегодня все может быть иначе: вдруг у меня снова начнется головокружение? Я думаю, он заметил мою нерешительность.
– Хотите, я поеду за вами, – предложил он, – на всякий случай, просто убедиться, что все в порядке?
Отказываться было глупо – тогда он действительно мог заподозрить неладное.
– Не знаю, как вас и благодарить, – сказал я. – Мне тут недалеко – только заехать наверх на Полмиарский холм.
– Значит, нам по пути, – улыбнулся он. – Я живу в Фауи.
Я не без труда залез в машину и вырулил на дорогу. Он следовал за мной вплотную, и я подумал, что если вдруг я сейчас въеду в изгородь, мне конец. Но, к своему удивлению, я лихо одолел узкую проселочную дорогу, и, вздохнув с большим облегчением, выехал на главную трассу и повернул к Полмиарскому холму. Свернув затем вправо, уже на Килмарт, я решил, что он, вероятно, намерен провожать меня до самого дома, но он помахал мне рукой и поехал дальше в Фауи. Что ж, очень тактично с его стороны. Он, наверно, подумал, что я остановился в Полкеррисе или в одной из близлежащих ферм. Я въехал в ворота, поставил машину в гараж и вошел в дом. Меня снова стало тошнить.
Первое, что я сделал, когда пришел в себя, хотя меня еще здорово колотило, – сполоснул фляжку. Затем я спустился в лабораторию и поставил ее в раковину отмокать. Здесь она привлечет меньше внимания, чем на кухне. Затем я снова поднялся наверх в музыкальный салон и рухнул в кресло совершенно без сил. И вдруг я вспомнил про посуду, завернутую в мешковину. Неужели я оставил сверток в машине?
Я уже готов был вскочить, бежать в гараж, чтобы срочно отыскать сверток – нужно как следует все вымыть, даже более тщательно, чем фляжку, и спрятать под замок, – но затем я с ужасом осознал, что перепутал настоящее и прошлое: мои мозги, видимо, были вывернуты так же, как и желудок. Ведь Роджер отдал посуду своему брату, а не мне.
Я сидел в кресле в полном оцепенении, сердце колотилось как бешеное. Раньше я никогда не путал эти два мира. Они существовали каждый сам по себе. Может, прошлое и настоящее смешалось у меня в голове только из-за того, что приступ рвоты и головокружения был на этот раз таким сильным? А может, я переборщил с дозировкой, и поэтому состав оказал на меня более мощное воздействие? Кто знает. Я сжал подлокотники кресла. Оно было такое крепкое, настоящее. Все вокруг меня было настоящее. Путь домой, врач, карьер со сваленными в него пустыми консервными банками и битым шифером – это все тоже было настоящее. Это, и только это, а не дом на берегу, со всеми его обитателями, не умирающий, не монах и не плошки в мешковине, потому что все это лишь результат воздействия препарата – средства, которое превращает здоровые мозги в больные.
Я не на шутку рассердился, не столько на себя, хоть я сам добровольно согласился стать подопытным кроликом, сколько на Магнуса. Он ведь ничего толком не знал о своем открытии. Он еще не разобрался в том, что именно он создал. Не зря же он просил прислать ему пузырек с пометкой В, чтобы испытать его на лабораторной обезьяне. Видно, подозревал, что не все ладно, но теперь я и сам могу объяснить ему, что не так – и дело тут не в возбуждении и не в депрессии, а в полной путанице, которая возникает в голове. Происходит смешение двух миров. Нет, с меня довольно. Сыт по горло. Пусть испытывает свои препараты хоть на десяти обезьянах сразу. А меня увольте.
Зазвонил телефон. Я так и подскочил – вбежал в библиотеку и схватил трубку. Черт бы побрал его телепатические способности. Он, конечно, скажет, что ему известно, где я был, и что он прекрасно знает этот дом на берегу, и беспокоиться мне не о чем: опасности никакой нет, если только ни до кого не дотрагиваться. А если мне плохо или у меня в голове какая-то мешанина, то опять же ничего страшного в этом нет – просто побочное явление, не дающее никаких серьезных последствий. Ну ничего, сейчас я ему выдам.
Я схватил телефонную трубку и услышал:
– Подождите, пожалуйста, соединяю.
Я услышал щелчок – Магнус взял трубку.
– Черт бы тебя подрал! – начал я. – Учти, последний раз я изображал из себя дрессированного тюленя.
На другом конце провода раздался возглас изумления, затем смех:
– Ну что ж, дорогой, спасибо за теплые слова – так-то ты приветствуешь меня!
Это была Вита. Я остолбенел с трубкой в руке. Может быть, ее голос тоже был порожден путаницей в моих мозгах?
