– Рудольф Бруннов… так?

– Разве вашему превосходительству известно это имя? – дерзнул спросить Георг и тотчас раскаялся в своей опрометчивости.

Их взгляды встретились, и взор барона буквально пронзил молодого человека, как будто проникая в сокровенные тайны его души. Этот взор выражал мрачную угрозу, предостерегая от малейшего шага в этом же направлении.

Георгу показалось, что он стоит на краю пропасти.

– Вы находитесь в тесной дружбе с сыном доктора Бруннова? – спросил барон. – А следовательно, и с его отцом?

– Я только что познакомился с доктором и, несмотря на некоторую его резкость и озлобленность, нахожу его человеком, достойным уважения; он вызывает у меня симпатию.

– Лучше будет, если вы умерите свою откровенность, – ледяным тоном перебил его Равен. – Вы – чиновник государства, раз навсегда отрекшегося от подобных личностей и беспощадно осудившего их. Вы не должны поддерживать близких отношений с тем, кто открыто называет себя врагом государства. Ваше положение обязывает вас избегать подобной дружбы. Примите это к сведению, господин асессор.

Георг молчал; он понял угрозу, скрывавшуюся под маской ледяного спокойствия. Она относилась не к чиновнику, а к свидетелю того прошлого, которое барон Равен, вероятно, считал давно погребенным и позабытым и которое теперь так неожиданно встало перед его взором.

Однако это лишь на мгновение поколебало хладнокровие барона, и когда он поднялся и движением руки отпустил молодого человека, вся его фигура выражала прежнюю неприступную гордость.

– Теперь вы предупреждены; случившееся пусть считается опрометчивостью, но будущее лежит на вашей ответственности.

Георг молча поклонился и вышел из кабинета начальника. Он понял, как прав был Бруннов, предостерегая его от демонической власти своего бывшего друга. Молодой человек считал себя вправе после тяжких разоблачений доктора презирать предателя друзей и убеждений, но с тех пор как вступил в зачарованный круг влияния могучей личности Равена, чувствовал, что ему это не удается. Презрение не выдерживало взгляда, повелительно требовавшего повиновения и почтения; оно, казалось, отскакивало от человека, так высоко и гордо несшего свою повинную голову, как будто он не признавал над собой никакого судьи. Как ни мало импонировало Георгу высокое положение его начальника, тем не менее он не мог не преклоняться перед его умственным превосходством. Притом он понимал, что ему предстоит ожесточенная борьба с бароном, от которого зависела будущность Габриэли, равно как и счастье всей его жизни.

Ведь нельзя было рассчитывать на продолжительное сохранение тайны… А что тогда? Пред мысленным взором молодого человека всплывал образ любимой девушки, которая со вчерашнего дня жила под этой самой крышей, но которую он не имел возможности даже видеть. А рядом с ней – железное, неумолимое лицо Равена… Только теперь Георг полностью осознал, как тяжела будет борьба, в которой он должен завоевать свое счастье.

Прошло несколько недель. Баронесса Гардер и ее дочь сделали необходимые визиты, чтобы завязать знакомства, и приняли ответственные визиты дам. Баронесса с удовольствием заметила уважение и внимание, оказываемые им, как родственникам губернатора. С еще большим удовольствием она заметила, что ее зять и в самом деле не требовал от нее ничего, кроме почетного представительства в качестве хозяйки дома. Вначале она побаивалась, что ей навяжут обременительные хозяйственные обязанности, но этого не случилось. Все заботы и ответственность по строго заведенному порядку по-прежнему лежали на старом дворецком, уже много лет исполнявшем свою должность.

Поэтому перед лицом общества баронесса была хозяйкой дома, но в действительности – лишь гостьей в нем. Другая на ее месте чувствовала бы себя униженной, но властолюбие было также чуждо баронессе, как и понятие об обязанностях. Она была слишком поверхностной для того и другого. Ее положение оказалось много приятнее всего того, чего можно было ожидать после катастрофы, последовавшей по смерти ее мужа. Она со своей дочерью жила в блестящей обстановке, Равен назначил ей довольно крупную ежемесячную сумму на ее личные расходы, и Габриэль была признана им единственной наследницей – все это искупало некоторую зависимость, неизбежную при совместной жизни с бароном.

Габриэль тоже быстро освоилась с новой обстановкой. Аристократически торжественный строй жизни барона, аккуратность и строгость, царившие во всем, безупречная почтительность прислуги, всегда бывшей начеку, – все это импонировало молодой девушке, но вместе с тем и удивляло ее. Этот дом был полной противоположностью тому, к чему она привыкла у своих родителей в столице, где рядом с пышным блеском царил и величайший беспорядок, где слуги были распущены и невежливы, а семейная жизнь разрушалась в погоне за удовольствиями.

Когда накопилась куча долгов и дела запутались, между отцом и матерью Габриэли начались безобразнейшие сцены, во время которых они упрекали друг друга в разорении. Девочка-подросток слишком часто бывала свидетельницей подобных сцен.

Избалованная и предоставленная самой себе, Габриэль была лишена каких бы то ни было серьезных жизненных воззрений, так как ее родители нисколько не заботились о ее воспитании. Даже события последнего года – смерть отца и наступивший после того денежный крах – прошли почти бесследно для молодой девушки, в своем беспечном легкомыслии ничего не принимавшей близко к сердцу. Однако Габриэль обладала достаточно критическим взглядом, чтобы видеть, что дом «выскочки» имел более аристократический стиль, чем дом ее родителей, и часто сердила мать своими замечаниями относительно этого.

Однажды баронесса сидела в своей гостиной и перелистывала модный журнал. В доме губернатора предстоял бал; нужно было решить важный вопрос о туалетах, и мать с дочерью с большим увлечением предавались этому занятию.

– Мама, – сказала Габриэль, – дядя Арно вчера назвал свои большие приемы тягостной обязанностью, возлагаемой на него его положением. Он не находит в них никакого удовольствия.

– Ну, он не находит ни в чем удовольствия за исключением работы, – пожала плечами баронесса. – Я еще не встречала человека, который так мало заботился бы о своем покое и отдыхе, как мой зять.

– Покое? – повторила Габриэль. – Он вообще не понимает, что такое покой! С самого раннего утра он уже сидит за своим письменным столом, и свет в его кабинете виден далеко за полночь. Он то в канцелярии, то в какой-нибудь комиссии; затем он отправляется осматривать и инспектировать разные учреждения; затем следует прием всевозможных лиц, выслушивание докладов. Право, мне кажется, он один работает столько же, сколько все его чиновники вместе.

– Да, у него всегда была неутомимая натура. Сестра говорила, что одна мысль о беспокойной деятельности супруга расстраивает ей нервы.

Габриэль задумалась, опустив голову на руку.

– Мама, замужество твоей сестры, наверное, было очень скучным? – наконец спросила она.

– Скучным? Почему так решила?

– Ну, я думаю так после всего, что слышала в замке. Тетя жила в правом флигеле, а дядя – в левом; часто он по целым неделям не заглядывал в ее комнаты, а она – никогда в его; мне кажется, они ни разу не обедали вместе. У каждого были отдельные экипажи и прислуга; каждый устроил жизнь по-своему и не справлялся о ней у другого. Очень странная жизнь.

– Ты ошибаешься, – возразила баронесса, для которой в подобного рода жизни не было ничего странного. – Это был счастливый брак во всех отношениях. Сестра никогда не испытывала огорчений и не знала сцен, которые в последние годы так часто приходилось переживать мне.

– Да, вы постоянно ссорились с папой, – наивно заметила Габриэль. – Дядя Арно, вероятно, никогда не делал этого, но зато и не заботился о своей жене, между тем как ему есть дело до всего, даже до моего прежнего воспитания. С его стороны было очень неучтиво сказать в твоем присутствии, как он это недавно сделал, что он находит мое образование слишком недостаточным и запущенным и что с первого взгляда видно, что я была предоставлена исключительно боннам и гувернанткам.