– Ради Бога, только не это! – воскликнула Габриэль. – Куда ты хочешь идти?

– Туда, куда зовет меня мой долг, на место беспорядков, а ты вернешься домой одна, тебя никто не тронет. Остановись, Иосиф!

Кучер натянул вожжи, и барон поднялся со своего места.

– Иосиф, ты как можно скорее отвезешь барышню в замок.

Он открыл дверцу экипажа, но молодая девушка в смертельном страхе схватила его за руку.

– Не оставляй меня! Возьми меня с собой!

– Что за глупости! – сказал барон, решительным движением освобождаясь от ее руки. – Ты поедешь в замок, а я приду туда, как только беспорядок будет прекращен.

Он вышел из коляски и хотел закрыть дверцу, но в ту же минуту Габриэль быстро выпрыгнула из экипажа и, став рядом с ним, прижалась к нему.

– Я не оставлю тебя одного в опасности! Я не боюсь, ничего не боюсь, когда ты со мной. Пойдем вместе!

Взгляд Равена вспыхнул – на этот раз в нем сверкнул луч восторга, страстного торжества.

– Ты не можешь сопровождать меня, – сказал он тем странным голосом, который Габриэль только однажды слышала из его уст – тогда, у «Ключа ундин». – Ты должна понять, что я не могу взять тебя туда, в это шумное сборище, где я, может быть, окажусь не в силах защитить тебя. Я не в первый раз вижу такие сцены и знаю, как обуздать толпу, но мне изменила бы привычная энергия, если бы я не знал, что ты находишься в полнейшей безопасности. Обещай мне спокойно вернуться домой и ждать меня там.

Он посадил Габриэль в экипаж. Она больше не сопротивлялась, понимая, что женщина не должна идти в мятежную толпу. Только смертельный страх мог внушить ей такую мысль, и этот страх так ясно выражался теперь на ее личике, что мужество Равена поколебалось. Он почувствовал, что должен немедленно расстаться с нею, если не хочет уступить немой мольбе этих глаз.

– Я должен идти, – поспешно сказал он. – Прощай, будь спокойна!

Он захлопнул дверцу и сделал кучеру знак ехать дальше. Габриэль видела, как он быстрыми, решительными шагами направился к площади. Лошади тронулись, и экипаж с удвоенной скоростью понесся к замку.

Прошло более часа, а губернатор все еще не возвращался. В замке уже начали тревожиться его долгим отсутствием, зная со слов кучера, вернувшегося с одной молодой баронессой, что барон пошел на площадь, где собрались мятежники. В доме губернатора и ранее было известно о начавшихся в городе беспорядках, но подробностей никто не знал, поскольку служебному персоналу раз навсегда было запрещено покидать в подобных случаях замок, а из живших там чиновников никто не решился пойти на опасное сборище. Один советник Мозер, случайно попавший в город, по-видимому, задержался там, ожидая восстановления спокойствия, чтобы в безопасности пройти по улицам.

Кабинет барона был освещен. Только глубокая ниша полукруглого окна оставалась в тони, и в ней, наполовину скрытая тяжелыми портьерами, стояла Габриэль Она не в силах была оставаться на половине матери и пришла в кабинет опекуна, потому что эта комната выходила окнами в сторону города. Наступившая темнота мешала наблюдениям, да и вообще замок находился слишком далеко от центра города, чтобы можно было видеть происходящее, но из окна кабинета виднелась по крайней мере освещенная дорога, ведущая на замковую гору. Каждый, кто шел по дороге, был заметен уже издали, и потому молодая девушка не двигалась со своего места у окна.

Это была уже не прежняя Габриэль. Безмолвная и бледная, с судорожно сжатыми руками, она, прислонившись к окну, не отрываясь, смотрела на дорогу, как будто ее взор мог проникнуть сквозь окружающую тьму. Это полное страха ожидание довершило то, что началось несколько недель тому назад – пробуждение от детских грез, которыми молодая девушка так долго обманывала и себя, и других. Все в ней и вокруг нее сияло солнечным светом до той минуты, пока единственный взгляд не открыл ей всю глубину до сих пор неизведанной страсти. С тех пор на ее жизненный путь упала первая тень и больше уже не сходила с него. Беззаботность бабочки, стремящейся прочь от всего, что казалось печалью или горем, исчезла вместе с солнечными лучами, освещавшими ее жизнь и то, что пробудилось в ее очарованной душе, было новым страстным ощущением молодого существа, которому суждена своя доля страданий и борьбы. Теперь, когда Габриэль впервые дрожала за чужую жизнь, находившуюся в опасности, она почувствовала, что значит для нее эта жизнь…

Прошло еще полчаса, губернатор все еще не возвращался, и не было никаких известий о нем. Габриэль открыла окно, надеясь услышать стук экипажа, который привез бы того, кого она ожидала, но на пустынной дороге было тихо. Наконец послышались страстно ожидаемые звуки, но не стук колес экипажа, а голоса и шаги нескольких человек, выступивших из темноты. Они подошли ближе, голоса доносились явственнее, и Габриэль не смогла сдержать крик радости: она узнала высокую фигуру Равена, поднимавшегося пешком по дороге в сопровождении нескольких мужчин. Через минуту он вступил в ярко освещенное пространство перед порталом замка.

– Благодарю вас, господа, – сказал он, останавливаясь. – Вы видите, что не было необходимости провожать меня, мы прошли всю дорогу без малейшей помехи. Я говорил вам, что мятеж усмирен, – по крайней мере на сегодня.

– Да, вы, ваше превосходительство, подавили его одним своим своевременным появлением, – раздался голос советника Мозера. – Уже собирались громить тюрьму и освобождать заключенных, когда вы так неожиданно появились. Я наблюдал с величайшим изумлением, как вы, ваше превосходительство, одним своим личным авторитетом усмирили бунтующую толпу и водворили порядок, между тем как полицмейстер со всеми своими помощниками напрасно старался сделать это.

Полицмейстеру, также сопровождавшему губернатора, это замечание, по-видимому, не особенно понравилось, так как он ответил со злобой:

– Вы, конечно, лучше всех могли судить об этом, господин советник, с приятностью сознавая себя в безопасности за окном дома, тогда как барон Равен и я находились в самом опасном месте.

– Я убедился в полнейшей невозможности добраться до своего начальника, – возразил советник, – иначе непременно попытался бы.

– Полноте! – прервал его барон. – С вашей стороны это было бы совершенно бесполезным риском, в то время как от меня и от полицмейстера этого требовал долг. Итак, пока придерживайтесь указанных мною мер, – обратился он к остальным, – я думаю, на сегодняшнюю ночь этого будет достаточно. Завтра возвращается полковник Вильтон, и я немедленно переговорю с ним, чтобы раз навсегда прекратить подобные сцены. Если беспорядки повторятся в каком-нибудь другом пункте города, уведомьте меня. Покойной ночи, господа! – и, простившись со своими спутниками коротким поклоном, он вошел в вестибюль.

Габриэль тихонько закрыла окно и собиралась уже выйти из комнаты, чтобы барон не застал ее здесь, но было поздно. Она услышала в соседней комнате его шаги, а затем голос:

– Как? Баронесса Гардер не у себя?

– Фрейлейн в кабинете вашего превосходительства, – ответил голос лакея, – и ожидает там уже более часа.

На эти слова не последовало никакого ответа, но дверь быстро распахнулась, и в комнату вошел Равен. Первый его взгляд упал на Габриэль, которая вышла из оконной ниши и стояла теперь перед ним, дрожа всем телом. Он догадался, почему она именно здесь ожидала его, и в одно мгновение очутился рядом с нею.

– Я хотел пройти в твою комнату, но узнал, что ты здесь, – сказал он прерывающимся голосом. – У меня не было ни малейшей возможности послать тебе успокоительное известие – бунт только что усмирен.

Габриэль хотела ответить, но голос не повиновался ей, губы ее не могли произнести ни звука. Равен смотрел на милое бледное личико, на котором еще ясно можно было прочесть всю муку последних часов. Он сделал движение, как будто намереваясь привлечь девушку к себе, но обычное самообладание взяло верх. Протянутая рука опустилась, и только глубокий вздох вырвался из его груди.