Он участвовал в гражданской войне в Испании. Разумеется, на стороне проигравших. Так и не совершив ничего великого, умудрился подхватить инфекцию из питьевой воды, а когда вернулся в Англию, уже еле передвигался и нигде не мог найти работу. Мама ходила убирать по домам, чтобы прокормить нас. Вот и вся история жизни моего отца. Знаешь, я иногда могу так рассказать все это, что люди падают со смеху.

– Не сомневаюсь, что можешь, – ответила Лиз. – Это ужасно.

– Ты права, – согласился я, испытывая острую благодарность за то, что она понимала, насколько это ужасно. – Когда я был мальчишкой, я часто рассказывал эту историю для смеха, когда знакомил кого-нибудь со своим отцом. Однажды отец вошел в комнату. Многого он не услышал, всего несколько слов, но понял, о чем идет речь.

– И что же он сделал? – спросила Лиз.

– Рассмеялся вместе с нами. А потом тоже начал рассказывать эту историю как анекдот.

– Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, – сказала Лиз.

– И каждый раз, когда любая из наших операций подходит к концу, во всех жертвах мне видится мой папаша. И я думаю: «Мы накалываем чьего-то старика». И у меня начинает сосать под ложечкой.

– У всех нас появляется такое чувство, – пожала плечами Лиз. – Это профессиональный риск. Во всякой работе есть свои опасности. У кожевников – сибирская язва, верхолазы могут упасть с крыши, летчики, взрываются в середине полета.

– Правильно, – кивнул я. – Но я бы предпочел взорваться в середине полета.

Я пошел в другой конец комнаты и включил радио. Зазвучала музыка, медленная и слезливая. Я взял Лиз за руку. Мы танцевали, прижавшись друг к другу, пока не раздались оглушительные аплодисменты. Я задернул штору на окне, как бы показывая, что представление окончено, и, повернувшись к Лиз, сказал:

– Ты понравилась им, детка. Слышишь, как они аплодируют? – Выхватив свежие цветы из вазы на столике, я преподнес ей букет. – Ну и разошлись они сегодня! Ты звезда, детка, большая-большая Бродвейская звезда, как я и предсказывал тебе, когда мы детьми играли на пыльной дороге в Шнуквилле.

Лиз захлопала ресницами:

– О, мистер Хардкасл, я так счастлива! Так безумно, глупо счастлива.

– Не называй меня мистером Хардкаслом, Линда, детка, меня зовут Джимми, и, кажется, настала минута, когда я могу попросить тебя протянуть мне руку и разрешить мне лететь с тобой среди звезд. – Я коснулся ее руки и шагнул к ней.

Лиз спрятала лицо в гостиничном букете и уныло произнесла:

– Но мистер Хар… То есть Джимми. О чем вы?

– Об этом самом, Линда, детка, – сказал я и вынул из кармана коробочку с фальшивым бриллиантовым кольцом.

– И это мне? – задохнулась Лиз, держа коробочку на расстоянии вытянутой руки. – Но, Джимми, вы же знаете, мое сердце обещано другому.

– Обещано, но не отдано, Линда, детка. Потянись к звездам, и мы оба вырвем у вечности краткое мгновенье счастья друг с другом, – ответил я, нервно улыбаясь.

Лиз поднесла коробочку поближе, потому что размытое изображение к этому времени приобрело резкость, и коробочка должна выйти крупным планом, иначе не носить больше Сайрасу П. Биггельхофелю своей кепки задом наперед. Она открыла коробочку, слегка наклонив ее, чтобы обмануть зрителя, и в свете прожекторов засверкало фальшивое колечко, которое я купил у незадачливого старого прощелыги в Сохо.

– Какое замечательное кольцо, Боб, – сказала Лиз. Ее голос с легким придыханием сменился на нормальный.

– Примерь, – попросил я, опасаясь, что она рассердится, по-настоящему рассердится.

– Оно не подойдет.

– Непременно подойдет, – сказал я. – Оно сделано специально для тебя.

Лиз не сводила с меня глаз, пока я не залился краской. Тогда она отвернулась, долгое время молчала, потом надела на палец кольцо, посмотрела на его и вдруг резко сорвала его с руки. Заговорила она голосом Линды.

– О мистер Хардкасл, – страстно вздохнула она. – Если бы только мое сердце не было отдано другому!

Я поцеловал ее. Она не спешила оттолкнуть меня, но в конце концов все-таки сказала:

– Ничего не получится, мистер Хардкасл, обычно ничего из этого не получается.

Но после этих слов она сама поцеловала меня, медленно и с чувством, а затем опрометью бросилась из комнаты.

– Медленный наплыв, – крикнул я ей вслед, но догонять ее не стал. Я заказал еще кофе себе в номер и засел за книги по археологии.

Я как раз слушал учебную передачу по радио «Вилли ин дер кранкенхауз», когда Сайлас ворвался в комнату со словами:

– Мне надо с тобой поговорить.

– Ди шуле ист цу енде, – повторил я за диктором.

– Выключи это, – приказал Сайлас.

– Вифиль ур ист ее? – спросил радиоучитель.

– Ее ист айн хальб фир, – ответил ему я.

– Ее ист хальб фир, – машинально поправил меня Сайлас. – Ты почему расстроил Лиз?

– Ву штее дер… – продолжало было радио, но Сайлас выключил звук. – Что ты сказал такого, что расстроило Лиз?

– Ничего, – ответил я.

– По ее словам, это совсем не ничего, – возразил Сайлас.

– А что это по ее словам? – полюбопытствовал я и взял электробритву – я сегодня еще не брился. – Я вам говорил, что я придумал?

– Я хочу, чтобы ты сам сказал, – настаивал Сайлас.

– Ну, ты выбриваешь на макушке лысину, а когда волосы начинают отрастать, отправляешься продавать лосьон для восстановления волос. Я думал это назвать живым доказательством.

– Я хочу услышать от тебя, чем ты расстроил Лиз.

– Если вы не в духе, то не желаю с вами разговаривать, – отрезал я.

– Лиз сказала, что ты дразнил Деда Мороза, – сказал Сайлас. – Она жаловалась, что ты ползал и мяукал, а потом начал есть «Китекэт» из кошачьей миски. Она говорит, что ты не хотел прекратить это безобразие, и сейчас она сильно расстроена.

– Я люблю кошек, – ответил я. – Я мог только баловаться, но не дразнить.

Но Сайласа это не убедило. По дороге в ванную с бритвой в руках я возобновил урок немецкого.

– Их бин айн кинде унд зи ис айн кляйне кинде…

Когда я дошел до этого места, Сайлас так сильно толкнул меня, что я стукнулся о раму.

– Что вы делаете? – завопил я. – У вас крыша поехала, или что? Что на вас нашло? В ухо захотелось?

– Ты скоро доиграешься, – пообещал Сайлас, снова толкая меня.

Меня смешит, когда он входит в раж, потому что в эти минуты он похож на малыша, у которого отобрали его паровозик. Сайлас снова толкнул меня, потом еще раз.

– Ну достал ты меня, парень, – рыкнул я и направился к нему, чтобы схватить его в охапку и выпихнуть обратно в номер Лиз.

Чего мне с ним цацкаться? Но Сайлас был настороже и, когда я бросился на него, сделал шаг в сторону и применил свой прием рукопашного боя образца сорок третьего года, урок номер четыре. Он всему этому обучал меня несколько лет назад. Я знал все его броски и еще пятьсот других получше. Кроме того, я вдвое моложе его и гораздо расторопнее. Но мне, как всегда, не везет. Я споткнулся о край ковра и, больно ударившись своей раненной и все еще ноющей после нашего поражения в Магазарийском посольстве ногой, рухнул на пол, подмяв под себя маленький журнальный столик. От тонкой работы старинных мебельщиков осталась груда обломков.

– Мне никогда не нравился этот столик, – небрежно бросил я и поднялся на ноги.

Надо было видеть Сайласа! Он не сомневался, что применил ко мне настоящую олимпийскую подсечку юных гениев каратэ. Он скакал по комнате, делая пассы растопыренными ладонями. Это неповторимое зрелище заставило меня расхохотаться вслух.

– Ну, давай, сынок, – подначивал он, повторяя это скороговоркой, пританцовывая вокруг.

Я даже не шевельнул пальцем.

– Не будьте мальчишкой. Постарайтесь вести себя немного попристойнее, – уговаривал его я, а сам не мог сдержать смеха при виде этого старого дурака, ломающего комедию.

Сайлас тоже усмехнулся:

– Я же учил тебя быть поосторожнее.

– Старый дурак, – огрызнулся я. – Вот замочу вам разок, тогда узнаете.