– Я обратила внимание на то, что твой дядюшка Эдвард приехал один. Лорелея приедет сюда завтра? – негромко спросила Евангелина.

– Не знаю, мама, – пожала плечами Виктория. – Он только сказал мне, что ей нездоровится. Сказал еще, что сам себя чувствовал отвратительно перед отъездом, но Лорелея настояла на том, чтобы он ехал.

– Спасибо тебе за то, что составила Эдварду компанию за столом. Мне было не до этого. Впрочем, сама видишь, сколько у нас сегодня гостей. Устала я, – добавила Евангелина, невольно зевнула и смущенно прикрыла рот ладонью.

– Мама, а почему бы тебе не отправиться спать прямо сейчас? – спросила Виктория. – Я помогу развлекать гостей. Завтра нас ждет трудный день. Тебе необходимо как следует отдохнуть.

Евангелина с благодарностью взглянула на дочь и, извинившись перед гостями, ушла в свою спальню.

Вскоре в гостиной появились мужчины, и Виктория перехватила разочарованный взгляд Эдварда, обнаружившего отсутствие хозяйки. Секундой позже его лицо приняло свое прежнее выражение, и он направился к Виктории.

– Виктория, дорогая, твой папа говорил мне, что ты стала неплохо петь. Не уважишь ли своего старого дядюшку и не споешь ли пару песенок для него?

Весь остаток вечера Виктория трудилась в поте лица, исполняя вместо матери обязанности хозяйки, а дядюшка Эдвард все время крутился возле нее и без конца предлагал свою помощь. При этом с его губ не сходила сердечная, мягкая, но словно приклеенная улыбка.

Когда наконец все было закончено, Эдвард проводил Викторию до двери ее спальни, поцеловал в лоб и пожелал племяннице доброй ночи. Затем он направился в отведенную ему комнату, а Виктория, глядя ему вслед, покачала головой и чуть слышно прошептала:

– Интересно, что в самом деле у тебя на уме, дорогой дядюшка Эдвард?

На следующее утро гости собрались к раннему завтраку, чтобы после отправиться на верховую прогулку по живописным осенним полям. Во время прогулки Эдвард вдруг объявил, что в одной деревушке неподалеку отсюда есть церковь с удивительными старинными витражами. Группа всадников разделилась на две части. Одни решили скакать вместе с герцогом и Эдвардом осматривать церковь, остальные во главе с Викторией предпочли продолжать прогулку по полям и перелескам.

Еще когда они собирались выезжать из Четэм-Холла, Эдвард заметил, что среди всадников нет Евангелины. Он страстно желал поговорить с ней с глазу на глаз и теперь понял, что ему представляется великолепная, единственная в своем роде возможность. Он принялся незаметно развязывать подпругу.

Вскоре Эдвард остановился и сказал брату, что у него лопнула подпруга и он вынужден вернуться в Четэм-Холл. Впрочем, он обещал догнать всех, пока они будут осматривать церковные витражи.

Эдвард вернулся в дом.

– Где герцогиня? Да, и есть ли в доме кто-нибудь из приглашенных? – резко спросил он экономку, миссис Оливер.

– Ее светлость в своем салоне, а гостей в доме сейчас нет.

– Очевидно, моя золовка отдыхает после вчерашнего вечера. Распорядитесь, чтобы ее никто не беспокоил.

– Слушаюсь, милорд, – кивнула миссис Оливер.

Ни одна ступенька не скрипнула под ногой, когда Эдвард спускался по лестнице вниз. Подойдя к комнате Евангелины, он приложил ухо к замочной скважине, услышал быстрые шаги с той стороны двери и поспешно выпрямился. Дверь открылась.

На секунду Эдвард лишился дара речи, увидев в дверном проеме фигуру Евангелины, подсвеченную сзади солнечными лучами. Ее волосы, пронизанные светом, походили на золотистый нимб.

– Прошу прощения, если напугал тебя, Евангелина, – натянуто улыбнулся Эдвард. – Мне нужно поговорить с тобой, удели мне несколько минут. Можно войти?

Евангелина нерешительно отступила в сторону, пропуская Эдварда внутрь.

Все в этой комнате, выдержанной в бело-розовых тонах, говорило о том, что ее хозяйка – женщина. Небольшой диван и кресло были обиты палевым узорчатым шелком, а перед белым мраморным камином уютно пристроилось кресло-качалка с бархатными подушками. На столе рядом с креслом стояла маленькая деревянная шкатулка. Пол комнаты покрывал толстый персидский ковер, по краям которого виднелся светлый полированный паркет. Единственной вещью, нарушавшей гармонию, царившую в этой комнате, была картина в деревянной раме, прислоненная к стене возле камина и закрытая куском полотна.

Эдвард направился к картине, но Евангелина заперла дверь и быстро произнесла, заставив его остановиться:

– Может быть, ты лучше присядешь? Хочешь, я прикажу принести чай?

– Нет, нет, прошу тебя, не беспокойся. Мне действительно нужно только поговорить с тобой.

Эдвард устроился на диване, ожидая, что Евангелина сядет рядом, но она села на стул напротив. Эдвард издал сдавленный, странный звук, похожий на стон.

– С тобой все в порядке, Эдвард? – спросила Евангелина, взяв его за руку.

– Я не знаю, как мне быть, – начал он. – И с Джеффри стыжусь поделиться.

– Поделись со мной. Может быть, я смогу тебе помочь.

– Лорелея… – начал Эдвард голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций. – Я всегда старался быть ей хорошим мужем. Она была для меня всем… Но вчера я сделал ужасное открытие. Дело в том, что она… она…

Он прикрыл глаза и в отчаянии покачал головой.

– Продолжай, я слушаю тебя, – сказала Евангелина.

– Даже не знаю, как бы это поделикатнее сказать. Одним словом, жена изменила мне. Я застал ее с любовником.

И Эдвард закрыл лицо ладонями.

Евангелина погладила Эдварда по голове, словно ребенка, и негромко сказала:

– Не надо, Эдвард, успокойся. У вас все еще может наладиться. Лорелея очень красивая женщина, и ей хочется быть уверенной в том, что она по-прежнему может нравиться мужчинам. Это просто способ самоутвердиться, тебе не в чем упрекнуть себя.

– Но, может быть, это все же моя вина? Все эти годы я заботился о Лорелее, но никогда не любил ее по-настоящему, и она чувствовала это.

Эдвард выпрямился и добавил, глядя Евангелине прямо в глаза:

– Единственная женщина, которую я любил всю свою жизнь, это ты. И никто никогда не мог занять твое место в моем сердце. Прошу, не прогоняй меня. Я не вынесу этого.

Он крепко обнял Евангелину и страстно припал губами к ее рту. Евангелина хотела закричать, но Эдвард не дал ей издать ни звука. Как безумный, Эдвард продолжал неистово целовать ее. Она изо всех сил толкнула Эдварда, и только так ей удалось прервать этот безумный поцелуй.

– Ты что, с ума сошел? Отпусти меня немедленно! – гневно закричала она.

– Нет, дорогая, нет. Я не могу отпустить тебя. Я люблю тебя, и ничто теперь не сможет меня удержать.

Он крепко прижал Евангелину к себе, и только теперь она поняла весь ужас своего положения. Эдвард закрыл ей рот новым поцелуем. Евангелина пустила в ход кулаки, но она была лишь слабой женщиной, и ему не составило труда остановить ее. Когда же Эдвард оторвался от ее губ, Евангелина сделала последнюю попытку остановить его словами, привести в чувство этого безумца.

– Эдвард, не делай этого. Если я закричу и сюда явятся слуги, это обернется для тебя большими неприятностями.

– Нет, – яростно прохрипел Эдвард. – Я не могу остановиться. А если сюда кто-нибудь посмеет войти, я убью его. Ты должна была стать моей давным-давно, много лет тому назад, и теперь я либо получу тебя, либо умру.

Он выдернул заколки из волос Евангелины, и они пышной волной упали ей на плечи. Речь Эдварда становилась все более бессвязной.

– Я никогда не хотел причинить тебе вреда, но это все Джеффри. Это он написал мне тогда о том, как вы с ним счастливы. Вы были счастливы, а я несчастен, вы вместе, а я один, вы – все, а я – никто. Я сходил с ума. Мне казалось, что я должен так поступить во имя справедливости. Слава богу, что ты осталась жива.

Многое в словах Эдварда показалось Евангелине странным. Что значит – «не хотел причинить вреда»? И что означают его слова о какой-то «справедливости»? Что вообще все это означает?