«Неужели это в моей голове рождаются подобные ужасы? Неужели это я из глубины собственной мерзости извлекаю эти отвратительные призраки?»

Гнусный хохот Варлета еще долго отдавался эхом в ночи.

Сколько часов провел юноша в этом бессознательном, крайне подавленном состоянии? Он видел себя лежащим в гробнице, пожелтевшим и высохшим, словно мумия. Над ним роями кружились мухи. И вдруг крохотный лучик света проник в это окутанное непроницаемым мраком место. Бальтазар увидел, как в его усыпальницу вошла совсем юная девчушка со свечой в руке. Он узнал Урсулу. Его сердце вздрогнуло от радости. Но сразу же он сказал:

«Если ты существуешь, значит, существуют и все остальные…»

Она приблизилась к нему, прикоснулась к его плечу, и в этот миг все. музыкальные инструменты в мастерской лютниста Везенберга заиграли восхитительную мелодию, какую можно услышать только в исполнении ангелов.

Бальтазар поднялся из могилы и пошел за ней. Теперь он четко вспомнил, что один раз уже пережил подобный момент, Это было в Нюрнберге – и очень, очень давно… Они шли в мягком золотистом свете. И Бальтазар подумал: «Это неправда. Это не может быть правдой», и так себя в этом убедил, что когда встретил Ноя, Авраама и Моисея, он им сказал:

«Я болен. Раны, которые я получил, отравили мне кровь. Мне кажется, что я вас встретил, но вы не существуете. Вы вышли из моей отравленной крови…»

«Вот это новость! – сказал Моисей. – У всех этих лютеран какой-то сумбур в голове… Что касается католиков, то неизвестно, чего они ищут… Ведь все так просто. Достаточно любить».

«Совершенно верно, – подтвердил Авраам, – люди не понимают, что должны любить. Они слишком часто принимают запах за мясо, а мясо за запах…»

«Кстати, о мясе, – добавил Ной. – Известно ли вам, что когда мы плавали на ковчеге, нам пришлось съесть несколько видов животных…»

Потом Бальтазар провалился в небытие, туда, где, по крайней мере, царят глубокое спокойствие и мертвая тишина.

Итак, благодаря усилиям двух вышеупомянутых лекарей, наш друг восстал их мертвых через неделю после того, как слег. Диспуты окончились, каждый был убежден, что ему удалось взять верх над противником. Что касается публики, то она была вполне удовлетворена спектаклем. Буддеке вынуждал ее смеяться до слез, Оппенгеймер оглушал своими неожиданными аргументами, Шредер возбуждал проникновенными речами, Каскаролли развлекал мимикой, а Кручиверде – храпом, так как этот пламенный оратор, закончив раздавать анафемы, сразу же засыпал. Каммершульце же казался публике скучным. Но надобно отметить, что он внес в эти диалоги новый тон благодаря близости своих взглядов к мысли Джордано Бруно.

Гражданский суд вынес приговор трем студентам, напавшим на Кобера. Иосиф Бодмер получил два месяца тюрьмы, а каждый из его сообщников – по месяцу. Наказание было бы более суровым без вмешательства ректора Оппенгеймера, который хотел снискать расположение банкира Бодмера. Что касается суда церковного, то он приговорил студента-клятвопреступника обойти тридцать три раза вокруг города, таща на себе вытесанный из толстого дерева брус и все время читая «Pater noster»,[26] после чего он должен был публично раскаяться в своем проступке, получив таким образом отпущение, и босиком направиться в храм, громко читая то место из Библии, где рассказывается о Маккавеях.

– Учитель, – сказал Бальтазар Фридриху Каммершульце, как только начал подниматься с постели, – эти трое несчастных, ранив меня, открыли мне глаза на мое безумие. Я не умею отличать реальность от своих грез и даже хуже: я не уверен, что вся моя жизнь не соткана из этих грез…»

Фридриха Каммершульце позабавили эти рассуждения, и он посоветовал ученику посмотреть несколько «autos sacramentales»[27] Кальдерона де ла Барка, таких как «Жизнь – это сон» или «Большой рынок мира», где он увидит на театральных подмостках то, что попытался выразить словами.

Узнав, что его тревога не была его личной тревогой, а принадлежала целому литературному жанру, Бальтазар успокоился.

– «En esta vida todo es verdad y todo es mentira»[28] – процитировал Каммершульце. – Истину следует искать не здесь, а в мире потустороннем».

– В таком случае, получается, что мое «я» – это мир? – спросил молодой человек.

– Да, это мир. Без этого мир бы не существовал.

Бальтазар был сбит с толку на какой-то миг, потом сказал:

– В этом и состоит различие между вселенной и миром, не так ли? Вселенная, освобожденная от меня, – это объект изучения, тогда как мир от меня неотделим.

– Так это и есть, – сказал Каммершульце. – Но где кончается «я»?

В таких беседах об ирреальности этого мира и поднимался Бальтазар на ноги. Глубоко встревожившие его события постепенно заволакивались дымкой забвения в его памяти, хотя теперь он был убежден, что его голова не так здорова, как раньше ему казалось. Позже он писал: «Это было удивительное открытие – открытие моего безумия. Однако уже тогда я понял, что я должен использовать это особенное, свойственное одному мне безумие, как другие используют какой-нибудь инструмент. Я еще не знал, как это сделать, но мне было хорошо известно, что самые глубокие мистики в совершенстве владели этим искусством. С той поры я начал изучать сочинения, написанные этими мистиками. Каммершульце с особенным желанием помогал мне на этом пути. Я проштудировал Экхарта и Сузо с большим усердием, и они быстро вывели меня на правильный путь. Я был нетронутой целиной, похожий на первобытный лес. С топором в руках я начал рубить, подрезать, подчищать, превращать эту девственную растительность в ухоженный парк».

Они выехали из Фрибурга 20 марта 1598 года в карете регулярного почтового сообщения, которое связывало провинцию Бризгау с озером Констанц. Борака и лошадь Каммершульце были привязаны сзади и бежали за каретой. Это было путешествие без инцидентов, которое помогло Бальтазару немного восстановить спокойствие духа. Он оставил позади Иосифа Бодмера и двух его сообщников, словно они были персонажами из дурного сна, и в течение всего переезда читал «Книгу вечной мудрости», которую Генрих Сузо сочинил, и именно в Констанце, двести пятьдесят лет назад.

Когда подъехали к озеру, утром, на восходе солнца, несколько пассажиров кареты, и Каммершульце в первую очередь, пришли в настоящий восторг. Напротив, Бальтазар повелся очень сдержанно. Он боялся, чтобы красота природы не разрушила в нем некое видение, и предусмотрительно остался сидеть в глубине кареты, не отрывая глаз от медитаций Сузо.

– Не правда ли, что мы славим величие Творца, когда восторгаемся его творениями? – заметил алхимик.

– Нет, нет! – ответил Бальтазар. – Все эти чудесные краски – лишь иллюзия! Еще миг – и их не станет.

И он прочитал:

«Ты подавишь собственную волю, ты откажешься от себя самого. Ты избавишься от всех, тварей. Подобно умирающему, ты не будешь больше иметь ничего общего с миром. Но также, в своей предусмотрительности, ты не будешь пытаться проникнуть в необозримую бездну Моих тайн, где Я располагаю все вещи согласно Моему вечному провидению, потому что никто не в состоянии их разгадать».

– Не в том ли моя ошибка, что я пытался заглянуть в эту бездну? – спросил ученик своего учителя.

– Любовь толкает влюбленного все больше и больше приближаться к любимому существу. И если огонь этой любви – это костер, на котором мы должны сгореть, так пусть же этот костер нас очистит!

– Я это знаю, – сказал Бальтазар, – ибо я прошел через этот костер. По ту сторону был Иерусалим, и меня ожидали пророки. Но потом я вернулся сюда, такой же невзрачный, как и раньше. Посмотрите: я до сих пор заикаюсь!

– Наша дорога темная, – сказал алхимик, – но под ней прячется ослепительный свет. Это как бы отвратительная маска, которую одела на свое лицо любовь. Но под обличьем этого Силена прячется самая суть красоты.