Каммершульце ничего не ответил.

Через несколько минут, когда они пересекали большую площадь, пустынную в это время, и копыта лошадей стучали по мостовой, Бальтазар заговорил опять:

– Учитель, я узнал Ноя, Авраама, Моисея… Как это могло случиться, ведь я их никогда не встречал? Я упал на колени вместе с ними, и мы произнесли молитву, которую я не знал. Как мог я произнести молитву, которой не знал?

Каммершульце ему сказал:

– Бальтазар, а как могло случиться, что ты способен понять в нашем пространстве и в нашем времени события, которые происходят в пространстве и времени, принадлежащих Богу?

– Но я ведь тот самый Кобер и на дороге в Вюрцбург, и на дороге в Иерусалим…

– Ибо за каждым городом прячется Иерусалим, – сказал Каммершульце.

Они легко нашли гостиницу под Гусем и Рашпером, и их там встретили с радостью. Вестники знали, что произошло ьв Нюрнберге, и в их глазах Каммершульце был героем. Здешняя мать, веселая и толстая женщина, весьма часто и без видимой причины смеялась, но ее талант стряпухи имел те черты гениальности, которых был начисто лишен ее ум. Трое братьев сели за стол вместе с нашими друзьями и чокнулись за их здоровье с таким пылом, что вскоре начался совершенно откровенный разговор.

– Мы были преданы одним фламандцем по фамилии Дюсберг, – сказал один из местных братьев.

– Он выдавал себя за торговца, – сообщил второй. – Я встречал его в Дрездене два года тому назад. Это была подсадная утка ректора, а мы все поверили в его искренность.

– Что случилось с матерью и с братьями в Кобурге? – спросил Бальтазар.

– Дюсберг их выдал. Только одному из них удалось скрыться – тому, кого они называли горланом. Все другие в тюрьме. Их перевезли в Дрезден, где они присоединились к Валентину Бонгефферу, печатнику.

– Бонгефферу! – воскликнул Каммершельце. – А мастер Виткоп тоже в тюрьме?

Брат повесил голову:

– Они его сбросили с лестницы. Он мертв.

Бальтазар перекрестился.

Где сейчас Паппагалло, Роза, актеры? Уцелели ли они в этом шквале? Казалось, конца не будет этому разгулу разрушительной стихии.

Между тем в конце трапезы один из братьев поднялся из-за стола, вышел в соседнюю комнату и возвратился с сумкой в руках, из которой достал книгу.

– Люди ректора сожгли все произведения, обнаруженные в мастерской Виткопа. Однако мне удалось сохранить один экземпляр – вот он, – сказал брат, протягивая Каммершульце трактат, который к изумлению и величайшей радости алхимика оказался не чем иным, как «Дорогой к Богу через познание начала и трех сущностей», подписанный фамилией Редививус.

– Слава Богу! – воскликнул Каммершульце. – Один экземпляр моей книги спасен!

И он встал, чтобы прижать брата к своему сердцу. Но тот сказал:

– Были спасены и другие экземпляры. Они лежали в каморке, которую солдаты не обнаружили. Я не знаю, что с ними со всеми случилось, но некоторые попали в Дрезден, другие – в Нюрнберг благодаря усилиям наших друзей разносчиков. Ваша книга жива, мой дорогой брат!

Тогда Фридрих Каммершульце сел и раскрыл свою книгу. Это впервые он держал ее в руках, уже напечатанной. Он вдыхал ее запах, ощупывал переплет и начал листать с бесконечной нежностью, любуясь то какой-то фразой, то рисунком, как будто это произведение было живым существом, родившимся из его плоти. Бальтазар смотрел на своего учителя со смешанным чувством радости и зависти, ибо он знал, что писать книги станет его судьбой, и смотря на «Дорогу к Богу» он видел мысленным взором все свои будущие труды.

В течение пяти месяцев, прожитых на ферме, он продолжал исписывать страницу за страницей своими вдохновленными свыше письменами. Его книга была почти закончена, и в этой длинной жалобе, похожей на сетования Иова, он рассказывал изнутри о пережитых им испытаниях. Каммершульце был поражен трагическим тоном произведения и просто сказал:

– Такова душа этой расколотой эпохи.

И в самом деле, казалось, что обиженные и угнетенные того времени жаловались и восставали в этом мрачном вопле, вышедшем из-под пера Бальтазара.

Алхимик возвратил трактат брату, который ему сказал:

– Учитель, я счастлив, что Бог дал мне возможность встретиться с вами. Возьмите эту книгу, ведь она ваша. К тому же, если говорить всю правду, я и читать то не умею…

Каммершульце поблагодарил брата, потом обернулся к своему ученику:

– Здесь в Вюрцбурге есть печатник из наших друзей. Не смог бы ты помочь ему напечатать твою книгу?

– Но за какие деньги? – спросил Бальтазар. – Нужны бумага, чернила…

– Об этом не беспокойся, – ответил Каммершульце. – Банкир Авраам Курский отдал мне сто флоринов, вырученные за картину. Он не захотел хранить деньги, взятые за кровь Невинного.

Бальтазар сначала был ошарашен. Потом воскликнул:

– Моя работа недостойна этих денег!

Тогда алхимик ему сказал:

– Это ведь тебе посланец передал кошелек. Его использовали, чтобы купить картину, на которую были обменены Циммерманн и я. Итак, вполне логично, что часть этих денег возвратится к тебе, потому что банкир от них отказался. Другая часть даст нам возможность присоединиться к труппе Паппагалло, как только мы узнаем, где они находятся.

В эту ночь Бальтазар долго не мог уснуть.

На следующий день наши друзья отправились в мастерскую мастера Флинкера, печатника. Это был человек в расцвете сил, который работал на епископство и католический университет. Он был папистом и тем не менее вестником. После нескольких ритуальных фраз приветствия мастер Флинкер выразил свой восторг по поводу книги, которую мастер Виткоп сделал из текста Каммершульце, потом он с интересом прочитал несколько страниц рукописи, которую алхимик вручил ему, не открывая имени автора.

– Это вы, Фридрих, написали такое жуткое произведение? – спросил печатник, явно взволнованный.

– Нет, не я, – ответил Каммершульце, – но я открою вам имя писателя, когда книга будет напечатана.

– Зачем такая таинственность? – удивился мастер Флинкер.

– Автор этого трактата слишком боязлив и стыдлив. Он заставил меня пообещать, что я сделаю именно так.

– Бог ему судья! – сказал печатник, – но у меня нет ни одного помощника. Тех, которые у меня были, скосила эпидемия, и если они еще не умерли, то пребывают в таком состоянии, что работать неспособны.

– Я охотно помогу вам, – сказал Бальтазар. – Я был учеником у мастера Виткопа. Валентин Бонгеффер также научил меня гравировать.

Мастер Флинкер посмотрел на юношу с недоверием, потом сказал:

– Ну хорошо, попробуем… Но предупреждаю тебя, мальчик, что мастерская – это не комната для игр. Ну, а поскольку придется набирать и печатать это замечательное произведение, то ты уж постарайся, парень? Договорились?

Наши друзья в душе посмеялись над этой прочувствованной речью, но не подали виду. Печатник был ворчун, но большой души человек. Бальтазар приступил к работе со следующей недели, когда доставили бумагу. Можно лишь догадываться, с какой любовью и с какой верой взялся он за это дело.

Где-то в конце первого месяца на улице, которая вела к мастерской, возникла большая суматоха. Бальтазар поднял голову и увидел, что мастер Флинкер оставил пресс, возле которого трудился, и подбежал к двери, где застыл в самой почтительной позе. И тогда в помещение вошел священнослужитель высокого сана в сутане красивого лилового цвета в сопровождении целого эскорта элегантных молодых людей. На пальцах у него красовалось великое множество перстней и колец, лицо было круглое и жирное. Это был епископ Вюрцбургский монсеньор Отто Генрих фон Штейнбах, наследственный принц Саксонии.

– Чем я заслужил высокую честь визита вашего высокопреосвященства? – спросил мастер Флинкер, опустившись на одно колено.

– Я пришел поинтересоваться, когда же наконец вы закончите печатать мои комментарии к «Песне Песней», мой дорогой друг… Мне хотелось бы взять несколько экземпляров с собой в Рим, куда я отправляюсь в октябре. Там у меня неплохие шансы получить кардинальскую шапочку…