Что касается Каммершульце, то он попросил Когана оценить, достоин ли Кобер-сын получить эти уроки. Вот почему он ожидал, пока они приедут в Бамберг, прежде чем приступить к обучению его этим материям. Иуда Коган оценил Бальтазара очень высоко, хотя юноша почти ничего не сказал в его присутствии, а может быть, именно по этой причине. Эти люди судили о себе подобных не по общепринятым меркам. Паппагалло, Каммершульце, а вот теперь и Коган каким-то образом почувствовали связь, которая соединяла Бальтазара с неведомым, его способность общаться с потусторонним миром, как если бы речь шла о мире подлунном. Они поняли, что мальчик от рождения обладал даром шестого чувства, позволявшего ему осязать невидимое, чувство, которое надо было отточить, чтобы оно могло воспринимать более серьезные сущности, нежели своих умерших родственников…

Бальтазар и его учитель оставались неделю в Бамберге. Потом они продолжили свое путешествие в направлении Нюрнберга. В ритме бега лошадей Кобер-сын узнал о сефирот,[5] о тайнах Берешит,[6] что показалось ему намного более захватывающим, нежели теологические рассуждения, которыми доктор Тобиас Пеккерт некогда набивал ему уши. И когда через три дня они увидели на горизонте город маркграфов, наш студент спешился с коня и посмотрел на шпили колоколен и крыши такими глазами, словно они были церквами и крышами Иерусалима. Его изумленные глаза приветствовали город, где он надеялся опять встретить Паппагалло, Розу и других актеров и где, как ему показалось, были собраны все сокровища мира.

И действительно, Нюрнберг в эту историческую эпоху был одним из культурных центров Запада. Там царствовали ремесленники. Они печатали книги, такие красивые и редкостные, что каждый, кому приходилось их раскрывать, не мог не ощутить священный трепет. Они гравировали по дереву и металлу (Дюрер покоился здесь же, на кладбище святого Иоанна). Они занимались тиснением на коже и чеканили шпаги не хуже, чем в Кордове. Вестники также имели в этом городе многочисленных братьев, а с 1553 года, когда свары между горожанами поутихли, перенесли сюда даже центр своей деятельности. Их главный штаб, называемый Капитулом, состоял из девяти избранных членов, чьей обязанностью было управление братством и защита его интересов на территории всех германских стран. В более древние времена местом пребывания Капитула был Ратисбонн.

Естественно, что после своего прибытия наши путешественники первым делом нанесли визит Капитулу. Дом, в котором происходили его заседания, стоял под вывеской гильдии суконщиков, за которой прятались вестники. Фридриха Каммершульце там встретили с большими почестями. Его сразу же представили исполнительному секретарю, которого звали Паслигур, – это был тучный мужчина с приятным лицом, обрамленным подстриженной в виде трапеции бородой, на котором, когда он их встретил, было выражение крайней озабоченности.

– Мои бедные друзья, – сказал он, вздыхая, – вы приехали в Нюрнберг в очень тяжелый для нас момент.

– А что происходит? – спросил алхимик.

– На этой неделе сюда прибыл ректор Франкенберг на встречу с Шеделем, главным ректором Франконии. И уже на следующий день глашатай провозгласил, что в городе прячутся колдуны, алхимики, каббалисты и другие хулители истинной христианской религии и что обещана награда каждому, кто их выдаст.

Каммершульце обернулся к Бальтазару:

– Видишь, какого учителя ты оставил, когда уехал из Дрездена!

– Увы, – сказал юноша, – теперь-то я понимаю, как гадок этот человек и как негибок его развращенный ум!

Паслигур продолжал:

– Однако до сих пор наемники ректора сумели арестовать лишь нескольких несчастных, на которых донесли соседи, руководствуясь низкими расчетами личного порядка. Наши ведут себя осторожно, ожидая, пока опасность минует.

– А где Паппагалло? – спросил Бальтазар.

Паслигур приложил палец к губам:

– Неужели существует кто-то с таким странным прозвищем? Это слишком похоже на выдумку, на фантазию чистой воды. Я не знаю никого в нашей местности, кого бы так называли, да и в целом мире вряд ли найдется такой человек. А до попугаев нам нет никакого дела.

Бальтазар понял свою оплошность и промолчал.

Нюрнберг был непроходимым лабиринтом улочек, в котором Каммершульце, казалось, знал все ходы и выходы. Он углубился в него без колебаний, каждый уголок города, по-видимому, был ему хорошо знаком. Ученик сопровождал его, прихрамывая, ибо очень устал. Наконец они подошли к неказистому на вид дому, над дверью которого висел звонок. Алхимик дернул за веревочку. Появился рыжий взлохмаченный человек с тупым выражением лица и спросил, что им надо.

– Увидеть твоего хозяина, достопочтенного доктора Циммерманна.

– Как вы сказали? – переспросил рыжий, приставив к уху сложенную трубочкой ладонь. – Здесь проживает господин Гольтштейн, который, впрочем, в отъезде.

Каммершульце, казалось, нисколько не удивился и невозмутимо повторил:

– Мы хотели бы увидеть твоего хозяина, милейшего доктора Циммерманна.

– Достопочтенного, милейшего… – повторил слуга со своим глупейшим выражением лица, – а как еще, уважаемый гость?

– И любезного, мой добрый друг!

И тогда лицо олуха в один миг преобразилось. Свет ума и почти иронии сверкнул в его глазах, озарив лицо.

– Входите! Входите быстрее! – сказал он, окинув опасливым взглядом улицу, направо и налево.

Наши друзья вошли. Дверь закрылась за ними. Престранная личность семенила ногами впереди, и наконец они оказались в большом зале, где их провожатый, неожиданно выпрямившись во весь рост, снял накладные усы и рыжий парик.

– Циммерманн, старый плут! – воскликнул Каммершульце, смеясь. – Как видишь, я не забыл слова пароля! Достопочтенный, милейший и любезный… Кто бы додумался так тебя величать?

И они бросились в объятия друг друга.

Люди ректора разыскивали Якоба Циммерманна вот уже три года. Он скрывался в Нюрнберге под маской этого довольно странного слуги, чей хозяин официально пребывал в отъезде, что позволяло ему продолжать свои труды в достаточно надежных условиях безопасности. Немногие братья знали о его укрытии, и до этого момента Каммершульце также не подозревал, под какой внешностью он маскировался.

– Ситуация не улучшается, – сказал Циммерманн, приглашая гостей садиться. – Паппагалло за несколько дней до своего поспешного отъезда сообщил мне через Розу, что доктору Франкенбергу удалось внедрить одного из своих в наше братство. Таким образом он надеется узнать имена наших предводителей, наши правила, наши тайны и, само собой разумеется, потом разгромить нашу организацию.

Сердце Бальтазара усиленно забилось при упоминании о Розе, но та новость, что его друзья оставили город, так его опечалила, что в первую минуту он даже не встревожился, услышав зловещее сообщение о предательстве одного из братьев. Циммерманн продолжал:

– Ты должен понять, мой добрый Фридрих, что теперь я не доверяю никому и вынужден подозревать самых искренних друзей… Этот Франкенберг – сущий дьявол. Ему удалось посеять недоверие в нашем братстве.

– Ты можешь приютить нас на несколько дней? – спросил алхимик.

– Слуга господина Гольтштейна не может не принять друзей своего хозяина… – сказал Циммерманн. – Дорогой Фридрих, твой ученик и ты можете жить здесь так долго, как вам заблагорассудится.

И снова тоненькая ниточка, связывавшая Бальтазара с комедиантами, была обрезана. Немного утешило юношу только то, что он будет находиться рядом с Каммершульце, которым он восторгался с каждым днем все больше. Итак, они поселились в жилище Циммерманна. Последний, будучи членом братства вестников и «Общества праведных», как и алхимик, помогал нашему другу в освоении древнееврейского языка, научив его методу, оказавшемуся очень эффективным. Между тем Каммершульце пришел к выводу, что не помешает соблюдать особую осторожность, а потому ему следует спрятать свою личность и личность Кобера-сына под вымышленными именами. Таким образом, алхимик превратился в Франца Мюллера, торговца суконными изделиями, а Бальтазар – в его сына Мартина. Они прибыли из Мангейма с целью открыть здесь свои лавки.