Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Вот поэтому передай "кладбищенское" дело Берендееву и подключайся к Никольскому, – совершенно непоследовательно закончил свои упражнения в лицедействе Бузыкин. – Опять надавили сверху, даже прислали кого-то из главного управления…

Полковник продолжал говорить, но Клевахин почти его не слушал. Стараясь сохранять прежний сонный вид, он лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию.

Подполковник Никольский, зам Бузыкина, расследовал убийство депутата, бывшего диссидента, а затем известного политического деятеля. Оно имело большой резонанс, потому поначалу в бой бросили лучших сыщиков города. Но по истечении года выяснилось, что политикой там и не пахнет, а имеет место обычная уголовная история с гоп-стопом – депутат вез с собой большую сумму денег, чтобы оплатить расходы по предвыборной кампании, и кто-то из его добровольных помощников предпочел борьбе за идею всеобщей справедливости и подлинной демократии совершенно тривиальные зеленые бумажки с изображением американских президентов.

Сотрудники специально созданной в пожарном порядке группы, спецы достаточно высокой квалификации, мотив убийства уловили сразу и отнеслись к нему с пониманием, но дальше этого дело не сдвинулось. Оно превратилось в долгоиграющий "висяк" – это когда сыщики усиленно изображают бурную деятельность, а в конечном итоге занимаются чем угодно, в основном текучкой. Группа постепенно распадалась, но ее время от времени по депутатским запросам подвергали реанимации. И тогда многострадальный Никольский превращался в громоотвод. По нему били все, кому не лень. Подполковник мужественно держал наезды всех вышестоящих и журналистов, напускал густого туману в интервью, намекая на некую секретную информацию, в интересах следствия закрытую для широкой общественности, грозно рубил воздух ладонью перед телекамерами, предупреждая распоясавшихся бандитов, что "вот-вот… и мы вас всех под корень…" – короче говоря, достаточно умело копировал главных действующих лиц центральной власти, обещающих то же самое, но в более глобальных масштабах. По идее, приобщение к группе Никольского автоматически значило вступление в сонм лучших из лучших – элиту уголовного розыска. Но для Клевахина такое "признание" его заслуг перед обществом сулило нечто совершенно иное…

Майора отстраняли от расследования взрывоопасного "кладбищенского" дела. Именно взрывоопасного – это Клевахин теперь знал совершенно точно. Отстраняли грубо, бесцеремонно, но все же не без определенной лакировки. Что было еще хуже по возможным последствиям – те, кто дал "добро" на перевод майора в группу Никольского, предполагали (а может и знали), что он владеет определенными сведениями, представляющими опасность для них или тех, кто ими руководил. И предполагая, дали майору понять, что это последнее предупреждение.

– Ну, если надо… Будет исполнено, – с деланным безразличием согласился Клевахин.

– Берендеев уже ждет, – отрывисто и сухо сказал Бузыкин – видимо решил, что он и так чересчур долго изображал душку.

– Я свободен?

– Да… – Полковник нахмурился и решительно придвинул к себе какую-то папку…

По лицу капитана Берендеева не было видно, что он в восхищении от перспективы получить в производство новый "висяк".

– Подсидел ты меня, тезка, – с деланной укоризной сказал Клевахин, передавая ему тощую серую папку с материалами по делу. – Получи…

– Фашист гранату, – кисло добавил капитан.

– Не все так мрачно в мире этом, мой любезный друг… – Майор бросил взгляд на часы. – Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Берендееич, ты завтракал?

– Намекаешь?

– Ага, как в том анекдоте: что это ты, милок, все намеками да намеками?.. Махнули?

– Нельзя отказывать старшему по чину, – ухмыльнулся Берендеев.

– Тогда жди меня внизу, я зипун накину и кабинет закрою…

Клевахин довольно быстро отыскал то, что нужно. Это была новомодная забегаловка, устроенная в полуподвальном помещении и работающая, как говорится, с утра и до закрытия. Она именовалась "У Михеича" и встретила их гулкой пустотой. Выбрав столик подальше от стойки бара, за которым клевал носом прилизанный юноша в бордовом жилете, они заказали водку, лимон и маслины.

– Колись, – сказал Берендеев, когда они причастились по рюмашке. – Тут нас точно никто не подслушает. Ты ведь по этой причине совратил меня прямо с утра?

– Точно. Пусть уж лучше думают, что мы с тобой алкоголики и решили опохмелиться, не дожидаясь обеда, нежели запишут нас в заговорщики.

– Николай Иванович, ты мне тут зубы не заговаривай, а лучше скажи почему тебя так оперативно сбросили с седла?

– Вернее, сняли седло. И вообще – с чего ты взял, что меня опрокинули? У Никольского дело тоже далеко не мед.

– Не надо нам ля-ля. Он работает на публику, чтобы мы под его крышей могли спокойно и эффективно действовать с пользой для общества без особой оглядки на наши мертворожденные демократические принципы.

– Спасибо за политинформацию. Ты, случаем, не был комсоргом?

– Все мы выросли не в колыбели, а в ленинской кепке, уважаемый тезка. Но про то ладно, вернемся к нашим баранам. Я еще, сам понимаешь, с материалами не знакомился, но, зная твой стиль работы, уверен, что в них без бутылки точно не разберешься. А в твои мозги не заглянешь.

Клевахин колебался. Он понимал, что не ввести коллегу в курс дела не имеет морального права, и в то же самое время полностью открыть карты не позволяла элементарная осторожность. Информацию для Тюлькина он обычно дозировал, мотивируя его вторичным, подчиненным положением, что в общем оправдывалось служебной этикой. Но Берендеев был иного поля ягода, профессионалом в полном смысле этого слова, а потому дать ему вместо фактов намеки и предположения или вообще ввести в заблуждение майор считал просто неприличным.

И он рассказал – не все, но многое. Клевахин упустил лишь свои контакты с Балагулой, а также то, как он нашел Лизавету и где она скрывается. Насчет девушки у него была с Тюлькиным договоренность – чтобы тот никому ни пара с уст. Майор был уверен, что старлей не проговорится даже под угрозой отчисления из органов – события вчерашнего дня вовсе не располагали к откровенности с кем бы то ни было; своя рубашка ближе к телу. К тому же Клевахин несколько сгустил краски, и теперь бедный Тюлькин готов бы откусить язык, лишь бы не выдать их общую тайну, которая могла стоить ему жизни.

– Твою мать!.. – прокомментировал Берендеев услышанное. – Вот это я приплыл… Сплел ты мне лапти, Николай Иванович.

– Благодари не меня, а Бузыкина. А что касается дела… думаю, тебе Атарбеков подскажет, как выйти сухим из воды.

– А потом, случись чего, сам меня и утопит. Знаю я такие штучки. Мы хоть и пскопские, но хлябало держим закрытым.

– Хочешь совет?

– Звони, как говорят наши "приятели" урки. Слово к делу не пришьешь, но все же…

– Плыви по течению. Не дергайся. Трудись в обычном режиме, наводи шорох. Пиши побольше бумаг и почаще преданно заглядывай Бузыкину в глаза. Он это любит, а потому простит тебе все твои прегрешения и недоработки. Отсидись в окопе.

– А все ли ты, друг мой сердешный, рассказал? – Берендеев впился в невозмутимое лицо Клевахина острым испытующим взглядом.

– Может, попросить бармена пусть он включит рефлектор? Чтобы как на допросе – триста ватт прямо в глаза. Кончай, Берендеич, сверлить во мне дырки. Что накопал, то и выложил. Хочешь пойти по моим стопам – рискни. Смелого пуля боится.

– Ну да, пуля – дура, штык – молодец. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Раньше посмертно хоть в партию принимали, а сейчас через год забудут и как звали. Слушай, Николай Иванович, ты взятки берешь?

– Только борзыми.

– Я серьезно.

– Не дают, Колян. Мы с тобой легавые, нас бандиты за людей не считают. Вот если бы мы с тобой работали в налоговой службе…

– Да-а, мечта… А вообще-то шутки шутками, но до получки дотягиваю с трудом.

66
{"b":"105371","o":1}