Сергей поежился, вынул из карманов перчатки с протертыми пальцами. Кивнул полуутвердительно:

— Ты до сих пор Цоя помнишь.

— Да уж не «Ласковый лай»… тьфу, май.

— Июнь, июль, август…

— Не-е, все-таки это писатели!

Опять две улыбки. На полградуса теплее прежних. Во сне окончательно победил ноябрь: деревья сделались серыми, а палая листва черно-рыжей, серо-сиреневой. Проводник опустил глаза:

— Виноват. Погорячился. Не вздумай там и правда… уходить.

Сергей зябко передернулся. Стряхнул первые снежинки с рукава. Пожал плечами:

— Нэ гарачыс, дарагой. Нэ нада, — и прибавил серьезно:

— Наш мир ужасен только по меркам вашего.

— Ваш… мир?!! Нашего?! А я не на Земле родился, что ли?!!

— Окстись, чадо, а то паникадилом огрею. Какой же ты после всего этого — наш?!!!

— Наше время, Спарк. Подымайся! — атаман стучит в подошву рукояткой ножа. Игнат садится на спальнике, протирает глаза. Костер едва тлеет: слабый жар от вчерашних углей, зато ни дыма, ни треска.

Отроги хребта расходятся широко, и сейчас в этом растворе поднимается красное солнце. Рикард зевает во все горло. Ратин чистит нового коня: могучего и страшного даже на вид ардавира редкой золотистой масти. Майс заливисто храпит справа от наместника, и тот беззлобно тянет соседа за нос:

— Вставай, вояка. Пора.

Перелесок молчит. Утренняя серая дымка. Зверье уходит за перевалы. Целое лето охотники прочесывали округу в поисках мяса. Иногда встречали таких же, как они. Однажды — разбойников. И семь то ли восемь раз — княжеских лазутчиков. Их интерес к распадку Рикард Олаус считывал чуть не за пять шагов. Не помогало искусное перевоплощение в смолокуров, охотников или лесорубов.

Вот с первыми лучами затенькали птицы. Клесты, вполне привычного вида синицы. Серые, как окружающий кустарник, земянки. Далеко справа — у болотины — провыл водяной бычок. Обычно они к зиме улетают. А здесь, наверное, теплый распадок.

Спарк поднялся, растер лицо и уши. Майс проснулся тоже. Усатый маг присел у костра, выплеснул из фляжки в котелок знакомый едкий состав. Добавил воды из бурдюка. Теперь уж все проснутся: запах крепче кофейного, а по едкости — куда там перцу. Вон, даже кони зафыркали.

Перекусили вчерашним мясом. Спарк легонько пожалел о съеденных пирогах. После завтрака разделились: Майс и Ратин повели вьючных лошадей с несколькими полутушами в лагерь. Наместник и Олаус заседлали своих, свернули спальники, и шагом поехали к следующему перелеску, где рассчитывали встретить остановившихся на желудях кабанов. Нападать на стадо верхом они не собирались; а вот засесть Рикарду высоко в ветвях, изготовив тугой лук, и чтоб Спарк с противоположной стороны пошумел, помахал факелом, погнал зверя под выстрел — глядишь, пятьшесть жирных осенних поросят попадет в коптильню.

До перелеска оставался еще изрядный кусок. Охотники ехали почти в открытую, и даже позволяли себе негромко переброситься парой слов.

— А не боишься, что останешься там? — вдруг спросил Рикард.

— В ежевичнике? — тихо уточнил наместник, — Конь, думаешь, оступится, или кабан затопчет?

Олаус помотал головой:

— Нет. Смотри: пустит тебя госпожа к Земле, а потом ворота закроет, и ты там останешься. А мы здесь.

Игнат помолчал. Тут никто ничего не мог поделать. Как Висенна пожелает, так оно и будет. Поежился:

— Думаю, к середине зимы, надо за девушкой ехать. Поможешь?

Рикард внезапно натянул поводья, и Спарк встревоженно рванул меч из ножен, обшаривая глазами серую полоску леса далеко впереди.

— Ратина с собой брать не надо, — твердо сказал усатый маг. — Не хочу, чтобы между вами стояла женщина.

Наместник вздохнул. Если б тогда северо-восточному Судье не перебили ребра урскунским лезвием… Сватался ведь — да за покалеченного не отдали.

— К весне храм будет готов, — произнес Игнат, поднимая лицо в сиренево-золотое небо.

— Ты бы хотел сохранить все, — кивнул Рикард, — И город, и друга, и княжну.

— Думаешь, любит?

— Атаман — безусловно.

Спарк убрал клинок и снова двинул коня шагом. Рикард поехал следом.

— А девушка?

— Ей на самом деле не нравятся воины, — усатый маг пожал плечами, — Она как будто ищет чтото в людях. Найдет в тебе — будете счастливы. Нет — не удержишь…

— Атаман уедет, когда я отправлюсь, так?

— Он просил не говорить.

— Так ты же и не сказал… А слушай, Рик… Вот я — что я к ней чувствую?

Олаус опять остановил белого. Перемолчал.

— Ты хочешь, чтобы я твой груз на себя положил… — выдохнул усатый колдун, — Злись или не злись, а я тебе не отвечу.

Спарк почесал затылок:

— Ты прав. Ладно. Надо сделать так, чтобы мы Ратина отпустили, как сокола в небо, а не чтобы ему самому пришлось ночью уезжать, как нашкодившему коту… Спорим, ты для того и проболтался сегодня?

Рикард подмигнул:

— Что гадать? Договорим… позже. Лошадок отведем в ту ложбину. Кабаны вон, в подлеске. Видишь, ветки болтаются? Ты зайди справа, и гони их по ветру, как свистну. А я вон там сяду, дуб какой здоровый…

Игнат улыбнулся в ответ:

— Лишнего там не отстрели, колдунское отродье. А то зачем я потом буду нужен девушке?

Девушки сидели на резной скамье с высокой перекидной спинкой. Расторопные служанки выставляли перед ними на круглый столик золотые кубки; расписанные морозным узором стеклянные бокалы; чеканные серебрянные блюда — словно не две сестры увиделись, а десяток.

Младшая сестра уже похвасталась Алиенор и мужем, и первым сыном, и последним подарком — зелеными сапожками с речным жемчугом. Старшая уже пожаловалась. Теперь обе ждали, пока служанки внесут варенье с печеньем, и оставят подруг наедине.

Обычно сестры подругами не бывают. Соперницами — запросто. Но тут Алиенор тоже повезло: младшую выдали замуж после того, как старшая к жениху отъехала. Кто ж предвидеть мог, что Алиенор по дороге сбежит! Вышло так, что младшая за хорошим мужем, а старшей никого не досталось. Нечему оказалось завидовать.

Так что сестры мирно сидели за пряниками, пили мед подогретый. И молчали. Потому как обе понимали, что отцовы люди, скорее всего, слушают.

— Сама-то чего хочешь? — спросила, наконец младшая.

Алиенор фыркнула:

— Знала бы, давно уже получила.

— Так думай не спеша! — всплеснула руками подруга, — По вечерам поезди, потанцуй… Ткань бирюзовая все лежит?

— Нет. Платье сшили.

— И ты молчишь! Вели, пусть несут. Ладно я расплылась…

— Ну уж, не прибедняйся!

— Зови своих лентяек. Пусть несут, показывают… Побольше. Чтобы шелка шуршали. Чтоб треск стоял!

Алиенор рассмеялась. Хлопнула в ладоши. Угощение осталось на столике, а сестры отошли в бельевую. Созвали пятерых горничных. Те понесли платья, юбки, полушубки. Захлопали крышками сундуков, принялись встряхивать, хихикать, перешучиваться; примерять на себя, прикладывать к Алиенор — «вот так идет? А тут собрать. А тут длинее. А тут подколоть…»

В старательно сделанном шуме младшая сестра почти без помех говорила подруге на ухо:

— Весна будет.

— К Светлому Озеру второй раз не пустят… придержи.

— Длинновато. Тебя — не пустят. А меня?

— У тебя же девочка будет. Как назовешь?

— Подумаю. Ой, какой цвет хороший… А знак, письмо?

— Точно. У меня пластина от Пояса есть!

— От какого пояса?

— Неважно… Как ее переслать?

— Мужа попрошу. Скажу, так и так, сестрица очарована мерзким колдовством. И снять его можно только на месте. Пусть отнесут вражий амулет в проклятую долину и там выкинут.

— Не то… Письмо бы… ой, тут надо рукав подпороть.

— Ты еще на шубу натяни… Письмо прочтут.

— А я такой отказ напишу, чтобы его и дурак понял в обратном смысле.

— Ненадежно.

— Верно, сестрица. Надо человека посылать. У тебя есть?

— Откуда? Мои все мужем приставлены… Смотри, вот так надо шить! Что головой качаешь?