– После того, как Орланд Дэйл уволил меня, ни один человек в Лондоне не даст мне работу. Для тебя это ужасно. Но все-таки, Танзи, скажи, что ты понимаешь меня! – умолял Дикон. – Ведь ты знаешь, что я не мог участвовать в создании усыпальницы Тюдоров!

– Мне кажется, я перестала бы уважать тебя, если бы ты согласился, – медленно ответила Танзи. – Хотя, наверное, многие предпочли бы деньги и хорошие перспективы, окажись они на твоем месте.

– Похоже, что на моем месте мог оказаться только я один, – с горечью ответил Дикон.

Была поздняя ночь, они сидели возле догорающего камина в своей гостиной, в доме, где были еще совсем недавно так счастливы.

Как только он вернулся домой, Танзи сразу же поняла, что случилось что-то плохое: сперва он задержался у стойла, потом когда Дикон уже вошел в дом, она даже не узнала его шагов, потому что всегда его походка была легкой и энергичной, а на этот раз он шел с явным трудом. Взглянув на мужа и увидев его лицо, Танзи бросилась к нему, поняв, что он несчастен, прежде чем он успел сказать ей что-нибудь. Он выглядел почти так же, как в тот вечер в Лестере, когда его преследовала толпа, – измученным и страдающим, и она, помогая ему войти в гостиную, закрыла за ним дверь, как тогда.

– Я лишился даже той работы, которую имел, – прошептал он, и в этих словах был весь Дикон – честный и откровенный.

Танзи усадила его в кресло, принесла питье, которое должно было бы подбодрить, и стала слушать, вникая в слова всем сердцем, как слушала когда-то после Босворта.

– Я плохой муж. Лучше бы тебе избавиться от меня, – сказал он. – Это несправедливо, что тебе приходится расплачиваться за мою принадлежность к Плантагенетам.

– Ты – мой муж, именно такой, какого я хотела, – мягко ответила Танзи, опускаясь на колени перед креслом, в котором сидел Дикон. – И если знаменитые братья Вертье послали именно за тобой, почему я не должна этим гордиться? Почему меня надо жалеть?

И тогда, слово за словом, он рассказал ей все. Поняв, что произошло, Танзи едва не лишилась чувств и, прижавшись лбом к его коленям, молчала до тех пор, пока не поняла, что сможет справиться с волнением.

– Я мог бы разбогатеть, может быть, даже прославиться, если бы согласился участвовать в создании памятника убийце моего отца, – несколько раз повторил он.

– Король Ричард был убит в бою, – напомнила ему Танзи.

– Он хотел бы погибнуть в бою. Но то, что случилось с ним, – это убийство, это смерть из-за предательства. Если бы его судьба зависела от его качеств как воина, он выиграл бы сражение. С того холма, на котором я стоял, было видно, как он ворвался в строй телохранителей Тюдора, – один против множества людей. И если бы не преземлю… Еще несколько шагов, и он убил бы этого узурпатора Тюдора в честном бою, и Тюдор это знал. Он – один на один с королем Ричардом – никогда не смог бы победить. И если бы это случилось, Стэнли притворялись бы и дальше, что поддерживают короля Ричарда. Такие люди, как они, всегда на стороне победителя. И если бы я принял это заманчивое предложение, я стал бы еще большим предателем, чем любой из них. Иудой, который предал Учителя за деньги…

– Нет, дело ведь не только в деньгах, – мягко возразила Танзи. – Я люблю тебя, и любовь помогает мне понимать твои чувства. Но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь, далекий от творчества, смог понять, чего тебе, художнику и мастеру, стоил этот отказ.

– Да, меня действительно мучили ужасные сомнения, – признался Дикон более спокойно, начиная понемногу приходить в себя после всего пережитого. – Но я уверен, что если бы я даже согласился, мне не удалось бы сделать ничего действительно прекрасного. Я был бы совершенно бессилен, и это, возможно, стало бы для меня самым худшим наказанием. Как бы там ни было, моя бесценная возлюбленная, – добавил он с нежной улыбкой, – я рад, что колебания остались позади, и решение принято.

– Я всегда буду гордиться тем, что ты не соблазнился этой работой.

Потом Танзи заставила его поужинать и даже притворилась, что поела сама. Он ел равнодушно и машинально, не замечая вкуса, но при этом они все-таки пытались немного шутить.

– Ты можешь подумать, что я питаю особое пристрастие к тому, чтобы отказываться от заманчивых предложений! – сказал Дикон. – Фантастическое предложение фламандца и теперь вот это.

К несчастью, «вот это» означало для него слишком много, если не всю жизнь, и он, спрятав лицо в ладони, едва сдерживался, чтобы не разрыдаться.

– Я, который так много работал, когда был подмастерьем, и надеялся добиться признания!

– Но посмотри, как все прекрасно уравновесилось, любимый! – утешала мужа Танзи, прижав его голову к груди. – Одно предложение ты получил благодаря своему происхождению, а от второго отказался по той же причине!

Они сидели возле камина, была ночь, и они пытались здраво оценить положение, в котором оказались. И в эти спокойные часы Дикон внезапно понял, что самое прекрасное в браке вовсе не физическая любовь, какие бы радости она не дарила, и что любая женщина, наделенная материнскими чувствами, не может не знать и не понимать этого. Он вынужден был признать, что, будучи умнее и образованнее Танзи, явно уступает ей в том, что касается интуиции и сердечности. Никогда за все время супружества они не были так близки друг другу, как в эти часы, когда она смогла разделить с ним его сомнения и разочарования.

– Ты уверен, что мастер Дэйл не возьмет тебя обратно? – спросила Танзи после довольно длительного молчания.

– Люди не склонны прощать, когда их выставляют дураками перед теми, кому они подчиняются. И неблагодарности тоже не прощают. Да этого и не следует требовать.

Разговаривая с Диконом при свете неяркого огня в камине, Танзи все же не могла не заметить, как его лицо вновь помрачнело и осунулось.

– Мы должны смириться с этим. Вся гильдия будет знать, что он уволил меня. Теперь ни один строитель в Лондоне не возьмет меня на работу.

– Но сейчас ты дома, и здесь никто не намерен тебя осуждать.

– Ах, Танзи! Какой наивной и глупой девочкой ты была, когда вышла за меня замуж!

– Ну и проблемы создают короли, когда заводят внебрачных детей! – грустно вздохнула она, откидывая со лба Дикона прекрасные каштановые волосы, когда он наклонился, чтобы обнять ее. – Я думаю иногда, Дикон, что лучше бы тебе не знать правды. А тебе самому никогда этого не хотелось? Чтобы король тебе ничего не рассказывал? Может быть, тогда тебе жилось бы легче?

Он взял ее руку, повернул ладонью вверх и стал медленно целовать, словно давая себе время подумать над ответом.

– Нет. Прежде всего потому, что он очень заботился о моем воспитании. Именно то, что я знал, чей я сын, сделало меня человеком, личностью. Пока я не знал этого, я был никем. Конечно, я постепенно привык к тому, что у меня нет ни дома, ни родных. Но когда я слышал, что мои товарищи собираются по домам на праздники или видел, как на них смотрят их матери, как они улыбаются…

– Наверное, именно поэтому, Дикон, я иногда чувствую себя не только твоей женой, но и матерью…

– Ты для меня – весь мир…

– Кроме твоего ремесла! Увы! Я не могу восполнить то, что может дать только оно.

– Нет. Этого никто и ничто не может ни заменить, ни восполнить. Но я должен научиться переживать и такие неудачи. И дело не в моих претензиях на признание или славу. Просто мы должны есть, а у меня нет никакой работы.

– Нам еще надолго хватит денег от продажи «Кабана».

– Неужели ты думаешь, Танзи, что у меня совсем нет гордости?

– Гораздо больше, чем нужно. – Она быстро дотронулась до его руки, словно стараясь загладить резкость этих слов. – Но твоя скромность делает ее менее заметной.

Видя, насколько она устала, Дикон зажег свечу и повел ее наверх, в спальню.

– Даже если мир бы перевернулся, нам все равно надо немного поспать. Завтра я попробую поискать работу, – сказал он.

Большую часть ночи они провели без сна, каждый из них притворялся спящим, чтобы не волновать другого.