Жадно хватая ртом холодный воздух, она бежала все быстрее через вспаханные поля к дороге. После дождей, длившихся нескольких недель, поля стали скользкими и топкими. Мокрая земля засасывала ноги, тяжелыми комьями липла к туфлям. Джини побежала стороной, держась ближе к краю пашни, где почва была потверже. Так ей удалось преодолеть сначала одно поле, потом другое. Прямо перед ней вырастали ворота поместья Хоторна и проходящая рядом дорога. Скользя и спотыкаясь, она ускоряла бег.

Люди на дороге заметили ее приближение. Она, словно в тумане, видела, как они обернулись в сторону холма, посмотрели вверх и устремились ей навстречу. Джини услышала чей-то резкий возглас и тяжелый топот ног, но для нее сейчас во всем мире существовал только ее маршрут: калитка на краю поля, за нею дорога, ворота особняка, подъездная дорожка…

Толкнув калитку, она едва не повалилась на дорогу, задыхаясь от изнеможения, и почти ослепла от яркого света. Перед ней выросли три, четыре, пять темных фигур. Она смотрела на них – они смотрели на нее. Один из мужчин, тот, что справа, был одет в обычную полицейскую форму. Увидев это, она хотела что-то сказать ему, но на ее пути тут же вырос человек в темном костюме.

– Этим займутся мои люди, – отрывисто бросил он полицейскому. Взяв ее за руку, мужчина в штатском внимательно посмотрел ей в лицо. Он был высокого роста и плотного сложения. И еще у него была короткая армейская прическа.

– Мисс Хантер? Мэм? – непонимающе таращился он на нее. – Ведь вы мисс Хантер, да?

Джини смотрела на него. Налетел порыв ветра, дорога поплыла перед глазами. Но она узнала этого человека, его внимательное, умное лицо. Это был тот самый охранник, что присутствовал на вечеринке у Мэри, – Мэлоун. Его пальцы железным обручем сжали руку Джини, не дав ей упасть. Ей показалось, что полицейский справа что-то сказал, но Мэлоун резко оборвал его.

– Машину, – отдал он распоряжение одному из стоявших рядом мужчин в темных костюмах. Тот, услышав приказ, быстро удалился. Остальные кольцом окружили измученную девушку. Машина не заставила себя долго ждать. Мэлоун помог Джини сесть в нее и, скользнув следом, сел рядом на заднее сиденье. Не успел он захлопнуть дверь, как машина сорвалась с места. Но ехать пришлось недалеко – сквозь ворота к дому Хоторна.

Джини наконец заговорила, однако Мэлоун жестом велел ей молчать.

– Не здесь, – произнес он коротко и твердо. – Все в порядке, не торопитесь. Давайте сперва войдем в дом.

Паскаль перестал ориентироваться во времени. Он не знал, сколько теперь – час ночи, два, половина первого? – когда, с силой откинув щеколду, он вырвался из дома в Сент-Джонс-Вуде. Стоя на улице, он вдыхал холодный воздух, устремив невидящий взгляд в ночное небо. Джон Хоторн вместе с женой оставался в готической вилле, примостившейся в тупике. Паскалю больше не было никакого дела до того, что они творят друг с другом там, за закрытыми ставнями. Ему не было дела до того, останутся ли они на этой вилле до конца ночи или только на пять минут. Его трясло от отвращения – к Хоторну, к Лиз, но больше всего – к самому себе.

Едва Хоторн со своей презрительной улыбочкой захлопнул ставни, первым побуждением Паскаля было вдребезги разнести все свои хитрые камеры и навсегда покончить с этой позорной работой. «Никогда, – гудело колоколом в голове, – никогда больше не позволю себе ничего подобного».

Если Хоторн действительно собирался преподать ему урок, то ему это вполне удалось. С этой мыслью Паскаль, вне себя от ярости, подошел к взятой напрокат машине и уже вставил ключ в дверцу, но на несколько секунд остановился.

Никогда еще он не ощущал так остро, насколько позорно это занятие – подглядывать в чужие окна. Он чувствовал себя с головы до ног вымазанным грязью. Ему было нестерпимо стыдно за то, что он совершил сегодня вечером, что совершал на протяжении последних трех лет своей жизни. В бешенстве Паскаль ударил кулаком по крыше машины, и боль тут же пронзила всю руку. Это было наказанием за содеянное, за то, что и сегодня ночью он продолжал снимать эти гнусные кадры, за то, что, пусть на несколько минут, но все же принял за Джини женщину Хоторна. А ведь он и в те минуты продолжал съемку. И как у него только рука поднялась!

«Вот до чего я докатился, – горестно думал он, – вот каким позволил себе стать». Его глаза застилала черная пелена отвращения и ненависти к самому себе.

Раненая рука болела нестерпимо. Чтобы хоть как-то унять боль, он два раза со свистом втянул воздух сквозь зубы. Холод немного успокоил его. Подняв руку, он наконец взглянул на часы. Начало второго. Его взгляд застыл на циферблате. Начало второго, а Джини все нет.

И тогда началась гонка – сумасшедшая и несуразная. Примчавшись на почти пустынный Пэддингтонский вокзал, он заметался вдоль платформ, приставая с расспросами к носильщикам, контролерам и просто случайным прохожим, которых угораздило ему подвернуться. Последний поезд из Оксфорда прибыл вовремя, более часа назад. Паскаль не мог расстаться с иллюзией, что Джини во что бы то ни стало должна приехать этим поездом. Он начал прочесывать станцию.

Внезапно Паскаль увидел себя со стороны и понял, насколько глупа его затея. На бешеной скорости он вернулся в дом в Сент-Джонс-Вуде и ворвался в дверь. Камеры были по-прежнему на месте. На столе стояла пустая чашка, из которой он пил кофе. Но Джини в доме не было. Паскаль заметил мельком, что готическое здание напротив пусто, но не придал этому значения. Ставни того окна были снова открыты. Вилла спала, погруженная во тьму.

Он молнией слетел вниз по лестнице, бросив все свои камеры и прочее оборудование. Паскаль не то что прикоснуться к ним не мог, даже видеть не хотел все эти проклятые фотоаппараты. Не в силах отдышаться, он стоял в прихожей. Свет по-прежнему не зажигался, телефон молчал.

В голову пришла новая безумная идея. Джини, конечно же, вернулась. Она приехала в Лондон, но направилась не сюда, а в хэмпстедский коттедж или, возможно, айлингтонскую квартиру. Неразборчиво нацарапав записку, он оставил ее на видном месте, а сам, не теряя времени, на полной скорости помчался в Хэмпстед, потом в Айлингтон, потом опять в Хэмпстед. Можно было не сомневаться: в Айлингтоне Джини не появлялась. На коврике перед дверью возвышалась кипа адресованной ей корреспонденции. На телефонном автоответчике мигал красный огонек. Но когда Паскаль дрожащими руками перемотал пленку и воспроизвел запись, то услышал лишь собственный голос, диктующий два бессвязных, идиотских послания. В Хэмпстеде ему уже довелось выслушать то же самое. Он в нерешительности замер на месте. В какой же из трех квартир ему лучше дожидаться ее возвращения? Между тем было уже три часа утра. Паскаль выглянул из окна на темную лужайку. По какой-то дурацкой прихоти он еще раз проиграл запись своего голоса на автоответчике. Наверное, такое желание можно было объяснить только помешательством.

Бездумно глядя во тьму, он слушал свое послание – нежное и бесполезное. Его собственный голос, произносящий слова любви, звучал с нескрываемой издевкой.

– Джон Хоторн в безопасности? – спросила Джини. Она уже дважды задавала этот вопрос Мэлоуну – один раз в машине, другой – в прихожей особняка. Однако ни разу не получила ответа. Теперь они находились в небольшой гостиной, примыкавшей к главному залу. Мэлоун стоял в дверях, как на часах. Из-за его спины доносилась какая-то возня, раздавались шаги и голоса. Она видела, что Мэлоун не спускает с нее глаз. На его лице застыло обычное замкнутое выражение, общее для всех охранников. Оглянувшись через плечо, чтобы увидеть, что там творится, он промямлил что-то нечленораздельное.

Джини сделала шаг вперед.

– Я задала вам вопрос, – резко бросила она. – Посол в безопасности?

– Да, мэм.

– Он здесь, в Оксфордшире?

Она видела, что охранник колеблется. В какой-то момент ей показалось, что он не желает отвечать, однако тот смилостивился.