– И все же мне хотелось бы понять, Паскаль.

– Ну, коли так, то слушай.

Паскаль сел на корточки. Разговаривая, он одновременно ловко заряжал фотокамеры пленкой.

– Очень многое в современной фотоаппаратуре появилось благодаря исследованиям в области вооружений. Взять хотя бы инфракрасные приборы ночного видения или приспособление, известное как усилитель изображения. С помощью такой штуки солдат может за полтора километра снять противника из винтовки. В кромешной тьме он легко различит его. Поймав противника в такой прицел, солдат способен попасть ему точно в голову. Перед тем как нажать на спусковой крючок, он может с уверенностью сказать, не следовало ли тому накануне побриться. – Он повел плечом. – В дневное время, конечно, дальность прицельной стрельбы увеличивается. Тогда уже противника можно попытаться достать и за три километра, уж во всяком случае более чем за два. Ну, а в ночное время и полтора не так уж плохо.

– Не так уж плохо? Да это просто ужасно.

– Ясное дело. Это делает убийство чисто клиническим действием. Ты слышала когда-нибудь об «умных бомбах»? Так вот знай теперь, что есть и «умные винтовки», и «умные камеры». Вот эти, – протянул он ей свой фотоаппарат. – Видишь, какой тяжелый? Технология – та же самая, что и у вооружений для ночного боя. Эта камера позволяет мне стать таким же зорким, как армейский снайпер. – Он выдержал паузу. – И еще с ее помощью можно вести ночные съемки. В нее вставлена специально обработанная пленка. С расстояния, которое отделяет нас от той виллы, если правильно выбрать угол и выдержку, я могу раз двадцать сфотографировать человека, пока он поднимается по этим ступенькам. Стоит Хоторну или кому-то еще появиться на ступеньках крыльца или в комнатах в задней части дома, можно не сомневаться: он мой.

– А изображение будет четким?

– Разумеется. Уже во время проявки пленки ты сможешь различить каждую морщинку на лице Хоторна. Ты увидишь выражение его глаз, рисунок его галстука…

– И блондинку?

– И ее тоже. Evidemment.[13]

Говоря это, Паскаль поднял на нее глаза. В чертах ее лица читалось нервное напряжение. Она стояла как-то неуклюже, беспрестанно теребя ремешок сумочки, висящей у нее на плече. Губы ее были слегка припухшими, на шее теперь можно было различить небольшие царапины. Ему тут же вспомнилась их ночь в оксфордском отеле, тот телефонный звонок и мерзкий шепот: «Ты знаешь, куда прийти, Джини. И надень свое черное платье».

Паскаль беспокойно поднялся на ноги и посмотрел на нее. Ее ответный взгляд был жалок. С глухим стоном он прижал Джини к себе и начал целовать ее лицо и волосы. Она прильнула к нему, открытым ртом ловя его губы. Его поцелуи были жаркими, глубокими. Джини заплакала, и Паскаль принялся осушать поцелуями ее слезы, припав потом снова к ее рту. Ослепнув от бешеного желания, он начал расстегивать ее пальто. Джини покачнулась, и Паскаль еще крепче прижал ее к себе. Она застонала. Рука Паскаля легла ей на грудь. Отодвинув ее волосы назад, он уткнулся лицом в ее шею.

– Останься, – прозвучал его шепот, – пожалуйста, родная…

Произнеся эти слова, Паскаль почувствовал, как сразу же напряглось все ее тело. Она попыталась было отстраниться от него, но все же позволила поцеловать себя еще один раз.

– Нет, – твердо ответила Джини, положив свою ладонь ему на губы. В глазах ее была печаль. – Нет, Паскаль, и не уговаривай. Даже это не поможет.

Оба замолчали, через секунду он резко отвернулся.

– Что ж, будь по-твоему, – сухо сказал Паскаль. Он вынул из кофра еще одну камеру и с нарочитой сосредоточенностью начал приставлять к ней объектив.

– Почему? – страстно заговорила Джини. – Почему ты никак не хочешь согласиться со мной? Ведь моя поездка может оказаться очень важной. Разве тебе непонятно?

– А мне все равно, – оторвал он глаза от фотоаппарата. – Я, как мог, пытался удержать тебя. Дальнейшие попытки бесполезны. Я люблю тебя, беспокоюсь за тебя, но ты не придаешь этому значения. А у меня здесь дело, и я доведу его до конца. Вот и все. Ты бы могла помочь мне, как я помогал тебе все то время, что мне приходится заниматься этим материалом. Но нет, тебе на все это наплевать. Знаешь, Джини, ты очень своенравная особа – безрассудная и упрямая одновременно. Хочешь уйти? Иди!

– Паскаль…

– Иди, Джини. – Выпрямившись, он посмотрел сначала на фотоаппарат, а потом снова на нее. – Все кончено. Точка.

– Я не верю тебе. Ты не можешь… Именно сейчас…

– Именно сейчас забудь обо всем, что было. Я могу. И пусть у тебя не возникает на этот счет ни малейших сомнений. Однажды я уже выбросил тебя из своей жизни и, как видишь, не умер. Если будет нужно, выживу и во второй раз. Выбор за тобой.

Джини смотрела на него так, будто видела впервые. Лицо Паскаля выглядело изнеможденным, голос звучал сухо. Она знала, что бросаться пустыми обещаниями и угрозами – не в его правилах.

– Таким способом тебе меня не удержать. Это ошибка с твоей стороны. Ты сказал, что любишь меня…

– Да. – Его лицо неуловимо изменилось. – И один раз я уже просил тебя сделать выбор. В Бейруте – помнишь? Тот мерзкий гостиничный номер… Я стоял там перед твоим отцом после того, как ты солгала мне, но узнать об этом мне довелось не от тебя, а от него. И вот, стоя перед твоим проклятым папашей, я просил тебя сделать выбор. Я мог бы подождать тебя, и ты чертовски хорошо знала это. Каких-нибудь два года, и все, – он лишился бы возможности навязывать тебе свою волю. Но нет. Ты ни за что не соглашалась. Вот и прекрасно все получается. Тогда ты решила положить конец всему, что было между нами. Теперь такое решение принимаю я.

Джини вскрикнула.

– Паскаль, это нечестно! Господи, ты же сам знаешь, как ты сейчас не прав. Мне было пятнадцать лет. Мне было страшно, стыдно. Отец обрабатывал меня несколько часов кряду, прежде чем появился ты. И ты ударил его, Паскаль…

– Мне теперь все равно, ясно тебе или нет? – по-прежнему твердил он. – Я не хочу снова рыться в прошлом. Мне не нужны никакие доводы и оправдания. Твой отец тогда крутил тобой, как хотел. Он и теперь тобою крутит, а вместе с ним – Хоторн, прости меня, Господи. У тебя собственных мозгов нет?

– Есть. – Джини вдруг словно превратилась в камень. – У меня есть собственные мозги, Паскаль. И я не согласна с тобой.

– Вот ты и сделала выбор, – безразлично пожал он плечами. – Великолепно. Иди.

Джини поплелась к двери.

– Мои вещи остались в доме в Хэмпстеде…

– Вот ключ. – Паскаль бросил ей ключ, который, звякнув, упал у ее ног. Нагнувшись, Джини подняла его.

– Можешь забрать свои вещи когда угодно. Ноги моей там больше не будет.

– Зачем ты так? Почему ты так жесток?

– Почему? – Его глаза загорелись злым огнем. – Потому что один раз ты уже чуть не уничтожила меня, вот почему! Второго раза не будет… – Он задохнулся от гнева, но, придя в себя, продолжил более спокойным тоном: – Вот видишь, Джини, ничего-то у нас не получается. Так что давай прекратим портить друг другу жизнь. Может быть, так лучше. Кто знает? Чисто, быстро, безболезненно…

Слова, произнесенные бесстрастным, будничным тоном, означали: решение принято окончательно и бесповоротно. Склонившись над своими ящиками, Паскаль снова принялся ковыряться в объективах. Больше он ни разу не поднял головы. Постояв еще несколько минут, Джини повернулась и тихо вышла.

– Время смерти, говоришь? Молодой полицейский сержант из Темз-Вэлли был коротеньким и толстым. Это впечатление усиливала его прическа – волосы, подстриженные бобриком. Беседа проходила в полицейской столовой Оксфордского дивизиона, штаб-квартира которого располагалась поблизости от Хедингтона. Сержант поглощал яичницу с колбасой, картофелем и фасолью, рискуя получить смертельную дозу холестерина. Он задумчиво жевал, отправляя в рот один кусок колбасы за другим. Джини попыталась сосредоточиться на разговоре. Легенда о том, что она готовит материал о современных методах полицейской деятельности, казалась ей самой вполне правдоподобной. Сержант довольно охотно отвечал на все ее вопросы, однако и обстановка полицейской столовки, и сам полицейский почему-то заставляли Джини усомниться в реальности происходящего.