– Нет-нет, – быстро прервала его Джини. – Мой редактор как раз и хочет, чтобы дело было самым что ни есть обыденным. В этом-то и заключается весь смысл – чтобы читатели вникли в суть ежедневной полицейской работы. Так что рассказывайте. Вот тут у меня есть карта. Не могли бы вы показать, где именно он погиб?
Она подала ему карту. Это был подробный план, изданный специально для любителей пеших прогулок. В масштабе один дюйм – одна миля. Пробежав за пару секунд взглядом по сетке координат, сержант уверенно ткнул толстым пальцем в квадрат к юго-востоку от города. Судя по топографическим знакам, это была довольно пустынная местность: несколько деревень среди лесов и полей. По пустоши вилась какая-то незначительная, судя по всему, заброшенная дорога. На том месте, где она пересекалась с железнодорожной веткой, в полном уединении значился мост.
– Вот, – произнес полицейский, – видишь этот мост? На несколько миль окрест – ни одной живой души. Здесь он и лежал.
Ни слова не сказав, Джини сложила карту. Не станешь же говорить ему, что местность вокруг моста не так уж пустынна, как может показаться. Это было близко, очень близко от того места, где они с Паскалем побывали два дня назад.
Выйдя из полицейского управления, она села в свою взятую напрокат машину и принялась более внимательно изучать карту, силясь запомнить характерные особенности рельефа местности. От старания лоб ее покрылся морщинами. Ага, вот церковь и кладбище, откуда они с Паскалем вели наблюдение. Противоположный край долины окаймлен лесом. Тут-то и прячется хижина, ставшая для Макмаллена опорным пунктом. Вот он – крохотный квадратик, обозначающий этот коттедж. А вот и дорога, по которой ехал Макмаллен.
У коттеджа дорога не обрывалась – она вела дальше. Это продолжение они не смогли различить в темноте, но на карте оно было отчетливо видно. Проходящая мимо коттеджа дорожка, попетляв по лесу, через пять километров смыкалась с другим нешироким шоссе. Эта развилка находилась в каких-нибудь пятидесяти метрах от того моста, где нашел смерть Макмаллен.
Что и говорить, рукой подать, причем не только до моста. Она завела машину, но тронулась в путь не сразу, напоследок еще раз взглянув на план. На карте можно было четко различить границы поместья Джона Хоторна. Для того, чтобы свести счеты с жизнью, Макмаллен словно специально выбрал место менее чем в километре от высокой каменной стены, которой обнесены владения Хоторна. Весьма красноречивый жест, в особенности если учесть, что речь идет о самоубийце, который при жизни не упускал случая, чтобы указать на Хоторна перстом обвинителя.
Джини посмотрела на часы: уже почти два пополудни. Времени оставалось в обрез. До наступления сумерек предстояло еще позвонить Энтони Ноулзу, доехать до железнодорожной линии, а уже потом отправиться к одинокому коттеджу в лесу.
Она поехала кратчайшим путем, который вывел ее к телефонной будке. Набрала номер колледжа Крайст-Черч. Вежливый консьерж уведомил ее, что доктора Ноулза нет на месте. Сегодня утром изволил отбыть в Рим на научную конференцию, а потому будет отсутствовать в течение трех дней. «О нет, – выразил сожаление вежливый голос в трубке, – нам не разрешают давать заграничные телефонные номера».
Повесив трубку, Джини прижалась пылающим лбом к прохладному стеклу двери. Перед глазами мелькали проносящиеся мимо машины. Опять заморосил дождь. Лишь два дня назад они с Паскалем, приехав в Оксфорд, шли этим путем, убивая время перед встречей в кафе «Пэрэдайз». Вот тут, на углу, Паскаль, взяв ее под руку, ободряюще посмотрел ей в лицо. Боль становилась нестерпимой. Она поднималась изнутри, сжимая сердце железными клещами. Где-то в сумочке валялась бумажка, на которой записан телефон дома в Сент-Джонс-Вуде. Взяв эту записку, Джини дрожащими пальцами сняла трубку.
К середине дня Паскаль полностью завершил настройку аппаратуры. Две камеры, оснащенные телескопическими объективами, возвышались на треногах. Одна из них была нацелена на ступеньки входа в виллу Хоторна, другая – на окна задней части здания. Всю мебель в комнате он предусмотрительно отодвинул к задней стене, чтобы иметь полную свободу маневра, даже в темноте. В дополнение ко всему приготовил еще четыре фотоаппарата: два – с черно-белой пленкой, два – с цветной. При случае можно будет мгновенно подхватить любой из них.
Кропотливая возня с аппаратурой на какое-то время позволила ему забыть о щемящей боли, однако едва все было приведено в готовность, боль вернулась. В одиночестве сидел он в этой нелепой, страшной комнате, выкуривая сигарету за сигаретой. Зачем он сказал, зачем сделал все это? Паскаль закрыл лицо руками. Прилив досады и бессильной ярости захлестнул Паскаля, и он с предельной жестокостью сказал себе: «А ведь я идиот».
Впрочем, до известной степени Паскаль был в состоянии дать себе отчет в собственных поступках. Ему так не хотелось отпускать Джини одну, что он был готов практически на все, лишь бы остановить ее. Он был убежден: если поставить ее перед суровым выбором, то она не посмеет уехать. Когда Паскаль понял, что ее невозможно остановить, даже пригрозив полным разрывом, было поздно: неумолимый водоворот боли и ярости, непонимания и подозрительности уже затянул его. Стоит ли теперь обманывать самого себя? Ревность к Хоторну тоже сыграла свою роль – точно так же, как и неуверенность в том, что же все-таки произошло между этим чертовым послом и Джини накануне вечером. Мысли, как сумасшедшие, прыгали от одного невероятного предположения к другому. Нет, она его не любит… А вдруг она что-то скрывает?.. Нет, вряд ли… Зарычав, как раненый зверь, Паскаль вскочил на ноги и принялся метаться по комнате, где ему предстояло провести эту ночь.
«Все из-за моей чертовой гордости», – наконец решил он. Да, его вина состояла в том, что он только и делал, что тешил свое больное самолюбие, был туп, груб, упрям и вспыльчив. А чего добился? Швырнул Джини ключ. Подумать только – швырнул! Не подал, а именно бросил к ногам, чтобы продемонстрировать свое идиотское презрение к любимой женщине. А чего стоил тон, которым он разговаривал с ней? Холодный, отстраненный, мерзкий… Уж что-что, а этот тон ему за годы супружеской жизни удалось довести до совершенства. И все это он умудрился натворить именно в тот момент, когда ему только и хотелось, что крепко обнять ее и не отпускать… Так стоит ли удивляться тому, что она ушла? Тихо, спокойно вышла за дверь и теперь бродит где-то по Оксфорду. Одна. И теперь у него даже нет возможности узнать, как она, что с ней… А ведь знал же, отлично знал, что она горда и упряма не меньше его. Значит, не позвонит, не даст о себе знать…
«Идиот, – сказал он себе еще раз. – Идиот! Идиот! Идиот!» В отчаянии Паскаль огляделся вокруг, но повсюду взгляд натыкался только на розовую парчу. Оставаться здесь было выше его сил. Хлопнув дверью, он выскочил наружу, но уже у ворот вспомнил, что у него нет ни мотоцикла, ни машины, ни каких-либо иных средств передвижения. А что, если Джини сейчас в беде? Что, если именно сейчас ей нужна его помощь? Ворвавшись обратно в дом, он лихорадочно набрал номер ближайшей фирмы, сдающей автомобили напрокат, и опять стремглав вылетел на улицу. Черт возьми! Забыл поставить телефон на автоответчик. Пришлось снова вприпрыжку нестись в эту злосчастную комнату. При виде телефона его осенило. Схватив трубку, Паскаль принялся лихорадочно набирать один номер за другим. Сотрудники полицейского отделения в Темз-Вэлли тут же изъявили готовность помочь. Вот только сержант, который вел дело, как назло, ушел на обед, и никто не мог сказать, куда он запропастился. Телефон сержанта хранил гробовое молчание. Тогда Паскаль предпринял попытку дозвониться до колледжа Крайст-Черч. Узнав, что доктор Ноулз в отъезде, он несколько приободрился. Значит, не исключено, что Джини бросила свою затею и уже уехала из Оксфорда. Может, все-таки заглянет сюда вечером, когда вернется. Оставив консьержу невнятное послание для Джини, Паскаль поставил телефон на автоответчик. Затем он отправился прямиком в компанию по прокату автомобилей, где взял напрокат самую быструю машину, какая только у них нашлась, – двухдверную с форсированным двигателем. Этот рыдван не понравился ему с первого взгляда. Выехав из гаража, Паскаль помчался обратно к снятому для наблюдения за виллой дому, резко переключая передачи и нарушая правила дорожного движения – все подряд. Однако уже подъезжая к знакомому тупику, он передумал и, проехав чуть дальше, развернулся в неположенном месте под аккомпанемент возмущенных автомобильных гудков. Взревел мотор, и началась гонка в обратном направлении. Наконец, взвизгнув тормозами, машина остановилась у желтой полосы, означающей запрет на парковку. Для Паскаля сейчас это не имело значения. Он выскочил из машины и бодро зашагал по направлению к Риджент-парку. Быстро миновав резиденцию американского посла, которая осталась справа, он свернул налево, на пешеходную дорожку, которая вела непосредственно в парк между голыми платанами, мимо зданий Лондонского зоопарка. Паскаль остановился, словно наткнувшись на стеклянную стену. Перед ним расстилались несколько акров деревьев и травы. Сзади, из вольеров зоопарка, раздался долгий, пронзительный вопль. Должно быть, какой-то зверь или птица. Это был крик из заточения, крик голода и одиночества. Прозвучав один раз, он больше не повторился. Паскаль пошел дальше.
