– До известной степени, – подалась вперед Джини. – Если, конечно, не принимать во внимание тот факт, что к тому времени политическая карьера Хоторна застопорилась. Ведь он покинул сенат. И произошло это до того, как он принял назначение на пост посла.

– Карьера Хоторна не застопорилась ни разу, – веско возразил Макмаллен. – И вам следует уяснить себе это со всей определенностью. Карьера для этого человека – главная жизненная ценность. Возможно, в какой-то момент Хоторн решил отойти на второй план, чтобы получить возможность утрясти дела с Лиз. Не исключено, что он счел за лучшее отдалить ее от друзей и родственников в Америке. Однако Джон Хоторн ни на секунду не отказывался от своей главной, вожделенной цели – ни он, ни его отец. Можете быть вполне уверены, что его папенька принимает во всем этом самое деятельное участие, не упуская из виду ни единой мельчайшей подробности. И если бы Хоторн хоть на секунду заколебался, принимая решение упечь в дом для умалишенных свою жену и мать своих сыновей, то не может быть никаких сомнений в том, что рядом с ним тут же появился бы папаша с напутствием: «Смелее, сынок. Это наилучший способ решения всех проблем».

– Вы действительно так думаете? – позволил себе усомниться Паскаль. – Неужели вы всерьез допускаете, что Хоторн намеревался засадить собственную жену в психушку?

– Я не думаю. Я знаю. Он угрожал ей этим несколько раз. Даже подобрал подходящую лечебницу. Это частное заведение под названием «Хенли-Грейндж» находится в тридцати километрах от Лондона. Хоторн успел «подмазать» тамошних эскулапов, предоставив им в прошлом году пожертвование в пятьдесят тысяч долларов.

– Откуда вам это известно?

– Лиз видела погашенный чек. Более того, с прошлой осени к ней приставлен врач из «Хенли-Грейндж». Хоторн лично выбрал именно этого специалиста. Знаете, когда это произошло? Через два дня после того, как я впервые поговорил с Эплйардом. А разговор этот, в свою очередь, состоялся через пару дней после того, как Хоторн начал прослушивать мой телефон.

Он наклонился вперед. Лицо его выражало напряжение и твердую решимость.

– Улавливаете? Обратите внимание на временную связь. В июле, когда Лиз поведала мне о своих злоключениях, я пришел в ужас. Мне самому не верилось, что даже отпетый негодяй способен на такое – превращать свои сексуальные похождения в некий ритуал, а потом месяц за месяцем заставлять собственную жену выслушивать эти гнусности во всех подробностях. Если бы мне довелось услышать все это не от Лиз, а от кого-то другого, то я вряд ли поверил бы хоть единому слову. Но ведь то была Лиз, а Лиз никогда не лжет. К тому же все рассказанное ею перекликается с тем, что мне приходилось слышать о Хоторне гораздо раньше. Хоторн всегда был садистом. Еще зеленым юнцом он проявлял подобные наклонности.

Макмаллен снова ненадолго прервал рассказ. Паскаль заметил, что в его взгляде промелькнуло сомнение.

– Я хочу, чтобы вы поняли, какое отчаяние овладело мною. Тогда, в июле, я приложил все силы, чтобы побудить Лиз к действиям, но она была настолько запугана, что мои уговоры не возымели действия. Я воочию убедился, как Хоторн, распуская сплетни, подтачивает ее волю. Для меня не оставалось никаких сомнений в том, что эта кампания лжи будет лишь усиливаться. И я оказался прав. В минувшем сентябре слухи наконец достигли ушей журналиста, который выразил готовность воспользоваться ими. Это был Эплйард. Именно тогда он начал приставать с расспросами к врачам Лиз в Лондоне. Когда ей самой это стало известно от докторов, она пришла к выводу, что наступило время дать отпор, причем отпор решительный. И мы с ней занялись составлением плана. Мы проявляли осторожность, однако, судя по всему, до конца нам это не удалось. Думаю, Хоторн каким-то образом пронюхал, что летом у нас с ней состоялся важный разговор. Я уверен, что именно поэтому он установил за нами слежку с помощью Ромеро и других своих шавок. В Лондоне сейчас находятся трое таких спецов, которые работали ранее на отца Хоторна. Можете как-нибудь к ним наведаться.

Он сделал большой глоток виски, и это, кажется, придало ему уверенности.

– Ну да ладно. Едва вникнув в суть происходящего и поняв, что ему грозит разоблачение, Хоторн незамедлительно перешел к активным действиям. Мы оба круглосуточно находились у него «под колпаком». Он сразу же сделал щедрое пожертвование лечебнице и вызвал оттуда врачей, а уж те, в свою очередь, принялись накачивать Лиз стимуляторами, успокоительными, транквилизаторами и еще Бог знает чем. Уколы перед завтраком, обедом и ужином, уколы на сон грядущий, таблетки, пилюли, капсулы, круглосуточно сменяющие друг друга сиделки. Ад кромешный! Мне удалось устроить для Лиз консультацию у одного знакомого медика…

– Ах да, – сухо констатировал Паскаль. – У того самого, которого рекомендовала ваша сестра. Это упоминается в магнитофонной записи, которую вы передали Дженкинсу.

– Действительно? Не припоминаю. Врач взял у нее анализ крови. Мне необходимы были свидетельства того, что они творят с Лиз. Доктор пришел в ужас. Кстати, у меня есть его имя и телефонный номер. Я знал, что вам понадобятся эти данные. Вот они, – вытащил он из кармана куртки небольшой клочок бумаги.

Паскаль молча взял его и, мельком взглянув на запись, спрятал в карман.

– Продолжайте, – попросил он.

– Как и следовало ожидать, – теперь голос Макмаллена стал менее решительным, – этот лекарственный коктейль не мог не повлиять на Лиз. Я видел, как с каждой неделей воздействие адской смеси становится все более разрушительным. Она стала забывчивой. Иногда, разговаривая с ней, я замечал, как она внезапно становится какой-то нервной, взвинченной. Ее начинала бить мелкая дрожь, а речь превращалась в быстрый и бессвязный поток слов. А иной раз с ней вообще бесполезно было разговаривать. Я по-прежнему ухитрялся встречаться с ней, – его лицо болезненно скривилось, – но впечатление было такое, будто беседуешь с роботом. Она находилась в состоянии перманентного транса. Невозможно передать, каково это, нужно видеть все собственными глазами. Но я был бессилен. Оставалось только одно – ждать. Нам необходимо было раздобыть доказательства того, что Хоторн в действительности ежемесячно встречался с этими женщинами, как он сам и утверждал. Я полагал, что достаточно лишь выследить одну из них, убедить ее рассказать правду, в конце концов щедро заплатить, чтобы развязать ей язык. Но Николас Дженкинс придерживался иного мнения. Если нам удастся получить подобные показания, то что ж, прекрасно, рассуждал он, однако этого далеко не достаточно. Ведь если дело дойдет до суда, что весьма вероятно, то такие свидетели вряд ли будут признаны надежными: присяжные не склонны верить уличным девкам. Исходя из этого, штатные юристы «Ньюс» на корню зарубят материал, основанный на подобных свидетельствах. Надо раскопать что-нибудь посущественнее. Встречи должны иметь документальное подтверждение, нужны фотографии… – запнувшись, он посмотрел на Паскаля. – И тогда он предложил использовать вас.

– В самом деле? – Паскаль вонзил в него долгий, испытующий взгляд. – Так, значит, именно Дженкинс первым назвал вам мое имя?

– Должно быть, так, – последовал быстрый, нетерпеливый взмах рукой. – Сейчас я уже не помню точно, кто первым упомянул ваше имя. Во всяком случае, я и до этого был знаком с вашими работами. Еще в армии видел фоторепортажи с мест боевых действий. Не скрою, эти снимки мне очень нравились. Что же касается вашей нынешней работы, то о ней я имел очень туманное представление…

Макмаллен остановился на полуслове. Паскаль тоже молчал. Джини пристально смотрела на Макмаллена. «Вот и первая ложь», – подумала она. До этого момента она пребывала в полной уверенности, что сидящий перед нею человек сам глубоко верит каждому своему слову. А теперь солгал – мелко, по пустячному поводу. Почему?

Макмаллен в десятый, наверное, раз скосил глаза на часы. Он поднялся, поставил бутылку с виски обратно на полку, подрегулировал пламя в печи и повернулся к ним лицом.