Эллери Квин исподтишка посматривал на Пэт. Мисс Патриция Райт этим утром напоминала персонаж романа Оппенхайма[57] — прищуренные глаза и загадочная складка губ, которые вчера вечером Эллери тщетно поцеловал в интересах науки. Хотя, может быть, не совсем тщетно…

Эллери почувствовал, что судья Илай толкает его в ребра.

— Встаньте! Вы ведь должны хоть что-то знать о правилах поведения в зале суда! Идет судья Ньюболд!

— Скатертью дорога! — рассеянно откликнулся Эллери.

Первым свидетелем защиты, которого вызвал судья Мартин, была Гермиона Райт. Она поднялась к свидетельскому месту если не как королева к трону, то, по крайней мере, как королева к гильотине. Принося присягу, Герми произнесла «Клянусь!» твердым, если не трагическим, голосом. Старик поступил умно, вызвав ее, подумал Эллери. Ведь мать Норы должна быть самым злейшим врагом Джима Хейта во всем мире — за исключением самой Норы. А сейчас она будет свидетельствовать в пользу человека, который пытался убить ее дочь! На зрителей и присяжных произвело впечатление то достоинство, с которым Герми встречала их взгляды. Да, она настоящий боец! Эллери различил гордость на лицах трех ее дочерей, странный стыд на лице Джима и тайное восхищение на Лице Картера Брэдфорда.

Старый юрист искусно провел Гермиону через все события ночи преступления, остановившись на том, какая веселая была вечеринка, как все были счастливы, как Нора и Джим танцевали, словно дети, как много выпил Фрэнк Ллойд, который был главным свидетелем обвинения в том, что касалось вечеринки в канун Нового года, и с помощью довольно путаных ответов Герми умудрился оставить у присяжных впечатление, что никто, не говоря уже о Фрэнке Ллойде, не мог быть твердо уверен, что происходило с коктейлями, за исключением мистера Эллери Квина, который выпил всего одну порцию до рокового новогоднего тоста.

Затем судья Мартин перешел к разговору Гермионы и Джима, происшедшему вскоре после возвращения молодоженов из свадебного путешествия. Джим доверил теще, что Нора, возможно, ждет ребенка, но хочет держать это в секрете, пока не будет уверена полностью. Однако Джим был настолько счастлив, что не мог не поделиться радостной новостью, и просил Герми не говорить Норе, что он проболтался. Джим был в восторге, что станет отцом ребенка Норы, — он сказал, что это изменит всю его жизнь, даст новый стимул добиваться успеха ради Норы и младенца, что он с каждым днем любит Нору все больше и больше…

Картер Брэдфорд отказался от перекрестного допроса явно из добрых чувств. Когда Герми покидала свидетельское место, по залу прошелестели негромкие аплодисменты.

Судья Мартин вызывал такую же длинную вереницу свидетелей, дающих показания о характере, моральном облике и репутации Джима. Лорри Престон и мистер Гонсалес из банка, водитель автобуса Брик Миллер, мамаша Апем, молодой администратор кинотеатра «Бижу» Луи Кейхан — один из друзей Джима до его женитьбы, мисс Эйкин из библиотеки Карнеги… Последнее было особенно удивительно, так как мисс Эйкин, ни о ком не говорящая доброго слова, умудрилась найти несколько таких для Джима Хейта, несмотря на ограничения, налагаемые на «характерных» свидетелей, — в основном, как подозревал Эллери, потому, что Джим в прежние дни посещал библиотеку и не нарушил ни одно из многочисленных правил мисс Эйкин… Свидетелей было так много и из стольких социальных слоев, что присутствующие были удивлены. Они не знали, что у Джима Хейта столько друзей в городе. Но именно такое впечатление и стремился создать судья Мартин. А когда на свидетельское место поднялся Джон Ф., заявив просто и прямо, что Джим хороший парень и что Райты поддерживают его душой и сердцем, люди обратили внимание, как постарел Джон Ф. за эти два месяца, и волны сочувствия к Райтам стали подниматься все выше, пока не начали лизать ботинки Джима Хейта.

Во время «характерных» показаний, продолжавшихся несколько дней, Картер Брэдфорд проявлял к Райтам должное уважение, но держался чуть отчужденно, словно говоря: «Я не собираюсь изводить вас, но не рассчитывайте, что мои отношения с вашей семьей хоть на йоту повлияют на мое поведение в зале суда!»

Затем судья Мартин вызвал Лоренцо Гренвилла. Это был маленький человечек с похожими на песочные часы щеками, слезящимися глазками и высоким «гуверовским» воротничком[58] шестнадцатого размера, откуда, как высохший корень, торчала шея. Он заявил, что является экспертом по почеркам.

Мистер Гренвилл сказал, что присутствует в зале с самого начала процесса, что слышал показания экспертов обвинения, касающиеся аутентичности почерка трех писем, якобы написанных обвиняемым, что имел возможность изучить упомянутые письма и подлинные образцы почерка подсудимого и что, по его мнению, есть серьезная причина сомневаться в авторстве Джона Хейта по отношению к трем письмам, фигурирующим в качестве доказательств.

— Как признанный авторитет в области графологического анализа, вы не верите, что мистер Хейт написал эти три письма?

— Не верю.

(Прокурор усмехается, глядя на присяжных, и те усмехаются в ответ.)

— Почему вы не верите этому, мистер Гренвилл? — спросил судья.

Мистер Гренвилл пустился в педантичные детали. Поскольку он сделал абсолютно противоположные выводы из тех же данных, которые, по словам экспертов обвинения, доказывали, что письма написаны Джимом Хейтом, несколько присяжных были растеряны, что вполне удовлетворило судью Мартина.

— Имеются другие причины, мистер Гренвилл, считать, что эти письма не написаны обвиняемым?

У мистера Гренвилла имелось много причин, которые сводились к вопросу стилистики.

— Фразы вычурны, неестественны и совсем не похожи на обычный эпистолярный стиль обвиняемого. — Мистер Гренвилл процитировал несколько фрагментов писем Хейта.

— Тогда каково же ваше мнение, мистер Гренвилл, по поводу авторства этих трех писем?

— Я склонен считать их подделками.

Эллери Квин должен был бы воспрянуть духом, но он случайно знал о том, как обвиняемый по другому делу выписал чек, который мистер Лоренцо Гренвилл столь же торжественно объявил подделкой. Сам Эллери нисколько не сомневался, что письма написаны Джимом. Его интересовало, зачем судья Мартин привлек столь ненадежного свидетеля.

Вскоре он это понял.

— Согласно вашему просвещенному мнению, мистер Гренвилл, — промурлыкал судья Илай Мартин, — было бы легко или трудно подделать почерк мистера Хейта?

— Очень легко, — ответил мистер Гренвилл.

— Могли бы вы сами его подделать?

— Безусловно.

— Прямо здесь и сейчас?

— Ну, — извиняющимся тоном отозвался мистер Гренвилл, — мне понадобилось бы сначала изучить почерк в течение, скажем, пары минут.

Брэдфорд с криком вскочил на ноги, после чего начался долгий и неслышный публике спор перед судьей Ньюболдом. Наконец суд разрешил демонстрацию, свидетеля снабдили ручкой, бумагой, чернилами и фотокопией одного из признанных подлинными образцов почерка Джима Хейта — это оказалась записка Джима Норе на бланке Райтсвиллского национального банка четырехлетней давности. Зал застыл в ожидании. Лоренцо Гренвилл разглядывал фотокопию ровно две минуты. Затем взял ручку, обмакнул ее в чернила и что-то небрежно написал на чистом листе.

— Я бы сделал это лучше, — сказал он судье Мартину, — будь у меня моя собственная ручка.

Судья Мартин посмотрел на работу своего свидетеля, потом с улыбкой передал лист присяжным вместе с фотокопией записки Джима для сравнения. По их изумленным лицам Эллери понял, что удар достиг цели.

На перекрестном допросе Картер Брэдфорд задал только один вопрос свидетелю:

— Мистер Гренвилл, сколько лет вам потребовалось, чтобы овладеть искусством подделки почерка?

Оказалось, что мистер Гренвилл потратил на это всю жизнь.