Она позвонила.

Они с доктором Макклуром жили в обыкновенной, весьма заурядной квартире на Шестидесятой улице. Эва, конечно, ворчала, но тщательно ухаживала за нею, обустраивала, стараясь сделать как можно более уютной, однако квартира по-прежнему оставалась весьма заурядной. Доктор Макклур наотрез отказался переезжать куда-нибудь подальше от своего Онкологического института, да и особняк стал бы для них ненужной роскошью, поскольку Эва никогда не бывала дома, а доктор, разумеется, проводил дни и ночи в своей лаборатории. В глубине души Эва очень радовалась, что Карен и доктор Макклур вскоре поженятся. Она чувствовала себя немного виноватой, размышляя о предстоящем отъезде. Ведь тогда он остается один в этой ужасной квартире. Но наверное, они смогут…

Ей открыла дверь незнакомая служанка.

Эва удивилась. Но вошла в вестибюль и спросила:

— А мисс Лейт дома? — Глупый вопрос, но обычно гости его и задают.

— Да, мисс. А кто ее спрашивает? — Служанка была угрюмой молодой девушкой и, судя по всему, совсем неопытной.

— Эва Макклур. О, пожалуйста, не докладывайте обо мне. Я здесь своя, — пояснила Эва. — А что случилось с Элси?

— Ее, должно быть, уволили, — сразу оживившись, ответила служанка.

— Значит, вы тут новенькая?

— Да, мэм. — У нее были пустые, глупые глаза. — Я здесь три недели.

— Боже мой! — смущенно воскликнула Эва. — Неужели я так давно к ней не заходила? А где сейчас мисс Лейт? В саду?

— Нет, мэм. Наверху.

— Тогда я пойду к ней. — Эва быстро поднялась по широкой лестнице, оставив удивленную служанку в вестибюле.

Нижний этаж дома и комнаты для прислуги были обставлены в современном, западном стиле, и об этом в свое время позаботился декоратор, однако наверху безраздельно господствовали Карен и восточное убранство.

Все спальни заполняли японская мебель и безделушки, перевезенные Карен из отцовского дома в Токио. Жаль, что так мало людей видело эти спальни Карен, размышляла Эва, оказавшись на втором этаже, ведь они такие своеобразные и в них входишь как в музей.

Ей почудилось, что у двери в гостиную Карен мелькнула фигура в кимоно, и она поспешила вслед за ней.

Да, Эва не обозналась, это была Кинумэ, верная старая служанка Карен. Теперь она ясно видела крохотную фигурку чужестранки, которая только что прошла через гостиную и закрыла за собой дверь в спальню хозяйки. Эва также успела заметить, что Кинумэ держала в руке лист японской писчей бумаги и конверт с изысканным рисунком розовато-кремовых хризантем.

Девушка собиралась постучать в дверь Карен, но в эту секунду на пороге появилась Кинумэ, уже без бумаги и конверта, и бормотала что-то на своем свистящем языке.

Затем Эва услышала голос Карен, окликнувшей свою служанку:

— Ои! Дамаре! — Похоже, она была недовольна.

— Люди уходят, насаи окаасан, — торопливо просвистела в ответ Кинумэ, захлопнула дверь спальни и повернулась. При виде Эвы старая японка выразила изумление единственным знакомым девушке способом — слегка расширив глаза. — Ло, Эва. Ты давно не приходить видеть мисси.

— Хэлло, Кинумэ, — поздоровалась Эва. — Да, меня долго не было, и мне ужасно стыдно. Как ты поживаешь, Кинумэ, и как дела у Карен?

— Я хоросо, — отозвалась Кинумэ, не отходя ни на шаг от двери. — Мисси нехоросо.

— Неужели Карен?.. — испугалась Эва.

Но Кинумэ плотно сжала сморщенные губы.

— Нельзя сейчас видеть мисси, — заявила она любезным, свистящим голосом. — Мисси писит. Она скоро консит.

Эва засмеялась:

— Да что ты! Я вовсе не собираюсь ей мешать и отрывать от работы. Такую знаменитую писательницу! Я подожду.

— Я пойду скасу мисси, сто ты здесь. — Кинумэ вновь повернулась к двери.

— Не беспокойся. Я никуда не спешу. Посижу пока здесь и почитаю книжку или займусь чем-нибудь еще.

Кинумэ поклонилась, спрятала крохотные руки в рукава кимоно и удалилась, закрыв за собой дверь в гостиную.

Эва осталась одна. Она сняла шляпу, жакет и приблизилась к старому зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Поправила прическу и принялась размышлять, найдется ли у нее завтра время сделать перманент. К тому же ее волосы следовало хорошенько помыть. Девушка открыла сумочку, достала губную помаду и начала гадать, привезет ли ей доктор Макклур такую же помаду, как у Сюзи Хотчкисс. Мистер Хотчкисс привез дочери из Парижа замечательный набор косметики. Эва три раза провела мизинцем по губам, выровняв слой помады, а затем наложила поверх него новый, более яркий. При поцелуе Дик немного стер линию губ и не дал ей возможности подкрасить их перед уходом из его приемной. В рекламном тексте говорилось, что эта помада не размазывается, но стоит ли верить рекламе? Эва мысленно пометила, что дома ей нужно будет взять другую помаду — персиково-кораллового оттенка.

Потом она подошла к окну и выглянула в сад, освещенный пятнами послеполуденного солнца.

Окна были забраны железными решетками.

Бедная Карен! Она загородила этими железными прутьями все окна особняка на Вашингтон-сквер сразу после его покупки! Нелепый поступок для взрослой женщины. Но Нью-Йорк всегда казался ей страшным городом. Зачем же тогда она уехала из Японии?

Эва села на одну из причудливых маленьких кушеток Карен. Комната была очень тихой, располагавшей к размышлениям и мечтам. В саду щебетали птицы. Гостиная и спальня Карен находились в задней части дома, окнами в сад, и детские крики в парке доносились откуда-то издалека. Как хорошо здесь думалось о Ричарде, об их предстоящей свадьбе… На мгновение Эве захотелось, чтобы Ричард — дорогой Дик — очутился рядом с нею, в ее объятиях. Бедняжка Дик, он так расстроился, когда она убежала, точно ребенок, у которого отняли конфетку…

Из спальни, за соседней дверью, не было слышно ни единого звука. Эва взяла со столика первую попавшую книжку и принялась лениво перелистывать страницы.

В 5.30 дня по нью-йоркскому времени теплоход «Пантия» плыл в океане, с плеском разрезая воды. На востоке уже сгущались сумерки. Доктор Макклур, откинувшись, лежал в кресле на палубе и глядел на тонкую дымку на горизонте, где небо каким-то фантастическим образом сливалось с водой.

В этот предобеденный час верхняя палуба была пуста. Однако по ней долго гулял высокий молодой человек в пенсне и полотняном кепи. Наконец он остановился, оперся на перила и сурово посмотрел на безмятежную океанскую гладь.

На обратном пути он прошел мимо доктора Макклура, заметил его и сразу оживился. Его лицо из тускло-зеленого сделалось желтоватым.

— Доктор Макклур!

Доктор повернул голову и смерил молодого человека отсутствующим взглядом.

— Вероятно, вы меня не помните, — произнес молодой человек. — Моя фамилия Квин. Я видел вас в мае на приеме у вашей невесты на Вашингтон-сквер.

— А, да, — отозвался доктор Макклур и на мгновение улыбнулся.

— Здравствуйте. Как вам нравится путешествие?

— Знаете ли… Мне крупно не повезло. Свалился с морской болезнью, как только мы отплыли из Саутгемптона. Мой желудок не выносит океанской качки.

Мистер Квин попытался усмехнуться:

— Видите ли, со мной случилось то же самое. Просто адские муки и страдания. Если я выгляжу столько же скверно, как вы, доктор…

— Да, вид у вас не блестящий, — пробурчал доктор Макклур. — Но я-то совсем нездоров. И дело тут не в одной mal de mer.[1] Близкие насильно отправили меня в Европу. Не могу сказать, что мое состояние улучшилось от поездки.

Мистер Квин пробормотал:

— Надо же, какое совпадение. Меня тоже отправил отец. Силком погнал путешествовать. Мой отец — инспектор Квин из Главного полицейского управления Нью-Йорка, вы о нем, должно быть, слышали. И если в Европе я хоть немного отдохнул, то на обратном пути все пошло насмарку.

— Послушайте. Вы ведь, кажется, пишете детективные романы. Теперь я вспомнил. Садитесь, мистер Квин, садитесь. Я, правда, не читал ваших произведений — терпеть не могу подобную литературу, но все мои друзья…