Полицейский поспешно скрылся. У окон на нижнем этаже вновь появились Кинумэ и О'Мара. Они с испугом наблюдали за мужчинами.

— А теперь попытайтесь вы, — предложил Эллери. — Как-никак вы профессионал и подавали мячи. Да к тому же умеете сбивать листья с деревьев на расстоянии двенадцати метров. Постарайтесь разбить вот то окно, рядом с уже разбитым.

— Неужели вы надеетесь, что камень пролетит через решетки? — усомнился Терри, глянув на окно.

— В том-то и дело. А как вам удастся, это уж ваша проблема. Вы знаток таких дел. Давайте.

Терри снял пиджак, развязал лимонно-желтый галстук, швырнул шляпу на скамейку и поднял овальный камень. Потом прицелился в эркер у правого окна, осторожно шагнул на гравий, размахнулся и бросил камень, который попал в два железных прута и рикошетом отлетел в сад.

— Еще раз, — попросил Эллери.

Терри попробовал снова, метнув камень под другим углом. Но галька не пробила стекло и лишь задела дрогнувший железный прут.

— Неплохо, — прокомментировал Эллери. — Ну и еще раз, мой одаренный друг.

Камень и в третий раз отскочил, не коснувшись стекла. И в четвертый, и в пятый…

— Проклятие! — разозлился Терри. — Да это просто невозможно.

— И тем не менее, — задумчиво произнес Эллери, — это было сделано.

Терри опять надел пиджак.

— Никогда не поверю, что кто-то бросил такой камень и попал в стекло между решетками. Я и пробовать бы не стал, если бы вы меня не попросили. Ведь зазор между прутьями не больше сантиметра.

— Да. Вы совершенно правы, — согласился Эллери.

— Даже Большой Поезд непременно промахнулся бы.

— Все верно, — снова подтвердил Эллери. — Вряд ли Джонсон смог бы пробить стекло.

— И Диз не смог бы!

— Да и мистер Дин тоже. Но знаете, — нахмурился Эллери, — этот опыт мне кое-что доказал.

— Неужели? — саркастически ухмыльнулся Терри, надевая шляпу. — Он доказал, что камень не имеет ни малейшего отношения к убийству. А я это понял еще в понедельник.

Венеция ждала возвращения Макклуров. Она накрыла на стол и приготовила ванны. Доктора смутили бурные приветствия чернокожей служанки, и он поспешил погрузиться в теплую ванну. Венеция исписала несколько страниц записной книжки аккуратным почерком, а на телефонном столике громоздились кипы телеграмм и писем. Рядом, на столах, стояли букеты цветов.

— О боже, — вздохнула Эва. — Наверное, нам нужно ответить всем этим людям. Я не знала, что у Карен было столько друзей.

— Это не ее друзья, — фыркнула Венеция, — а доктора Джона. Тут в основном письма врачей.

— А доктор Скотт звонил?

— Нет, милая, не звонил. Ну-ка, иди скорее, снимай платье и залезай в ванну, ты меня слышишь?

— Да, Венеция, — покорно согласилась Эва и направилась к себе в спальню.

Венеция взглянула на телефон и вернулась на кухню, бормоча что-то на ходу.

Пока Эва принимала ванну, в гостиной три раза прозвонил телефон. Но девушке это было безразлично. Сейчас ей уже все было безразлично. Когда она пудрилась перед большим зеркалом, стоя на черном черепичном полу, то могла размышлять лишь о смерти. «Интересно, что чувствует умирающий? Если ты гибнешь, как Карен, истекая кровью от раны, тебе больно от нанесенного удара, а потом… что? О чем думала Карен, лежа в эркере и понимая, что умирает? У нее не было сил пошевелиться и открыть глаза? Возможно, она слышала мой разговор с Терри Рингом. Если бы у меня хватило смелости послушать, бьется ли сердце Карен! Могла ли она выговорить хоть слово? И могли бы эти последние слова разъяснить тайну ее убийства?.. Ведь она открыла глаза и они сверкнули, когда что-то булькнуло у нее в горле. Мы с Терри увидели, что она еще жива. И Терри решил — я в этом уверена, — что Карен с осуждением посмотрела на меня». Однако Эва знала, что это было невозможно. Она знала, что Карен в последний раз перед смертью поглядела на свою спальню, а потом свет померк в ее глазах и сердце перестало биться.

Эва с сердитым видом подкрасила веки, смазала лицо кольдкремом.

А все эти телефонные звонки, письма и цветы… Должно быть, знакомых озадачила смерть Карен — такая странная и страшная. И они не знают, что им делать. Когда человек умирает обычной смертью, все звонят, присылают письма с соболезнованиями и цветы. Конечно, это очень печально и красиво. И каждый чувствует: как хорошо, что он остался в живых. А если человека убили? Как себя вести в этом случае? В книгах о правилах хорошего тона об этом ничего не говорится. Тем более, что жертва убита при загадочных обстоятельствах и преступник никому не известен. А вдруг цветы окажутся посланными убийце?

До чего же все абсурдно и трагично! Эва опустила голову на туалетный столик и заплакала, размыв слезами слой кольдкрема. Если бы люди только знали! Если бы они только знали, что она была единственной, кто мог убить Карен Лейт. Она — Эва Макклур, и никто иной. Если бы только это знал Дик…

— Эва, — послышался за дверью ванной комнаты голос доктора Скотта.

Он пришел!

Эва стерла кольдкрем, вымыв лицо холодной водой, попудрилась, аккуратно накрасила губы недавно купленной губной помадой кораллово-персикового оттенка, в тон ее маникюру и блесткам в волосах, завернулась в турецкий купальный халат, распахнула дверь и бросилась в объятия доктора Скотта.

Венецию, стоявшую в дверях спальни, чуть не хватил удар.

— Эва, ты… Это неприлично!

— Убирайтесь отсюда, — сказал ей доктор Скотт.

— Нет уж, я этого так не оставлю. Я сейчас же обо всем расскажу доктору Джону.

— Уходи, Венеция, — процедила сквозь зубы Эва.

— Но у тебя мокрые волосы, и они спутались. И к тому же ты босая.

— Наплевать, — откликнулась Эва и в третий раз поцеловала доктора Скотта, крепко прижавшись к нему.

Он ощутил дрожь ее тела под махровым халатом.

— Ты простудишься, стоя босиком на холодном полу.

Доктор Скотт высвободился из объятий Эвы, подошел к двери спальни и захлопнул ее перед самым носом разгневанной Венеции. Затем вернулся, приподнял Эву и уселся вместе с нею в кресло-качалку.

— О, Дик! — томно проворковала Эва.

— Помолчи, дорогая.

Он не выпускал ее из своих сильных рук. Ей было приятно чувствовать их теплоту. И хотя она по-прежнему была поглощена своими страданиями, но внезапно подумала: его что-то тревожит. Да, он явно взволнован. Успокаивает ее, но и сам тщетно пытается успокоиться. А его нежелание разговаривать доказывает, что он гонит от себя неприятные мысли. Очевидно, ему хочется просто сидеть здесь, в кресле, и ощущать ее близость.

Эва отодвинулась от него, откинула челку со лба.

— Что случилось, Дик?

— Случилось? Почему ты об этом спрашиваешь? Да ровным счетом ничего. — Он постарался снова притянуть ее к себе. — Давай не будем ни о чем говорить, Эва. Посидим здесь немного, и все.

— Но с тобой что-то произошло. Я знаю.

Он постарался улыбнуться:

— Отчего у тебя вдруг так обострилась интуиция? Да, у меня был тяжелый день, но это не имеет значения.

— Что-нибудь в больнице?

— Да, неудачные роды. С кесаревым сечением. Если бы эта женщина позаботилась о себе во время беременности, все было бы в порядке.

— О! — откликнулась Эва и снова прижалась к нему.

Но теперь ему, наоборот, захотелось выговориться, он словно считал нужным защититься от возможных обвинений.

— Она мне лгала. Я посадил ее на строгую диету. Не мог же я следить за ней, как сторожевой пес? И лишь сейчас выяснил, что она лакомилась мороженым, взбитыми сливками, жирным мясом и бог знает чем еще. — Дик помолчал и с горечью добавил: — Если женщина не способна сказать правду врачу, то где гарантия, что она не станет обманывать своего мужа?

Ах вот в чем суть! Эва спокойно лежала в его объятиях. Теперь она все поняла. Это его характерный способ задавать вопросы. Она почувствовала, что его сердце бьется не слишком ровно. И почему-то ей вспомнилось, как в понедельник Дик несколько раз недоуменно посмотрел на нее.