— Я уверен, что это не было попыткой самоубийства, — сказал Кардинал, — но все-таки хотел бы провести экспертизу пороховых следов на ее теле, прежде чем мы отчалим.

— Мы?

— Мне придется сопровождать ее. Присутствовать, когда извлекут пулю.

— Конечно. Цепь доказательств и прочее. Но поторопитесь. Чем скорее она окажется в операционной, тем лучше.

С помощью электрической машинки доктор Фортис выбрил маленький участок на правом виске девушки. На лице ее играла тихая улыбка, но никакой другой реакции не было.

— Входное отверстие совершенно круглое, — заметил Кардинал. — Ни ожога, ни кровоподтека, ни отпечатка на коже.

— Выстрелить так с расстояния в фут или меньше невозможно, — сказал Джерри. — Ну, я надеюсь, вы отыщете того, кто нажал на спуск. Если я понадоблюсь, дайте знать. Я еду домой провести в свое удовольствие хоть кусочек так называемого свободного дня. — Он помахал рукой девушке. — Держи ушки на макушке, Рыжик!

Улыбка девушки была прохладноватой. Спазмолитики уже начали действовать.

Кардинал позвонил детективу-сержанту Дэниелу Шунару домой.

— Ну куда это годится, Кардинал! Я же смотрю «Убойный отдел»!

— Я думал, сериал этот кончился.

— Только не у меня дома. Я накупил все серии за три года на DVD. Смотреть, как копы раскручивают дела не чета моим, — удивительно умиротворяющий отдых.

Кардинал рассказал ему о девушке.

— Что ж, поезжай в Торонто и проследи, как будут вытаскивать пулю. Что-нибудь еще?

— Это все.

— Хорошо. Я возвращаюсь к экрану. Буду глядеть, как работают копы в большом городе.

Полицейский эксперт Боб Коллинвуд не заставил себя долго ждать. Он был самым молодым в отряде и, без сомнения, самым молчаливым. Он сделал несколько полароидных снимков раны. Потом задействовал «щупалку» — плоский липкий предмет, смахивающий на держатель языка. «Щупалкой» он обследовал ее ладони, особенно напирая на промежуток между большим и указательным пальцами. Девушка словно не замечала этого, и казалось, что ее нет в комнате. Коллинвуд сунул «щупалку» в чехол, отдав его Кардиналу, и удалился, не сказав ни слова.

Вернувшись домой, Кардинал застал жену в крайнем возбуждении от предстоящей ей поездки в Торонто, хотя ехать надо было только через неделю. Кэтрин собиралась на трехдневную выездную фотосессию в большой город вместе с группой студентов отделения фотографии Северного университета, где она преподавала.

— Жду не дождусь следующей недели, — призналась она. — Алгонкин-Бей чудное местечко для жизни, но давай смотреть правде в глаза — с культурой здесь слабовато. В Торонто я буду снимать и снимать, сделаю миллион фотографий, буду есть всякие вкусности в ресторанах, а каждую свободную минуту стану проводить в музеях, наслаждаясь искусством с большой буквы!

Она проверяла фотоаппараты, продувала их, протирала объективы. Кэтрин брала с собой в поездки не меньше двух аппаратов, но объективов, которые она протирала, казалось, хватило бы и на пять аппаратов. Волосы ее растрепались, как это всегда бывало, когда мысли ее были заняты проектом. Она принимала душ, забывая вытереть волосы, словно ей не до того.

— Мне бы хотелось поехать с тобой прямо сейчас, — сказала она, — но завтра у меня занятия, а в четыре урок в лаборатории.

Кардинал побросал в дорожную сумку кое-какие вещи.

— Где ты остановишься? — спросила Кэтрин.

— В «Западной Люкс» на Карлтон. Там всегда есть свободные номера.

— Я позвоню туда и закажу для тебя номер.

Кардинал рылся в ящике в поисках электробритвы. Пользовался ею он только в поездках, а в перерывах между ними никогда не знал, где она.

Кэтрин звонила в справочную Торонто, узнавала, как позвонить в отель, ни на секунду не прекращая болтать с Кардиналом. Уже кончались одиннадцатичасовые новости, а Кэтрин была сама бодрость.

В груди у Кардинала шевельнулась знакомая тревога. На этот раз жена ухитрилась провести вне больничных стен целых два года. Она хорошо себя чувствовала, аккуратнейшим образом принимала лекарства, занималась йогой, старалась высыпаться. Но самым страшным в ее болезни было то, что Кардинал никогда не мог ни в чем быть уверенным, не знал в точности, просто ли она весела и возбуждена, или это начало конца — нижней точки траектории, вот-вот готовой сбросить ее в межгалактические бездны безумия.

Надо ли мне что-то сказать?

Вспомнилось, как двадцать лет назад, когда психиатры обнаружили у Кэтрин заболевание, они включили Кардинала в группу супругов, чьи жены или мужья страдают маниями. В этом содружестве беспрестанно, как заклинание, звучала эта мантра: Надо ли мне что-то сказать?

— Поездка эта будет фантастической, — говорила Кэтрин. — Я это чувствую. Мы и порт будем снимать, старые промышленные здания — надо спешить, пока туристы еще не загадили их до неузнаваемости.

Кардинал подошел к ней, встал у нее за спиной, положил руки ей на плечи. Кэтрин замерла: в одной руке линза, в другой — тряпочка.

— Я в порядке, Джон. — В голосе ее было раздражение.

— Знаю, милая.

— И незачем волноваться.

Она не обернулась, не посмотрела на него. Дурной знак.

Насекомые бились в ветровое стекло, как капли дождя. Случайный фургон прогрохотал мимо и загородил дорогу Кардиналу, но почти все время шоссе было свободным. Где-то возле Хантсвилла он обогнал «скорую».

Кардинал гнал от себя беспокойство за Кэтрин, пытаясь думать о рыжеволосой. Чехол с «щупалкой» и фотографии были на переднем сиденье рядом с ним. Он не сомневался, что имеет дело с попыткой убийства, но долгий, более чем двадцатилетний опыт полицейской работы — десять лет в Торонто, а в Алгонкин-Бей и того больше, — давно отучил его от скоропалительных выводов.

В католической школе для мальчиков, где он учился, священники хмуро твердили, что провинившийся отрок должен уметь увидеть свой проступок, как он видится Всевышнему, а при недостатке воображения — таким, как он видится матери провинившегося.

Мысленно Кардинал заменял теперь этих строгих прокуроров внутренним защитником, вечно вынюхивающим разумные доводы в пользу сомнения, как это делает крыса, вынюхивая сыр.

— Так вы говорите, что не провели экспертизы пороховых следов, детектив?

— Да, вы правы.

— Без подобной экспертизы, доказывающей обратное, можно заподозрить, что жертва сама выстрелила себе в голову, не так ли?

— Во-первых, она левша. И на голове никаких следов пороха не было. Весьма маловероятно, что она могла пустить эту пулю себе в голову самолично.

— Отвечайте на поставленный вопрос, детектив. Я спросил, можно ли такое заподозрить.

Кардинал позвонил в 52-е отделение полиции Торонто и попросил обеспечить девушке круглосуточную охрану.

Доктор Мелани Шафф была хладнокровна, деловита и на два дюйма выше Кардинала. В ней наблюдалась какая-то сдерживаемая резкость — нередкое качество в женщинах, вынужденных проталкиваться локтями в сугубо мужском мире. Сослуживица Кардинала Лиз Делорм тоже обладала этой резкостью.

— Ваша мисс Имярек претерпела частичную лоботомию. Пуля застряла в гиппокампе, — сказала доктор Шафф. — В некоторых случаях безопаснее оставлять пулю, нежели извлекать ее, но у данной пациентки местоположение пули вблизи одной из артерий. Учитывая спазмирование, которое зафиксировано на энцефалограмме, оставлять пулю мы не можем. Парочка хороших спазм — и мисс Имярек может превратиться в труп.

— Как велик риск?

— Минимальный в сравнении с тем, если оставить пулю. Я объяснила ей это, и она, кажется, совершенно готова к операции.

— Разве она в состоянии принимать решения?

— О да, несомненно! Затронуты память и эмоциональная сфера, рассудок же не пострадал.

— Существует ли шанс полного выздоровления?

— Передняя доля поражена лишь частично и с одной стороны, поэтому на восстановление эмоций в полном объеме шансы весьма благоприятные. Однако гарантий, конечно, дать не могу. Та часть мозга, где фокусируется память, непосредственно не затронута, так что я предполагаю, что рассудок ее находится в состоянии посттравматического помутнения, а это явление временное. Я проконсультируюсь с невропатологом и назначу лекарства. А теперь, детектив, что вам от меня надо, не считая пули?