Он наклонился к Еве, приник ухом к ее животу:

— А наша малышка опять забыла о послеобеденном сне, слышишь, что она вытворяет, проказница?…

— Больно, — прошептала Ева.

Ирасек вскочил на ноги:

— Я сделал тебе больно?… Но я ведь ничего не…

— Мне больно! — закричала она. — Мне очень больно, Ирасек!

Она сорвала с себя медвежью шкуру, напряглась, изогнувшись дугой. Ее лицо заблестело, мгновенно покрывшись потом, на закушенной губе заалела кровь.

— Уйди! — простонала она. — Я не хочу, чтобы ты видел меня такой! Уйди, Ирасек, я прошу тебя, умоляю!

Ирасек вышел из хижины, хотя и не понимал, почему Ева не хочет, чтобы он видел ее такой — прекрасной, святой женщиной — роженицей…

Он стоял у порога, пока сквозь завывание ветра не услышал слабый детский плач. Откинув полог, Ирасек ворвался в хижину.

Крус находился на узком мостике, защищенном с трех сторон вычурной чугунной балюстрадой. Под ним простирался огромный сборочный цех. По медленно ползущим встречным конвейерам двигались, обрастая новыми деталями, узлы каких-то сложных агрегатов. Вокруг не было ни души — все операции были полностью механизированы и автоматизированы. «Чувствуется рука Главного Конструктора», — подумал Крус. Перегнувшись через балюстраду, он всматривался в проплывающие узлы, пытаясь понять, что за продукция выходит из этого цеха.

За его спиной послышался старческий голос:

— Довольно впечатляющее зрелище, не так ли?

Крус оглянулся. Приветливо улыбаясь, к нему подходил плюгавый седовласый старичок, одетый в поношенный рабочий комбинезон.

— Рад познакомиться, — протянул он сухонькую ладошку. — Цезарь. Юлиус Цезарь, генеральный директор… Вас смущает мое имя, Крус? Что поделаешь, так захотелось моим родителям! Впрочем, род Юлиусов никогда не отличался избытком скромности, наше генеалогическое древо буквально трещит под тяжестью Цезарей! Однако на сегодняшний день лишь мне одному удалось вплотную приблизиться к августейшему прототипу! Кстати, а вас как зовут, Крус? Гурарра знает только вашу фамилию!

— Улисс, — нехотя сказал Крус.

Он всегда смущался своего громкого имени.

Цезарь весело засмеялся, вернее, задребезжал:

— Вот видите, и вас родители не обидели! А самое главное, — что вы, как и я, оправдываете свое легендарное имя! Слышал, все слышал о вас и надеюсь, мы найдем платформу для плодотворного сотрудничества.

Цезарь вплотную приблизился к детективу и принялся теребить пуговицу на его фраке:

— Такие люди, как вы, мне очень нужны, Улисс. Поверьте, я умею ценить таланты. Очень рад был с вами познакомиться, Улисс, но прошу извинить — дела, дела! Даже для моего хобби — коллекции раритетов — приходится выкраивать буквально минуты! А вами займется один из моих людей, он любит обхаживать прозелитов. Да вы наверняка его знаете, прошу.

И перед Крусом, как из-под земли, возник Касас.

— Мы уже встречались, — комментатор заговорщицки подмигнул Крусу, — на гребне «Девятого вала»! Что ж, не будем терять времени, Крус, давайте я проведу вас по нашим лабораториям, а по дороге объясню, зачем мы вас сюда пригласили.

Крус с недоумением озирался: Цезарь исчез!… Комментатор тронул его за рукав:

— Никак ищете неуловимого Цезаря? Бесполезное занятие, Крус! Он только что пополнил свою коллекцию очередным раритетом и теперь, запершись в кабинете, любуется им через многократную лупу!

— Каким раритетом? — не понял Крус.

Касас ткнул его пальцем в грудь:

— Пуговицей супердетектива!

Крус взглянул на свой фрак и впервые за весь вечер невольно улыбнулся: пуговицу, которую только что крутил Цезарь, как ветром сдуло!

Подталкивая Круса к винтовой лестнице, комментатор пояснил:

— У нашего Цезаря самая крупная в мире коллекция пуговиц знаменитых людей! То обстоятельство, что он самолично открутил ее у вас, автоматически причисляет вас к знаменитостям, вошедшим в его коллекцию, и, следовательно, гарантирует вам у нас полную безопасность! Однако такой же гарантии я не могу дать вашим остальным пуговкам, Крус! Наш Цезарь буквально помешан на этих штучках, хотя, надо отдать ему должное, хобби нисколько не отражается на ведении дел. То, что Цезарь успевает сделать за сутки, нормальный человек не осилит и за десять. А пуговицы — это его единственная слабость. Главный Конструктор давно уже перешел на кнопки и крючки, иначе он всегда выглядел бы оборванцем!…

Они спустились по винтовой лестнице в цех и теперь шагали вдоль конвейерной ленты.

Им навстречу ползли компактные блоки. «Аппараты для подслушивания», — определил Крус. Однажды, с помощью Изабелл, он обнаружил подобный блок у себя в подвале и, выпотрошив из него электронную начинку, превратил в ящик для хранения пустых бутылок из-под иона…

Касас небрежно кивнул в сторону конвейерной ленты:

— Здесь нет ничего интересного, выполняем мелкие заказы Королевского департамента по контролю за благонадежностью. «Камера обскура», Крус, не чурается никакой работы, лишь бы хорошо платили.

— В этом я уже успел убедиться, — сухо отметил детектив.

— Вы имеете в виду стреляющую камеру? — Касас самодовольно усмехнулся. — Да, я совсем забыл вас поздравить с очередным успехом, господин супердетектив! Затаив дыхание, мы все следили за вашими действиями и даже пытались проникнуть в лабиринт ваших мыслей! Каким образом? Разумеется, не с помощью этого старья! — он ткнул рукой в сторону конвейера. — У нас имеются штучки поинтереснее, сейчас увидите… Нет, нет, налево и прямо! А вы нас просто очаровали, Крус! Представляете, как замерла вся Гурарра, когда вы, этак небрежно развалившись на стуле, процедили сквозь зубы, не спуская глаз с объектива: «Есть улики еще убийственней, господа!»

По-моему, так вы изволили выразиться… Браво! Единственный, кто был недоволен вами, это Син-син, вы, видите ли, слишком отошли от его текста, ха-ха! Но потом, когда вы превратили Фемиду в одноглазого циклопа, он тоже пришел в восхищение!…

— Я выстрелил два раза, — поправил комментатора Крус, — и вернул богине правосудия зрение.

— Оригинальный способ восстановления зрения, ха-ха!… Значит, я был занят чем-то другим и не имел удовольствия наблюдать, как вы вышибаете у Фемиды второй глаз!… Теперь направо, Крус, нет, нет, прямо!… Да, Син-син — талантливый сценарист и режиссер, но он, как все художники, немного с приветом. Син-син совсем зациклился на своем телешедевре, все твердит, что для полного синтеза искусства с жизнью — это его пунктик! — он непременно должен произнести в финале «Девятого вала» свой обличительный монолог! Представляете: исповедь на электрическом стуле, ха-ха! Конечно же, «Камера обскура» не допустит подобного мальчишества! А для его шедевра у нас есть другой финал, который вполне устроит и «Камера обскура», и полицию, и массового зрителя. Ну, да это все пустяка, Крус, взгляните-ка лучше сюда!

Они уже находились в одной из лабораторий, и Касас показывал детективу телевизионный приемник, внешне ничем не отличавшийся от того, что стоял на вилле у Круса.

— Обыкновенный аппарат, не так ли? А им, между прочим, можно подслушивать и наблюдать все, что творится в доме у абонента!.

Касас исчез за телевизором, что-то там покрутил, и с экрана на Круса обрушился детский визг, смех, плач, грохот падающих тел, топот ног и, перекрывая весь этот невообразимый гвалт, удивительно знакомый бас пророкотал:

— Да угомонитесь вы, в конце-то концов!?

Экран засветился, и Крус понял, что не ошибся: это было жилище Фоббса. Посреди комнаты восемь маленьких чумазых девчонок устроили свалку. Вокруг этой живой пирамиды ходил Фоббс с орущим ребенком на руках и безуспешно призывал дочерей к порядку.

Взглянув на экран, Касас весело прокомментировал:

— Семейная идиллия!… Кстати, должен заметить, что телевизор вашего шефа сейчас отключен от сети, что, как вы видите, нисколько не мешает нам вести за его квартирой наблюдение.