Однажды мне удалось вывести маму на улицу; но ее все чаще мучили боли в животе и в голове, поэтому она почти все время проводила в постели. Единственный долгий разговор у меня с папой был о маме. Я попросила послать за доктором.

– Она не притворяется, папа, – сказала я ему. – Ей действительно больно.

Он закряхтел, как обычно, избегая моего взгляда, и пообещал этим заняться, как только закончит с бумагами. Так прошла неделя, пока с мамой не случился такой приступ, что она буквально выла от боли. Папа испугался и послал за доктором. Приехав и обследовав маму, доктор хотел забрать ее в больницу, но папа не разрешил.

– Никто из Буфов не лежал в больнице, даже Евгения. Дайте ей какую-нибудь микстуру и с ней все будет в порядке, – настаивал он.

– Думаю, это гораздо серьезнее, Джед. Нужно, чтобы другие врачи тоже осмотрели ее и сделали анализы.

– Просто дайте ей микстуру, – повторил папа. Неохотно доктор дал маме какое-то обезболивающее и уехал. Папа сказал, чтобы она принимала микстуру каждый раз, когда почувствует боль. Он обещал достать ей целый ящик этой микстуры, если она пожелает. Я сказала Эмили, что он не прав, и что она должна убедить его послушаться совета врача.

– Бог присмотрит за мамой, – ответила Эмили, – а не компания докторов-атеистов.

Прошло много времени. Лучше маме не стало, но, казалось, и не хуже. Микстура обладала болеутоляющими и успокаивающими свойствами, поэтому большую часть времени мама спала. Мне было ее очень жаль; наступившая осень раскрасила все вокруг ярко-желтыми и хрустяще-бронзовыми цветами. Я хотела брать ее на прогулки.

Однажды утром, проснувшись, я решила, что помогу маме выбраться из постели и одеться, но когда я начала вставать, к горлу подступила тошнота, и меня вырвало. Я метнулась в ванную, меня рвало до коликов в животе. Я не могла представить, чем это вызвано. Я села на пол. Голова кружилась, и я закрыла глаза.

Потом до меня дошло. Меня как будто окатили холодной водой, но лицо пылало, а сердце глухо стучало. Уже почти два месяца у меня не было месячных. Я вскочила, оделась и заторопилась вниз прямо в папин кабинет к его медицинским книгам. Я открыла ту, в которой рассказывалось о беременности, и прочитала подтверждение тому, о чем догадывалась.

Я все еще сидела на полу с открытой книгой на коленях, когда вошел папа. Он остановился от удивления.

– Что ты делаешь здесь в этот час? – спросил он. – Что это ты читаешь?

– Это одна из твоих медицинских книг, папа. Я хочу быть уверена, – сказала я. Мой голос, полный вызова, заставил папу отпрянуть.

– Что ты хочешь этим сказать? В чем уверена?

– Уверена в том, что я – беременна, – объявила я. Слова прозвучали, как гром с ясного неба. Папа вытаращил глаза и открыл рот. Он замотал головой. – Да, папа, это правда. Я – беременна, – сказала я. – И ты знаешь, как и почему это произошло.

Неожиданно он поднял плечи и указал на меня пальцем.

– Что за дикие обвинения, Лилиан! Не вздумай меня оскорблять подобными заявлениями, а то я…

– Что, папа?

– А то я выпорю тебя. Я знаю, как ты стала женщиной. Это из-за того мальчишки, тогда, ночью. Вот, что это было, вот, когда это случилось, – заявил он.

– Это ложь, папа, и ты это знаешь. Здесь была миссис Кунс по твоей просьбе, и ты слышал, что она сказала.

– Она сказала, что не уверена, – солгал папа. – Все правильно, все в порядке, вот что она сказала. А как мы узнаем, почему она не уверена. Ты опозорила дом и имя Буфов, а я никому не позволю позорить эту семью! Поэтому об этом никто не узнает. Вот так.

– В чем дело? Что случилось, папа? – спросила Эмили, входя в кабинет. – Почему ты кричишь на Лилиан?

– Почему я кричу? Да она беременна от того погибшего мальчишки. Вот почему, – быстро сказал он.

– Это неправда, Эмили. Нильс здесь не при чем, – сказала я.

– Заткнись, – оборвала она меня. – Конечно. Это Нильс. Он был у тебя в комнате, и вы предавались греху. А теперь ты будешь расплачиваться за это.

– Не нужно, чтобы об этом знал кто-нибудь еще, – сказал папа. – Мы спрячем ее на время.

– А потом что будем делать, папа? Как насчет ребенка?

– Ребенок… ребенок…

– Это будет ребенок нашей мамы, – быстро сообразила Эмили.

– Да, – согласился папа. – Конечно. Никто не навещал Джорджию в эти дни. Все этому поверят. Молодец Эмили. И, наконец, мы сохраним честное имя Буфов.

– Но это же бессовестная ложь, – произнесла я.

– Спокойно, – сказал папа. – Марш наверх. Ты не выйдешь оттуда пока… пока не родишь. Иди!

– Делай, что папа сказал, – приказала Эмили.

– Шевелись! – заорал папа. – Он шагнул ко мне. – Или я побью тебя, как обещал.

Я закрыла книгу и поспешно вышла из кабинета. Папе не придется меня пороть. Я хотела спрятать весь этот стыд и грех, я хотела свернуться где-нибудь в укромном месте и умереть. Теперь мне это уже не казалось таким ужасным. Я уж лучше буду со своей младшей сестренкой Евгенией и любовью всей своей жизни – Нильсом, чем жить в этом жутком мире. Я молилась, чтобы мое сердце остановилось.

Пока я лежала, уставившись в потолок, папа и Эмили были внизу в кабинете. В этот момент меня не заботило, чем они занимаются или о чем говорят. Я больше не верила, что смогу хоть как-то повлиять на свою судьбу. И наверное, мне это никогда не удастся. Когда я была моложе, любила планировать много удивительных дел, которыми я занималась бы в своей жизни, но все это оказалось пустой мечтой и дурачеством.

Теперь мне казалось, что такие несчастные души, как моя, приходят в этот мир для подтверждения того, что может произойти, если не соблюдать Божий заповеди. Грехи отцов, как часто цитировала Эмили, переходят на головы детей. А я была живое подтверждение этому.

Но почему-то Бог слушает таких и жестоких и ужасных людей, как Эмилия, и глух к таким мягким и нежным, как Евгения или мама, или искренним, как я, униженным и напуганным. Я молилась за Евгению, молилась за маму, молилась за себя, но ни одна из этих молитв не была услышана.

Как-то, по какой-то фантастической причине, на этой земле появилась Эмили, чтобы осуждать нас, и помыкать нами. Пока мне казалось, что все ее пророчества, все ее угрозы и предсказания сбываются. Дьявол вселился в мою душу еще до того, как я появилась на свет, и так заразил меня злом, что я даже оказалась причиной смерти моей настоящей мамы. Я была Енохом, как об этом много раз говорила Эмили. Когда я лежала на кровати, положив руки на живот, думала, что внутри меня формируется нежеланный ребенок, я чувствовала себя, проглоченной китом, и теперь окруженной мрачными стенами очередной тюрьмы.

Тюрьмой становилась для меня моя комната, пока папа и Эмили были заняты моей проблемой. Они вошли ко мне, вооруженные оправдывающими их библейскими цитатами, и стали произносить эти слова надо мной, как судьи Салема и жители штата Массачусет, с ненавистью взиравшие и судившие женщину, подозреваемую в колдовстве. Но прежде чем заговорить, Эмили предложила помолиться и прочитать псалом. Папа стал рядом, опустив голову. Когда Эмили закончила, он поднял голову, и взгляд его темных глаз просто пригвоздил меня.

– Лилиан, – объявил он своим грохочущим голосом, – ты останешься в этой комнате под замком до тех пор, пока не родится ребенок. А пока твоей единственной связью с внешним миром будет Эмили и только Эмили. Она будет приносить тебе еду и удовлетворять твои нужды как телесные, так и духовные.

Он подошел ближе, ожидая, что я буду протестовать, но мой язык словно прилип.

– Я не хочу слышать ни жалоб, ни стонов, ни слез, ни ударов в дверь или криков из окон, слышишь? Если ты ослушаешься, я отведу тебя на чердак и прикую цепью к стене, пока не родится ребенок. Так и будет, – твердо пригрозил он. – Поняла?

– А как же мама, – спросила я. – Я хочу видеть ее каждый день, и она захочет видеться со мной.

Папа нахмурился, задумавшись на мгновение.