Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– А теперь убирайся, – приказал он, хлопнув в ладоши. Я развернулась и выбежала из библиотеки под смех Дарлинг.

И только на улице, на ступеньках я перевела дыхание. Сердце мое бешено колотилось, оно чуть не выскочило из моей груди. Было трудно глотать, и в голове у меня все перемешалось. «Почему папины руки были под юбкой Дарлинг Скотт? Где мама?» – спрашивала я себя.

Неожиданно дверь позади меня распахнулась. Я обернулась, и мое сердце забилось еще сильнее. Я ожидала увидеть разъяренного папу, который, может, хочет еще мне что-то сказать. Но это был не папа, это была Эмили.

Она прищурила глаза:

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

– Ничего, – быстро ответила я.

– Папа не хочет, чтобы кого-нибудь из детей приводили в дом, – сказала Эмили.

– Я никого не приводила. Я просто была с Евгенией.

Она пристально посмотрела мне в глаза. Она зашла в дом сразу за мной. Наверное, она видела или слышала папу и Дарлинг Скотт, думала я. Что-то в ее лице говорило мне, что это правда, но я не осмелилась спросить ее об этом. Было мгновение, когда ее взгляд выражал желание расспросить меня, но она ничего не спросила.

– Тогда иди к своим маленьким друзьям, – скомандовала она с презрительной усмешкой.

Я спрыгнула со ступенек и, спотыкаясь о корни деревьев, заторопилась прочь от дома. Я упала и оглянулась назад, ожидая увидеть смеющуюся надо мной Эмили. Но она уже ушла, растворившись в воздухе как привидение.

В тот день в начале лета я по-своему, на сколько был способен мой детский разум, поняла, сколько привидений обитают здесь, в Мидоуз. Это не были привидения из рассказов Генри, и не те, которые завывают в лунном свете или расхаживают по чердаку. Это были привидения лжи, мрачные, темные, живущие в сердцах одних людей и охотящиеся за сердцами других. Впервые с того времени, когда однажды меня привели на эту плантацию – гордость всего Юга – я почувствовала страх перед тенями в доме. Ведь это был мой дом, но теперь я уже не буду так свободно и вольно вести себя в нем как раньше.

Оглядываясь назад, на прошедшие годы, я поняла, как люди теряли свою невинность, но больнее всего было осознавать, что те, кто должен был бы любить нас и заботиться о нас более чем кто-либо, на самом деле заботились только о себе, и их собственное благополучие было превыше всего. Так больно осознать свое одиночество в этом мире!

Весь тот день я стремилась утопить себя в веселье других детей, не думать о пережитом мною разочаровании. Тем летом я потеряла драгоценный кусочек своего детства.

Глава 4

От Еноха до Иезавели

Теперь, когда я оглядываюсь назад, кажется, что лето в те дни быстро и незаметно перешло в осень, а осень в зиму. Только весна была долгой и многообещающей, и с каждым годом ей требовалось все больше времени, чтобы перейти в лето.

Конечно, это были иллюзии, но я всегда с нетерпением ждала окончания зимы, которая, казалось, пришла навечно. Она дразнит нас первыми снегопадами, обещающими превратить мир в ослепительную страну чудес, где ветки деревьев сияют и искрятся. Первые снегопады всегда напоминают нам о Рождестве, о треске огня в камине, вкусных обедах, грудах подарков и о том, как весело наряжать новогоднюю елку. Чаще всего это приходилось делать мне и Евгении. Холмистые луга зима укрывает мягким белым одеялом обещаний. По вечерам из окна моей комнаты наверху я наблюдала за таинственными превращениями высохших и пожелтевших полей в молочном море, в котором плавают крошечные бриллианты.

Мальчишки в школе всегда с нетерпением ждали прихода зимы. Они наслаждались обжигающе холодным снегом и смеялись от восторга, что всегда меня удивляло.

Мисс Уолкер запрещала играть в снежки возле школы. Наказание за нарушение этого правила было суровым, что дало в руки Эмили новое орудие мести тем, кто бросал ей вызов. Особенно большое удовольствие получали мальчишки от игры в снежки, катания на санках и коньках, когда озера и пруды, по их мнению, достаточно замерзли. Пруд в Мидоуз, ставший для меня особенным с того момента, когда он принял в свои объятия бедную Пушинку, покрылся коркой льда, которая подтачивалась течением, поэтому слой льда всегда был тонким. Все реки и ручьи в нашей местности зимой становились более бурными и текли быстрее, а вода была очень холодной, чистой и приятной на вкус.

Мне казалось, что наши животные на ферме зимой слабели, их желудки, по-видимому, были заполнены ледяным воздухом, который вырывался наружу через ноздри и рты. Я всегда чувствовала жалость к бедным курам и свиньям, коровам и лошадям. Генри говорил мне, чтобы я не беспокоилась, так как у них толстые шкуры, а их шерсть и оперенье достаточно густые, чтобы перенести холод. Но мне трудно было представить, что им тепло в неотапливаемом амбаре, обдуваемом северными ветрами.

Лоуэла и другие горничные, чьи спальни были внизу в задней части дома, где не было каминов, нагревали кирпичи и заворачивали их в куски ткани и клали в свои постели, чтобы согреться. Большую часть дня Генри был занят заготовкой дров для каминов. Папа настаивал, чтобы его кабинет обогревался как можно лучше. Иногда он часами в него не заходил, а то и целыми днями. Но если, зайдя в кабинет, он обнаруживал, что там холодно, он начинал реветь как раненый медведь, и все, кто попадался ему на глаза, тут же бросались разыскивать Генри.

Зимой из-за ветра и снегопадов, холодных дождей и слякоти наша с Эмилией дорога в школу и обратно становилась неприятной, а иногда вообще невозможной. Несколько раз мама посылала Генри за нами, но папа так загружал его работой по дому, что он не успевал отвезти или привезти нас из школы.

Зима никак не влияла на Эмили. Она ходила весь год с одним и тем же выражением лица. Если что-либо и доставляло ей удовольствие, так это однообразное серое небо. Оно укрепляло ее веру в то, что мир – это мрачное и грязное место, в котором только религиозная преданность может дать свет и тепло. Мне всегда было интересно, о чем думает Эмили по дороге в школу или домой. Ветер со свистом носится в ветвях деревьев, а небо угрюмое и мрачное словно в полночь. Воздух становится таким холодным, что наши носы покрываются крошечными кристалликами льда. Даже когда мы попадали под ледяной ливень, выражение лица Эмили не менялось. Ее взгляд был всегда устремлен вдаль. Эмили не обращала внимания на снежинки, тающие у нее на лбу и щеках. Ее ноги и руки, казалось, никогда не мерзли, хотя было видно, что кончики ее пальцев покраснели так же, как и кончик ее длинного носа, который был даже краснее, чем мой.

Она едва замечала мои жалобы и только осуждала меня за дерзость жаловаться на мир, созданный для нас Богом.

– Но почему ему хочется, чтобы нам было так неуютно и холодно? – возмущалась я, а Эмили, с ненавистью глядя на меня, качала и кивала головой своим подозрениям, которые она связывала со мной со дня моего рождения.

– Разве ты не слушаешь, что говорят в воскресной школе? Бог посылает нам испытания и несчастья, чтобы укрепить наше намерение, – говорила она сквозь зубы.

– Какое намерение? – Я никогда не стеснялась задавать вопросы о том, чего я не знаю. Желание все знать и понимать было так велико, что я спрашивала даже Эмили.

– Наше намерение прогнать дьявола и грех, – сказала она. Затем Эмили остановилась, как обычно высокомерно глядя на меня, и добавила, – но должно быть уже слишком поздно для твоего спасения. Ты – Енох.

Она никогда не упускала возможности напомнить мне об этом.

– Нет, – настойчиво возражала я, устало отрекаясь от проклятья, которое Эмили обрушивала на меня.

Она продолжала идти, уверенная в своей правоте и в том, что у нее особенные уши, которые слышат слова Бога, и особенные глаза, чтобы видеть Его деяния. «Кто дал ей право пользоваться такой силой? – спрашивала себя я, – наш священник или папа?» Ему нравилось ее увлечение Библией; мы взрослели, но папа не уделял ей больше внимания и времени, чем мне или Евгении. Эмили это, видимо, устраивало, и она не возражала. Ей, как никому другому, нравилось одиночество. Она не только не стремилась быть с кем-нибудь в компании, но почему-то избегала всех и, особенно, Евгению.

16
{"b":"104820","o":1}