– Похоже, что так и есть, – сказала она. – Похоже.

– Ты дашь миссис Кунс осмотреть себя, – приказал папа.

– Что ты имеешь в виду, папа?

– Она скажет мне, что на самом деле произошло здесь прошлым вечером, – сказал он. Я широко открыла глаза и замотала головой.

– Нет, папа. Я не совершила ничего плохого. Правда не совершила!

– Не думаешь ли ты, что кто-нибудь из нас теперь поверит тебе, а, Лилиан? – спросил он. Не усложняй дела, – посоветовал он. – Если понадобится, я тебя подержу, – пригрозил он.

– Что ты собираешься делать, папа?

Я взглянула на миссис Кунс, и мое сердце забилось, готовое выскочить, потому что я знала ответ.

– Пожалуйста, папа, – простонала я. По моим щекам потекли горячие обжигающие слезы. – Пожалуйста, – умоляла я.

– Делай, что она скажет, – приказал папа.

– Подними юбку, – приказала миссис Кунс. У нее почти не осталось зубов, а те, что не выпали, были темно-серыми, и ее влажный коричневый язык трепыхался между ними, похожий на кусок гнилого дерева.

– Ну! – рявкнул папа.

Мои плечи сотрясали рыдания. Я подняла юбку.

– Вы можете отвернуться, – сказала миссис Кунс папе. Я почувствовала, как ее пальцы, холодные и твердые как гвозди, стянули с меня трусики, а ногти царапали мою кожу.

– Подними коленки, – сказала она.

Я задыхалась и хватала ртом воздух. У меня закружилась голова. Она раздвинула мои ноги. Я старалась не смотреть, но это не помогло. Я была так унижена. Мне стало больно, и я вскрикнула. Я, наверное, на мгновение потеряла сознание, потому что, когда я открыла глаза, миссис Кунс стояла в дверях с папой, заверяя его, что я не потеряла невинности. После их ухода, я лежала рыдая, пока не кончились слезы и не заболело горло. Затем я оделась и свесила ноги с кровати.

Только я начала вставать, как вернулся папа в сопровождении Эмили. Он нес большой сундук, а она – одно из своих простых мешковатых платьев. Он поставил сундук и посмотрел на меня, и его взгляд все еще был полон гнева.

– Люди съезжаются со всей страны на похороны этого мальчишки, – сказал он. – Наше имя – у всех на устах не без твоей помощи. Возможно, у меня в доме – ребенок Сатаны, но я не собираюсь устраивать его здесь как дома.

Он кивнул Эмили, которая подошла к моему шкафу и принялась выбрасывать все мои наряды. Не обращая внимания, она сваливала их в кучу у своих ног; мои шелковые блузки, красивые юбки и платья, – все те вещи, которые мама с такой заботой заказывала для меня у портных или покупала.

– С сегодняшнего дня ты будешь носить только простую одежду, есть простую пищу и проводить время в молитвах, – провозгласил папа. А затем он составил список правил: – Содержи себя в чистоте, но никакого душистого мыла, ни кремов, ни косметики. Тебе не придется стричь волосы, но ты всегда должна их убирать и закалывать, и не позволять никому, особенно мужчинам, смотреть на тебя, когда твои волосы распущены. Не вздумай и ногой ступить за пределы этого дома или наших земель без моего особого разрешения. Ты должна вести себя во всем скромно. Отныне считай себя прислугой, а не членом семьи. Ты будешь омывать ноги своей сестры, выносить за ней ночной горшок и не вздумай поднять свой дерзкий взгляд на нее, меня или даже на прислугу в доме. Ты меня поняла, Лилиан?

– Да, папа, – сказала я. Взгляд его немного смягчился.

– Мне жаль тебя, жаль, что тебе придется жить с тем, что у тебя в сердце, но мне жаль тебя потому, что я согласился с Эмили и священником наставить тебя по пути искупления.

Пока он говорил, Эмили энергично доставала все мои туфли и сбрасывала их в кучу. Из комода вытащила все мое белье и чулки и бросила все в сундук. Эмили практически смела все мои драгоценности, безделушки и браслеты. Опустошив ящики комода, она остановилась, оглядываясь.

– Комната должна быть простой как келья в монастыре, – объявила Эмили. Папа кивнул, и Эмили подошла к стене и сорвала все картины и школьные повальные грамоты в рамках. Она собрала всех моих плюшевых зверюшек, сувениры, мою музыкальную шкатулку. Она даже сдернула симпатичные занавески с окон. Все было засунуто теперь в сундук. Затем она встала надо мной.

– Сними все с себя и одень это платье, – сказала она, показывая мешкообразное платье, которое она принесла с собой. Я посмотрела на папу. Он кивнул, подергивая себя за кончики усов.

Я встала и расстегнула мое светло-голубое платье. Оно, соскользнув с моих плеч, упало к ногам. Я сделала шаг и положила платье поверх той кипы, которую Эмили соорудила из моих вещей. Я дрожала, обхватив себя руками.

– Одень это, – сказала Эмили, протягивая свое платье. Я натянула его через голову. Платье было слишком большим и длинным, но ни Эмили, ни папу это не интересовало.

– Ты можешь спускаться вниз на завтрак, ланч и обед только с завтрашнего дня, – сказал папа. – Но с этого дня ты не будешь заговаривать первой, пока тебе не зададут вопрос, и тебе запрещается разговаривать с прислугой. Мне больно от того, что приходится все это делать, Лилиан. Но тень Сатаны все еще над нашим домом, и ее необходимо убрать.

– Позволь нам помолиться вместе, – предложила Эмили. Папа кивнул. – На колени, грешница, – рявкнула она на меня. Я опустилась, она тоже, и к нам присоединился папа.

– О, Господи! Дай нам силы помочь этой проклятой душе побороть дьявола, – сказала Эмили и прочитала молитву. Когда все закончилось, они с папой вынесли сундук со всеми моими милыми и драгоценными мирскими вещами и удалились, оставив меня среди голых стен и пустых комодов.

Но мне не было жалко себя. Все мои мысли были о Нильсе. Если бы я не была такой дерзкой с папой, я, наверное, попала бы на торжество, а если бы я пошла на торжество, Нильсу не нужно было бы карабкаться ко мне в комнату, чтобы увидеть меня, и он был бы жив. Эта уверенность усилилась два дня спустя, когда состоялись похороны Нильса. Я больше не отрицала случившееся и поняла, что все это было не сном. Папа запретил мне присутствовать на похоронах. Он сказал, что это было бы позором.

– Все будут смотреть на нас, Буфов, – объявил он и добавил с ненавистью, – достаточно того, что я ходил к Томпсонам и вымаливал у них прощение за то, что ты – моя дочь. Я положусь на Эмили.

Он посмотрел на нее с большим уважением и восторгом, чем я когда-либо видела в его взгляде. Она расправила плечи.

– Всевышний дал нам силу, чтобы смело пережить наши бедствия, папа, – сказала она.

– Спасибо уже только за твою религиозную преданность, Эмили, – сказал он. – Спасибо уже за это.

В это утро я из окна своей комнаты смотрела туда, где, я знала, Нильса опускали в последнее его пристанище. Я слышала рыдания и крики так явно, будто я сама была там. Слезы текли по моим щекам, когда я читала молитву Господу. Затем я поднялась, чтобы принять всю тяжесть моей новой жизни, по иронии судьбы найдя некоторое облегчение в самодеградации и боли. Чем грубее со мной обращалась и разговаривала Эмили, тем лучше мне было. Я больше на нее не обижалась. Я поняла, что этот мир для таких как Эмили, и больше не убегала к маме за помощью или сочувствием.

Так или иначе мама смутно осознавала, что произошло, потому что она никогда не понимала наших отношений с Нильсом. Она слышала подробности этого ужасного случая и слышала версию Эмили; но как и все остальное, что было неприятным, мама старалась побыстрее забыть. Мама была как сосуд, который переполнен печалью и трагедиями и не может вместить еще что-либо.

Время от времени она делала замечания по поводу моей одежды или прически, а иногда даже интересовалась, почему я не хожу в школу, но как только я начинала объяснять, она отворачивалась или меняла тему разговора.

Вера и Тотти всегда старались принести мне побольше еды, или сделать мне что-нибудь приятное. Также относились и остальные слуги и рабочие. Они, также как и прислуга, были опечалены тем, что я так безропотно приняла свою судьбу. Но когда я думала о всех тех людях, кто любил меня и кого я любила и о том, что с ними произошло – начиная с моих настоящих родителей и заканчивая Евгенией и Нильсом – я ничего не могла поделать, кроме как принять мое наказание и искать спасения, как сказали мне папа и Эмили.