– Чудная у вас фамилия: Ве-ли-ка-нов!

– Чем же чудная?

Санька хотел сказать, что она доктору не подходит, но постеснялся.

– И у меня чудная, – чтобы выпутаться из положения, сказал он. – Черезов. У нас полсела Черезовы. А что значит – Черезов – вовсе непонятно… А еще у меня кличка есть.

– Какая же?

– Санька-Телефон.

– Почему же тебя телефоном назвали?

– Так уж назвали…

Их разговор прервал приход Василия Степановича.

Отозвав племянника к двери, он сказал ему что-то такое, что заставило Саньку исчезнуть с быстротою молнии.

– Ну? – спросил доктор.

– Теперь все в порядке, – ответил Василий Степанович.

Было далеко за полночь, когда откуда-то издалека донеслись звуки чистой автоматной и пулеметной стрельбы и несколько взрывов. Бой продолжался часа полтора, потом все стихло.

Утром, комбинируя услышанные отрывки немецких фраз, доктор получил представление о ночных событиях.

Немецкий карательный отряд имел четкие сведения о местонахождении партизан. Разделившись на две группы, немцы неминуемо должны были замкнуть их в кольцо. Но ход хорошо задуманной операции с самого начала был расстроен. Партизаны оказались вне кольца и внезапно напали с тыла на часть отряда, двигавшегося от Ельникова хутора. Они уничтожили часть карателей и захватили несколько пулеметов.

В сарай, подобно буре, ворвался сам обер-лейтенант Густав Ренке.

– Семь унд десять крейст, унд дьевьять фюр офицер, унд ейне пальшой висильца!..

Плотника и подручного это приказание оглушило, точно громом.

Первым обрел дар речи доктор Великанов.

– Только не это! – воскликнул он. – Что угодно, но не это! Гроб, крест для них – это я еще могу помочь, но это… Пусть лучше вешают меня самого!

Василий Степанович был взволнован не меньше доктора Великанова, но, не обладая его красноречием, высказался проще и лаконичнее:

– А ты думаешь, я буду?

После первого взрыва чувства оба задумались. Прежде всего необходимо было узнать – что, собственно, произошло. Эту задачу помогла разрешить происходившая во дворе комендатуры кутерьма.

Немцы схватили и привезли в Большие Поляны показавшихся им подозрительными четырех колхозников и учительницу из села Солонцы. Приговоренные в ожидании расправы были брошены в школьный подвал.

Все дома рядом со школой были забиты эсэсовцами, а под липой образовался целый клуб офицеров карательного отряда.

Дело готовилось нешуточное – речь шла об окружении всего северо-восточного участка леса.

Этой новостью доктор Великанов поделился с Василием Степановичем. Тот опрометью кинулся из сарая.

Оставшись один, доктор снова занял свой наблюдательный пост, откуда было видно все происходившее во дворе комендатуры и куда доносились обрывки офицерских разговоров.

Скоро он установил, что всеми делами вершил высокий, худощавый, немолодой эсэсовец, по-видимому, очень важный. Заняв кабинет обер-лейтенанта Ренке, он гонял его, как мальчишку.

Было уже часа два пополудни, когда Великанов увидел высокого эсэсовца совсем близко. Прямой, как жердь (черная форма подчеркивала его выправку), он шел, вернее, шествовал к заманчивой липе в сопровождении толстого краснорожего полковника – командира мототанковой части. Демонстрируя почтительность и внимательность, последний то и дело по-собачьи подкатывался под ноги величественного спутника, ловя его редкие каркающие слова.

Остановившись под липой, эсэсовец оперся на ствол и развернул карту. Доктор слышал его лаконичную и отрывистую речь.

– Сначала Солонцы, потом Ельники… Это подозрительно… Теперь мы принимаем маленькую предосторожность. Первоначальный план операции, сообщенный офицерам, будет отменен… Понимаете?

Здесь взор эсэсовца остановился на стене сарая, и сердце доктора Великанова на одну минуту сжалось от страха. Ему показалось, что голубые, полузакрытые веками глаза видят его сквозь дерево. Но таким сверхъестественным свойством тот не обладал: он просто не верил стене, как вообще не верил никому и ничему. Он, еще раз внимательно и недружелюбно осмотрев стену сарая, каркнул:

– Отойдемте дальше.

И они двинулись. Остановился эсэсовец шагах в сорока, на совершенно открытом месте, и расслышать продолжение разговора доктор при всем желании не мог. Хуже всего было то, что (как успел он догадаться) речь шла о какой-то каверзе, угрожавшей серьезной бедой партизанскому отряду.

Нужно было действовать, и притом очень смело и прямолинейно, и, наскоро стряхнув с себя опилки и стружки, доктор схватил в руки первый попавшийся на глаза инструмент (это была лучковая пила), вышел из сарая и, по возможности бесшумно, напрямик двинулся к эсэсовцу и полковнику, поглощенным разглядыванием карты. Замысел был смел, но очень прост: все зависело от того, сколько шагов он успеет сделать, прежде чем будет замечен, и что успеет расслышать, проходя мимо.

И он расслышал:

– …Наверняка сосредоточатся западнее Дуванки, а мы, когда телефонная связь будет взята под контроль…

Разговор прервался. Не глядя на немцев, доктор Великанов почувствовал на себе пристальный взгляд эсэсовца.

«Спокойствие!.. Только спокойствие!» – сказал себе доктор и, проходя мимо немцев, поприветствовал их, если не слишком низким, то все же достаточно почтительным поклоном, единственным назначением которого было усыпление бдительности эсэсовца.

Последующее не замедлило доказать, сколь необходимы были эти уловки. Доктора остановила негромкая, но очень грозная и повелительная команда:

– Стой!

Повернувшись, он увидел направлявшегося к нему черного эсэсовца.

«Спокойствие!» – еще раз предупредил себя доктор Великанов.

И он сделал нечто достойное незаурядного артиста: неуверенно, с видимой робостью шагнул навстречу эсэсовцу и, сняв картуз (на нем был старый картуз Василия Степановича), почтительно остановился.

Но даже мастерски разыгранная покорность не могла до конца усыпить недоверчивость эсэсовца. Немного подумав, он, не спуская глаз с доктора Великанова, приказал полковнику:

– Позовите сюда коменданта!

Распоряжение было выполнено молниеносно. Не прошло и минуты, как доктор Великанов увидел обер-лейтенанта Ренке, мчавшегося к месту происшествия дробной и старательной рысцой.

– Кто и зачем здесь? – спросил эсэсовец, ткнув пальцем в сторону застывшего в почтительном недоумении доктора.

В иное время Густав Ренке, конечно, испепелил бы нашего героя за причиненную ему тревогу, но сейчас речь шла не столько о докторской судьбе, сколько о бдительности комендатуры и о царивших в ней порядках.

И Густав Ренке отрапортовал:

– Осмелюсь доложить: плотник, находящийся в услужении комендатуры…

– Вы проверили этого человека?

– Разумеется! – воскликнул обер-лейтенант, пожирая глазами начальство. – Этот человек нам известен своим враждебным отношением к большевикам, которые расстреляли двух его сыновей. Осмелюсь доложить…

– Довольно! Я хотел установить два факта: кто он и что он здесь в данную минуту делает?

– Осмелюсь доложить, я на основании вашего приказа дал распоряжение о срочном изготовлении виселицы…

– Виселицы? – уже значительно мягче переспросил эсэсовец.

– Так точно! Ему дан заказ на изготовление виселицы.

– Великолепно! Передайте – пусть он поторапливается. Можете идти, обер-лейтенант.

По-прежнему симулируя полное непонимание и почтительность, доктор поклонился и не спеша двинулся в прежнем направлении.

Уходя от места столь опасного разговора, доктор Великанов успел даже расслышать продолжение беседы черного эсэсовца с краснорожим подхалимом-полковником.

– Имейте в виду, – каркал эсэсовец, – что о настоящем плане операции известно сейчас только троим: мне, вам и начальнику штаба подполковнику Граббе…

– Это замечательно! – громко отозвался полковник. – Ваша мысль великолепна!

Полковник был в восторге, но кто передаст ужас доктора Великанова, четвертого по счету человека, посвященного в план длинного эсэсовца? Только он один мог предотвратить гибель партизанского отряда, – Василий Степанович ушел, и ушел, вероятно, надолго.