Легче было бы перемыть все тарелки.

— Пожар кончился? — спросил он, входя в гостиную.

Она его не слышала. Она находилась на расстоянии сотен миль и десятилетий от него. Она сидела, сильно сгорбившись, в кресле, вытянув перед собой ноги. На ручке кресла лежали два яблочных огрызка, на полу валялся пакетик от бисквитов.

— Кьяра, — позвал он, потом громче: — Кьяра.

Она подняла глаза от страницы, не сразу увидев его, потом осознала, что это ее отец. Тут же забыв о нем, снова опустила глаза в книгу.

— Кьяра, пора спать.

Она перевернула страницу.

— Кьяра, ты меня слышишь? Пора идти спать!

Продолжая читать, она оттолкнулась одной рукой от кресла. Дойдя до конца страницы, она остановилась, оторвалась от книги и поцеловала его, а потом ушла, заложив страницу пальцем. У него не хватило духу сказать ей, чтобы оставила книгу в гостиной. Ладно, если он встанет ночью, то сам выключит у нее свет.

В гостиную вошла Паола. Нагнулась, выключила свет рядом с креслом, подобрала яблочные огрызки и пакетик от бисквитов и вернулась на кухню. Брунетти выключил верхний свет и двинулся по коридору к спальне.

На следующее утро в восемь Брунетти приехал в квестуру, остановившись по дороге, чтобы купить газеты. Об убийстве сообщалось на одиннадцатой полосе «Коррьере», которая уделила ему только два абзаца, вообще не было упомянуто в «Ла Република», что вполне понятно — ведь сегодня была годовщина одного из самых кровавых терактов шестидесятых годов, а вот «Иль Гаццеттино» поместила сообщение на первой странице второго раздела, как раз слева от статьи о трех молодых людях, которые погибли, врезавшись в дерево на государственной трассе между Доло и Местре.

В заметке сообщалось, что молодой человек, названный «Микеле Фоостер», оказался, очевидно, жертвой ограбления. Не исключались и наркотики, хотя в заметке, вполне в стиле «Гаццеттино», ни слова не говорилось о том, какое именно отношение наркотики могут иметь к этому делу. Брунетти часто размышлял о том, что, к счастью для Италии, ответственность прессы не является одним из условий вхождения в Общий рынок.

От центрального входа квестуры до дверей отдела по делам иностранцев змеилась обычная очередь, состоящая из плохо одетых и дурно обутых иммигрантов из Северной Африки и только что освободившейся Восточной Европы. Всякий раз, когда Брунетти видел эту очередь, его посещала мысль о шутках истории: три поколения его семьи покидали Италию, чтобы попытать счастья в таких далеких краях, как Австралия и Аргентина. А теперь в Европе, изменившейся вследствие недавних событий, Италия превратилась в эльдорадо для новых потоков еще более бедных, еще более темноволосых иммигрантов. Многие из его друзей говорили об этих людях с презрением, отвращением, даже с ненавистью, но Брунетти всегда смотрел на них сквозь призму воображения — ему представлялись его собственные предки, стоящие в таких же очередях, так же бедно одетые и плохо обутые, говорящие на какой-то смеси языков. И так же, как эти бедолаги, готовые убираться в домах и присматривать за детьми тех, кто будет им за это платить.

Он поднялся по лестнице на четвертый этаж в свой кабинет, кому-то пожелал доброго утра, кому-то кивнул. Войдя к себе, он взглянул на стол, не появились ли на нем новые бумаги. Никаких новостей пока еще не поступило, и он решил, что может располагать сегодняшним днем так, как ему заблагорассудится. А заблагорассудилось ему протянуть руку к телефону и попросить связать его с комендатурой карабинеров на американской базе в Виченце.

Этого абонента оказалось отыскать гораздо проще, и через минуту Брунетти уже разговаривал с майором Амброджани, который сообщил, что именно он отвечает с итальянской стороны за расследование убийства Фостера.

— С итальянской? — переспросил Брунетти.

— Ну да, с итальянской, а американцы проведут свое расследование.

— Значит ли это, что могут возникнуть проблемы с юрисдикцией? — спросил Брунетти.

— Нет, вряд ли, — ответил майор. — Вы, гражданская полиция, ведете расследование у себя в Венеции. Но вам понадобится разрешение либо помощь американцев.

— У вас в Виченце?

Амброджани рассмеялся:

— Нет, ничего такого я не имею в виду. Речь идет только о базе. Пока вы находитесь в Виченце, в самом городе, за все отвечаем мы, корпус карабинеров. Но как только вы явитесь на базу, командовать будут американцы, и американцы станут вам помогать.

— Вы говорите так, словно сомневаетесь в этом, майор, — сказал Брунетти.

— Ничего подобного. Никаких сомнений.

— Значит, я неверно понял ваш тон. — А сам подумал, что все он понял правильно. — Мне бы хотелось съездить туда и поговорить с теми, кто его знал.

— По большей части это американцы, — сказал Амброджани, намекнув Брунетти на трудности с языком.

— У меня с английским все в порядке.

— Тогда у вас не будет проблем.

— Когда можно приехать туда?

— Сегодня, прямо с утра. Или во второй половине дня. Когда вам угодно, комиссар?

Из нижнего ящика Брунетти вытащил расписание поездов и пролистал его, ища линию Венеция — Милан. Нашелся поезд, уходящий где-то через час.

— Я могу успеть на поезд девять двадцать пять.

— Прекрасно. Я вышлю машину встретить вас.

— Спасибо, майор.

— Очень рад, комиссар, очень рад. С нетерпением жду вас.

Они обменялись любезностями, и Брунетти положил трубку. Первое, что он сделал, — это подошел к стенному шкафу, стоявшему напротив. Открыл его и начал рыться в вещах, которые громоздились на дне: пара сапог, три электрические лампочки в отдельных коробочках, удлинитель, несколько старых журналов и коричневый кожаный портфель. Он вынул портфель и стер с него пыль. Вернувшись к столу, он засунул в портфель газеты, потом добавил несколько папок, которые ему еще предстояло просмотреть. Из переднего ящика вынул номер «Панорамы» двухнедельной давности и затолкал туда же, в портфель.

Дорога была знакомой, вдоль трассы на Милан, через поля, выжженные летней засухой до устрашающей черноты. Он сел с правой стороны, чтобы избежать лучей жаркого солнца, которое все еще жгло, хотя уже был сентябрь и неистовость лета пошла на спад. В Падуе, на второй остановке, из поезда вывалились целые толпы студентов университета, они держали в руках свои новые учебники с таким видом, словно то были талисманы, которые перенесут их в лучшее будущее. Он помнил это чувство, это ежегодное возрождение оптимизма, которое обычно посещало его, когда он сам учился в университете — словно девственно чистые тетради в начале первого семестра знаменовали собой обещание лучшего года, чем прошлый, и более светлой участи.

В Виченце он сошел с поезда и оглядел платформу, ища человека в форме. Никого не увидев, спустился по ступенькам, прошел по тоннелю под путями и поднялся наверх, к вокзалу. Перед вокзалом он увидел темно-синий седан с надписью «Корпус карабинеров», заносчиво и без всякой на то необходимости припаркованный под углом к зданию; водитель седана был в равной степени поглощен сигаретой и розовыми страницами «Гаццеттино делло Спорт».

Брунетти постучал по заднему стеклу. Водитель лениво повернул голову и потянулся назад, чтобы открыть дверь. Пока он ее открывал, Брунетти успел подумать о том, насколько иначе обстоят дела здесь, на Севере, по сравнению с Южной Италией. Там любой карабинер, услышав неожиданный шум сзади, немедленно оказался бы либо на полу салона, либо вжался в землю рядом с машиной, выхватив револьвер, а может быть, уже и палил бы в направлении, откуда услышал шум. А здесь, в сонной Виченце, он всего лишь протянул, даже ничего не спросив, руку, чтобы открыть незнакомцу дверь.

— Инспектор Боннини? — спросил водитель.

— Комиссар Брунетти.

— Из Венеции?

— Да.

— Доброе утро. Я отвезу вас на базу.

— Это далеко?

— Пять минут. — С этими словами водитель положил газету на сиденье рядом, выставив на обозрение любителей футбола последний триумф Счилаччи, и завел мотор. Не позаботившись посмотреть ни влево, ни вправо, он выехал с места привокзальной парковки, прямиком врезавшись в мимо идущий поток транспорта. Машина обогнула город, держа к востоку, в том направлении, откуда приехал Брунетти.