Сара не проснулась.

Скользя по собственному дому словно призрак, — точнее, по дому матери, но в данном случае эта деталь роли не играла, — Уэссекс добрался до библиотеки и осторожно запер за собою дверь. Герцог с облегчением перевел дух; здесь он никого не побеспокоит и никто не побеспокоит его.

Во времена его отца здесь располагался кабинет, и помещение до сих пор носило отпечаток мужской строгости. Массивный письменный стол из красного дерева и буфет стояли здесь еще с той поры, дубовые полки по-прежнему были заполнены книгами, но вдовствующая герцогиня и ее дама-компаньонка успели наложить свой отпечаток на обстановку. Перед глубоким креслом, рядом с камином, примостилась скамеечка для ног, а в самом кресле лежала плетеная корзинка с принадлежностями для шитья, и ее содержимое отчасти высыпалось наружу.

Уэссекс поставил фонарь на стол и порылся в ящиках в поисках какого-нибудь листа бумаги. Найдя один и свернув трубкой, герцог поджег его от пламени фонаря, а потом с его помощью зажег свечи: сперва в подсвечниках, стоявших на каминной полке, затем — в причудливом канделябре на длинном столе посреди библиотеки. Помещение заполнилось светом, и налет заброшенности пропал.

В камине уже лежали дрова, приготовленные на утро. Они быстро разгорелись, и приятно повеяло теплом. Уэссекс разыскал графинчик с бренди и щедро плеснул себе в бокал. Лэнгли всегда следил за тем, чтобы графины были полны; вдовствующая герцогиня могла пользоваться этой комнатой, но она не стала бы менять ничего из того, что было заведено ее сыном.

Уэссекс машинально взглянул на портрет, висящий над камином. Лебрюн изобразил его отца молодым мужчиной, разодетым в атлас и кружева по моде ушедшего века, с рапирой на бедре. Этот задиристый денди погиб двенадцать лет назад, при безуспешной попытке спасти французского дофина от террора, но бабушка продолжала терпеливо ждать, что в один прекрасный день Эндрю Дайер снова шагнет через порог этого дома, — хотя не меньше десяти человек объявили, что он погиб во Франции, и канцлерский суд постановил, что титул должен перейти к его сыну.

И все же, вопреки всем доводам и здравому смыслу, бабушка до сих пор думала, что Эндрю может вернуться, и иногда Уэссексу казалось, что она права, как если бы мнимая определенность его жизни была лишь маскарадом и фундамент ее стоял на зыбком песке.

Уэссекс покачал головой, мрачно удивляясь собственным фантазиям. Пожалуй, ему нужно было или не пить вовсе, или выпить еще. Герцог быстро поднес бокал с бренди к губам и наполовину осушил его.

Он вообще не собирался отдавать Саре «Сердце пламени». Ну да, конечно, мелочный жест, — как будто, проиграв сражение за свою свободу, герцог никак не мог примириться с окончательной капитуляцией. «Сердце пламени» было даром влюбленных, а они с Сарой — не любовники и никогда ими не будут. Он женился на ней по приказу короля, и она согласилась выйти за него тоже по приказу.

Но он дал Саре свое имя и титул, а значит, она получала право и на все фамильные драгоценности. У него не было никаких оснований утаивать какую-нибудь из них лишь потому, что ее вручение было обманом.

Бокал опустел, и Уэссекс налил себе еще; он знал, что бренди заменяет крепкие нервы, а завтра ему придется смотреть в лицо своей жене без поддержки спиртного.

Завтра и всю жизнь.

Уэссекс вздохнул и отнес бокал обратно, к камину. Проходя мимо табурета, он зацепился за какой-то предмет, лежащий на ковре. Он остановился и подобрал находку. Альбом для рисования, в кожаном переплете, с золотым тиснением. Герцог вернулся к креслу и уселся, машинально отодвинув корзинку с рукодельем. Насколько ему было известно, ни бабушка, ни дама Алекто не рисовали. Чей же это альбом?

Страницы были заполнены тщательно выполненными замысловатыми набросками, иногда завершенными акварелью или чернилами. Альбом явно принадлежал молодой светской даме; содержимое его было именно таким, какого можно было ожидать: вазы с фруктами, цветы, головы лошадей и долговязые дамы в тщательно прорисованных платьях, явно скопированных из «Собрания мод Аккермана».

Но среди этих рисунков встречались и другие, сами по себе достаточно безобидные — но вызвавшие у Уэссекса смутную тревогу. Палуба корабля, нарисованная очень старательно, но в общих чертах, как будто художница пыталась восстанавливать что-то по памяти. Колониальное поселение; простенькие беленые домики протянулись вдоль незнакомого берега. Женщина сбивает масло. Другая женщина сидит за прялкой.

А потом, страница за страницей, — изображения аборигенов, диких и великолепных с этими их перьями и раскраской. Художница наверняка потратила много времени на эти рисунки; во всяком случае, она воспроизвела каждую деталь этих варварских нарядов и дикого окружения с величайшей аккуратностью… и точностью. У Уэссекса были основания считать эти рисунки точными, поскольку он с легким на подъем мистером Костюшко провел около полугода, путешествуя по землям этих народов в американских колониях.

Но нужно было очень хорошо поискать, чтобы даже среди тех, кто родился и вырос в колониях, найти женщину, знающую индейцев кри настолько хорошо, насколько, похоже, их знала неведомая художница. Кто же она такая?

Между страницами альбома обнаружилось несколько писем, и из них герцог узнал имя его владелицы. Сара, маркиза Роксбари.

Его жена.

Это просто невозможно! Если бы Сара совершила путешествие в американские колонии, Уэссекс непременно знал бы об этом… но если она туда не ездила, просто непостижимо, как она могла нарисовать столь точные и детальные картинки.

И впервые Уэссексу захотелось поточнее узнать, на ком же он женился.

Сара мчалась прочь от ужаса, что гнался за ней по местности, которая становилась все более нереальной, пока сама ее нереальность не вывела Сару к пробуждению.

Она лежала на незнакомой кровати в незнакомой узкой комнате. Золотистый солнечный свет пронизывал лондонский воздух и падал на расписной потолок спальни; роспись ярко блестела.

Она в Дайер-хаусе, и вчера она вышла замуж за герцога Уэссекского.

Сара застонала и повернулась на другой бок. На краткий миг ей показалось, что все это тоже часть сна.

Сон! Но как Сара ни старалась ухватить эти воспоминания, они просочились у нее между пальцами. Она узнала что-то важное… какую-то правду, которую ей следовало запомнить…

Но все исчезло бесследно.

Сара в ярости и отчаянии стукнула кулаком по подушке и взвизгнула: что-то холодное коснулось ее запястья. Она откатилась в сторону, села и окончательно открыла глаза.

Это было ожерелье. Оно лежало на кровати, там, куда упало, соскользнув с подушки. Озадаченная Сара подобрала странную находку. Может, вчера, со всей этой суматохой, она позабыла его снять, когда ложилась в постель?

Нет. Эта вещь была не из числа ее драгоценностей. Сара посмотрела на рубиновое сердце, покоящееся в ее ладони, и постепенно до нее дошло: пока она спала, здесь побывал герцог Уэссекский. Это он оставил ожерелье.

Сара повертела сверкающую вещицу и обнаружила сзади выгравированные переплетенные инициалы. Вполне понятный знак. Роскошная взятка, предназначенная для того, чтобы купить ее молчание — чтобы она угодливо помалкивала насчет отсутствия Уэссекса. Купить… как будто она — торговка, служанка, уличная шлюха. Как будто в их отношениях не было ни чести, ни даже долга, а лишь покорность, которую можно купить.

Сара стиснула зубы. Ее раздражение стремительно перерастало в ярость. Уэссекс зря считает свое герцогство такой уж ценной вещью, раз в нагрузку герцогине достается такой тип, как он. Волна ярости смыла всю двусмысленность и нерешительность последних нескольких недель, а заодно — и последние следы странного сна. Уэссекс нанес ей смертельное оскорбление, и Сара позаботится, чтобы он горько об этом пожалел.

Из желто-белой утренней гостиной, расположенной на втором этаже, открывался прекрасный вид на оживленную улицу. Герцог Уэссекский наблюдал за прохожими с тоскливым безразличием. Вместо обычного утреннего шоколада на этот раз перед герцогом стояла китайская фарфоровая чашка с крепким черным кофе. Несмотря на все усилия Этелинга и большое количество ледяной воды, Уэссекс чувствовал себя столь же хрупким, как и эта тончайшая чашка.