Отбежав подальше, он кинулся на траву, взволнованный и неподвижный, испуганный насмерть своим поступком.
Глава VIII
— Ничего, ничего, право же, ничего. Мне не больно, ничуточки не больно! — уверяла всех бледная, едва стоявшая на ногах, измученная Сонечка в ответ на тревожно сыпавшиеся на нее вопросы взрослых и детей, предлагавших ей спирт, воду, валерьяновые капли, лекарства.
Валентина Павловна успела уже намочить водою полотенце и положить его на голову девочки.
Отец Сонечки, полковник Сливинский, был очень взволнован.
— Ну и мальчуган! Немало он наделает вам еще бед! Помянете меня, Валентина Павловна.
— Вы правы, полковник, — вмешался Мик-Мик. — Шура наш, Щелчок-мальчишка, отчаянный паренек… Но ведь не виноват же он, что в жилах его течет кровь буйного цыганенка. А все-таки я готов побиться об заклад, что у него добрая, чистая, неиспорченная душа и что со временем он сделается неузнаваем…
— Ну, пока мы дождемся этого, он всех ваших ребят покалечит, — сердито отвечал Сливинский.
Валентина Павловна, смущенная и взволнованная, извинялась перед ним и Сонечкой.
Последняя, желая успокоить всех, говорила:
— Ну, право же, мне не больно, совсем не больно! Я не сильно ушиблась, нет!
— А Шура будет все-таки строго наказан, — проговорила бабушка.
Чье-то тихое, чуть слышное, всхлипывание последовало за ее словами из дальнего уголка залы.
— Галя! Галя! О чем ты, дитя мое?
Симочка и Ляля поспешили к плачущей девочке, взяли ее за руки и подвели к Раевой.
— Бедная крошка, о чем это она?
Теперь все взоры устремились на девочку с большими кроткими глазами, из которых текли целые потоки слез.
Совсем смятенная всеобщим к ней вниманием, Галя полезла за платком в карман, и — о, ужас! — оттуда посыпались яблоко, груша и конфеты… целая масса конфет.
Испуганная неожиданностью, девочка еще больше залилась слезами.
— О, я не воровка, — шептала она сквозь рыдания, закрывая лицо обеими ручонками. — Я для Орли это… для братика… мне Ляля дала.
— Бедная девочка! О чем такие горячие слезы? — прозвучал из толпы гостей чей-то нежный голос, и высокая тоненькая шатенка с печальными глазами и очень серьезным лицом выступила вперед. За нею спешила кругленькая, толстенькая дама. Они только что приехали и незаметно, среди общего шума, смешались с толпою.
— Валентина Павловна, — проговорила толстушка, протягивая руку Раевой, — поздравляю с «новорожденной»… Видите, не обманула, приехала и подругу свою Натали Зараеву привезла с собою, — и она представила высокую шатенку хозяйке дома.
— Мамочка! Tante Натали… Наконец-то!.. А без вас тут столько всего было! — и Толя с Валей наперерыв стали рассказывать происшествие с Сонечкой.
Полковница Сливинская встревожилась, бросилась к дочери, стала расспрашивать ее: не больно ли ей еще? прошел ли ушиб? не испугалась ли она?
Но Сонечка уже успела отойти от испуга и волнения и со смехом рассказывала матери о своем подневольной кружении.
— А знаете ли что, господа? — предложил полковник Сливинский детям. — Пробегитесь-ка по саду. Ночь дивная… теплая, точно июнь на дворе… И Сонина голова освежится, по крайней мере.
— Отлично! Отлично! Идемте в сад скорее! — оживилась молодежь.
— А Галя? Что делать с нею? Нельзя же ее оставить так! — озабоченно произнес Счастливчик.
— Вашу Галю вы оставите мне! — произнесла tante Натали, как ее называли дети Сливииских. — И будьте покойны, я ее утешу.
Взяв за руку все еще тихо плакавшую Галю, красивая дама отвела ее в дальний уголок залы, посадила на колени и, обвив рукою плечи девочки, спросила:
— О чем ты, моя крошка? Кто обидел тебя? Скажи, и, может быть, мы пособим твоему горю…
Ее тихий нежный голос сразу подействовал на Галю. Все еще не отрывая от лица смоченных слезами ручонок, Галя невольным движением, исполненным доверия, прижалась к груди незнакомой ей дамы и прошептала:
— Мне жаль Орлю… Все считают его нехорошим, злым… а он добрый. Он, чтобы спасти меня… обещал цыганам коня украсть… И его чуть не убил злой Яшка… А сам он добрый… Ради меня он много претерпел… Вы не знаете… Я вам все расскажу…
И в ожидании ответа, Галя внезапно оторвала руки от лица.
— Боже мой! Какое сходство!
Слова эти вырвались против воли из груди красивой дамы, и она впилась глазами в бледненькое личико и мокрые еще от слез глаза ребенка.
А Галя уже говорила, говорила без умолку, о своей жизни у цыган, о подвигах Орли, о своих страданиях вплоть до счастливого пребывания у добрых людей.
С замиранием сердца tante Натали вслушивалась в каждое ее слово, не отрывая глаз от лица девочки и как бы соображая и припоминая в то же время что-то.
Какая-то гнетущая дума отразилась на ее высоком лбу. Скорбная улыбка тронула губы. Глаза с бесконечной лаской остановились на белокурой головке, доверчиво прильнувшей к ее груди.
Когда Галя кончила, она горячо поцеловала ее порозовевшую щечку и, осторожно спустив с рук девочку, подошла к хозяйке дома.
— Валентина Павловна, — проговорила она тихо, — вы доставили бы мне огромное удовольствие, если бы приехали ко мне со всеми детьми на денек. Вы знаете, я живу за десять верст отсюда… По соседству со Сливинскими купила себе именьице… Соблаговолите взглянуть на него… И всех детей захватите… А ее… — с особенным волнением в голосе прибавила Натали и обернулась к притулившейся к ней Гале, — а ее я особенно желала бы видеть.
И она опять быстро наклонилась к девочке и со странным выражением на лице нежно-нежно поцеловала ее.
Глава IX
Ах, как хорошо! — Звезд-то, звезд сколько! — Дивная ночь!
— Не ночь, а сказка!
— Это вы из какой книжки? Ась?
— Вовсе не из книжки! Вы всегда скажете что-нибудь обидное!..
И Мимочка, смущенная и уличенная Ивасем, обидчиво передернула плечиками.
— Господа! Предлагаю пойти на лужайку, взглянуть на костры!
— Ах, как жарко они горят!
— Пойдемте! Пойдемте!
— Жаль, что Гали нет. Она очень любит смотреть на костры! — раздался среди общего шума веселых детских возгласов тихий голосок Али.
— Она с тетей Натали, успокойтесь, и, наверное, не скучает, — весело защебетала Сонечка, давно забывшая свой ушиб и испуг. — Тетя Натали всех утешить может… Папа и мама так обрадовались, что она приехала к нам и купила имение рядом с нами. Она очень, очень добрая в все исполняет, о чем ее ни попросишь.
— Вот и сочиняешь, далеко не все, — остановил сестру тринадцатилетний Толя, — небось, как ни просили мы ее показать «таинственную комнату», она не показала.
— Какую комнату? Какую? — с любопытством окружили их все остальные дети.
— А вот, видите ли: у тети Натали есть комната в доме… постоянно запертая на ключ… Туда никто не входит, кроме самой тети… А она там просиживает долгие часы.
— Да, — вмешался в рассказ брата Валя, — и что там, в этой комнате, она не говорит.
— А ее прислуга рассказывала нашей няне, что и в том городе, где жила раньше tante Натали, точно такая же была комната и тоже запертая.
— Ах, как это интересно! — сверкая глазами, вскричала Симочка. — Я пойду, расскажу Ляле и Мик-Мику.
— Успеешь рассказать! Лучше пойдем к кострам, — остановил сестру Кира, и первый помчался на лужайку. За ним помчалась и вся ватага детей.
— Ах, чудо как хорошо! — вырвалось разом из двух десятков грудей.
Действительно, картина была величественна.
Среди темной августовской ночи ярко выделялись костры: два поменьше, один побольше. Красно-золотое пламя лизало обгоревшие остовы поленьев. Хворост трещал в огне, как огромный кузнечик в траве.
— Господа! У финнов есть обычай, — повысил голос один из Таливеровых, Петя, считавший себя совсем взрослым, несмотря на свои четырнадцать лет, — есть обычай прыгать через костры в ночь на Ивана Купала… Не хотите ли вообразить, что мы в Финляндии, и попрыгать через огонь.
