При виде странного комочка глаза мальчика вспыхнули радостным огоньком. Он схватил серый комочек и, всячески избегая попасться кому-либо на глаза, пронес его в спальню и положил в пустую корзину с крышкой, сунув последнюю в угол под кровать.

Сейчас он вытащил снова корзину и, с величайшей осторожностью приоткрыв крышку, сунул в нее пальцы.

В ту же минуту что-то холодное со свистом обвилось вокруг них.

Орля быстро выдернул руку.

Серая змейка с темной головкой обвила несколькими обручами кисть его правой руки. Левой, свободной рукой мальчик достал из кармана пузырек с молоком, зубами открыл пробку и подставил бутылочку к голове змеи.

Последняя не заставила повторить приглашение и, просунув сплющенную головку в банку, стала с жадностью пить молоко.

Это был безвредный уж, единственная порода змей, которые не жалятся и не приносят ни малейшего ущерба людям.

Такие ужи часто встречаются под полом крестьянских изб. Они совсем не ядовиты и почти ручные, вполне сживаются с людьми, даже пьют молоко с крестьянскими ребятишками, которые умышленно, чтобы привлечь ужей, ставят кринку на пол. Заслышав вкусный запах, ужи, большие любители молока, выползают из своих нор.

Вот такую-то змейку и удалось раздобыть Орле.

Пока змейка, погрузившись своей сплющенной головкой в молоко, с наслаждением предавалась вкусному угощению, Орля, чуть касаясь пальцами, гладил ее грациозно изгибающееся тельце и говорил уныло:

— Видно, одна у меня и осталась радость — ты, уженька… Никому больше не нужен Орля. Вишь, и Галька, верно, забыла обо мне, убежала с другими, и горя ей мало. Небось с Алькой, этим воробьем ощипанным, дружбу водит теперь… Забыла про Орлю, точно и нет меня в живых больше… А все ведьма, эта, Аврорка… Ну, постой же… Отплачу я тебе… Уженька, друг ты мой, скажи ты мне на милость, как мне ей отплатить?

Но «уженька» даже и головы не повернул в сторону мальчика. Он весь ушел в дело удовлетворения своего аппетита и с тихим посвистыванием пил молоко.

Вдруг Орля неожиданно подскочил на месте так, что испуганный уж выдернул голову из горлышка бутылки и проворно уполз мальчику в рукав.

— Ага! Нашел! — воскликнул Орля. — Знаю, как отплатить старой злюке! Будет долго помнить! Ха, ха, ха!

И с неожиданно засверкавшими глазами Орля вприпрыжку выскочил из спальни, промчался длинным коридором в гостиную и остановился у крайнего окна.

Здесь стоял рабочий столик и кресло, за которыми все свободное время проводила Аврора Васильевна. Здесь же на столе стоял рабочий ящик гувернантки.

Глаза Орли остановились на ящике. Одною рукою он поднял его крышку, другою опорожнил дочиста, выкинув бесцеремонно за окошко длинную полоску кружевного, вязания и крючок.

Затем запустил левую руку в рукав правой, вынул оттуда приютившегося там ужа и, сунув его в ящик вместо выброшенной работы, плотно закрыл его.

— Ладно теперь! Сработано чисто! — произнес оп, сверкнув лукавыми глазами и двумя рядами ослепительно белых зубов. Затем, повернувшись на каблуках, он уже направился было к выходу, когда внезапный храп сразу привлек внимание мальчика. Он живо обернулся.

В спокойном удобном кресле, уронив на колени французскую газету, спал сладчайшим сном, всхрапывая, monsieur Диро.

В то время как приятные сонные грезы носились в голове добродушного француза, самую голову, ради летней жары коротко остриженную, вернее, обритую, голую, как ладонь, осаждали мухи. На розовой коже черепа они ползали черными бегающими точками, грозя каждую минуту разбудить своим несносным жужжанием старика.

«Эге! Это не годится! — произнес про себя Орля, внезапно весь преисполняясь чувством жалости к спящему гувернеру. — Накрыть бы его чем, что ли?»

Живые черные глаза мальчика быстро обежали комнату, выискивая, что бы могло ему послужить покрышкой для старой учительской головы.

И вот они остановились на прекрасном пурпурового цвета абажуре, в виде огромного цветка мака, накрывавшего лампу.

— Ну, вот и нашел! — весело, шепотом произнес Орля и, быстрым движением сорвав бумажный абажур с лампы, неслышно подкрался с ним к спящему и со всевозможною осторожностью опустил его на голову спящего Диро.

— Вот и ладно! Спи, старичок, с миром. Теперь небось мухи не больно-то разгуляются на твоей маковке, — произнес он, очень довольный своей выдумкой, и отошел к другому окну подождать прихода детей.

— Ах, как хорошо было в лесу! Что ж ты не шел? Мы тебя ждали! — послышались под окнами веселые голоса.

— Кончил работу? Да?

— Это я тебе набрала! — застенчиво протягивая брату в окошко пучок земляники, произнесла Галя.

— А мы тебе хлыст вырезали! Гляди какой! — прибавил Счастливчик и, в свою очередь, просунул в окно гибкую, тщательно обструганную от ветвей, лозу.

— Дай, душенька Шуренька, я его на твоей спине попробую! — дурачась, присовокупил Ивась.

— Принеси твою работу, Шура! Я ее посмотрю. Все буквы написал?

И Аврора Васильевна первая появилась на пороге гостиной. За нею толпились Мик-Мик и дети.

— Ах, что это такое? Посмотрите!

— Боже мой! Monsieur Диро! Что за странный головной убор! — неслось дружным хором с порога комнаты. И вдруг неудержимый взрыв хохота огласил стены гостиной.

Действительно, глядя на спящего Диро, нельзя было удержаться от смеха. Над красным потным лицом француза высился огромный бумажный цветок пурпурового абажура. Лепестки мака спускались, в виде бахромы, на его нос и уши. Только самый кончик носа комически высовывался из-под одного из них, и на этом кончике сидела, широко воспользовавшаяся предоставленным ей относительным простором, муха.

От голосов и смеха француз проснулся и спросонок, плохо сознавая, что делает, машинально приложил руку к голове, приподнял свой колпак-абажур как шляпу и самым галантным образом раскланялся перед детьми.

— Bon jour! Bon jour! С добрым утром, Мик-Мик! Ви уже вернуль? — говорил он с сонной улыбкой хорошо выспавшегося человека.

— Ах. monsieur Диро! Что это у вас за шляпа? — почти в ужасе прошептала Аврора Васильевна, единственная не смеявшаяся из всех.

Француз, недоумевая, посмотрел на то, что держал в правой руке, и в тот же миг, вспыхнув багровым румянцем, сердито закричал, далеко отшвырнув от себя злополучный абажур:

— Фуй! Какой маленький негодник подшутиловал так глупи над старикашка Диро?!

— Это Шура! Он один оставался дома! — вставила, не без ехидства, свое слово Аврора Васильевна.

— О! — воскликнул monsieur Диро, шагнул по направлению к Орле и, схватив его за плечи, потряс, уставившись строгими глазами ему в лицо.

— Это ти? Говори сей минутик, ти наплютоваль?

— Ничего не плутовал! — грубо вырываясь, процедил сквозь зубы Орля. — Вас же жалеючи, накрыл! Ишь, голова-то у вас ровно колено, и мухи опять же по ней…

— О… ты все навируешь… — произнес в сердцах monsieur Диро и слегка дернул за ухо Орлю. — И никто тебе не повериль… ти маленький негодник.

— Орля правду говорит, не обижайте Орлю! — раздался тихий, трепетный Галин голос.

— Действительно, правду, — подтвердил Мик-Мик.

— Слуга покорный, я умываю руки, если Михаил Михайлович заступается за этого негодного мальчишку! — недовольным тоном произнесла Аврора Васильевна, с обиженным видом отошла к столу и заняла свое обычное место в кресле.

— Ну, а скажи, пожалуйста, ты кончил заданную работу? — нахмурив брови, строгим голосом обратилась Аврора Васильевна к Орле, в то же время открывая свой рабочий ящик.

Но Орле не суждено было ответить. Что-то со свистом выскочило из ящика и поползло по столу.

— Змея! — неистовым воплем вырвалось из груди гувернантки, и она с воплем: — Дурно, мне дурно! Змея! Змея! — откинулась, бледная как смерть, на спинку кресла.

— Змея! Змея! — кричали дети, в испуге отступая в дальний угол комнаты.

Мик-Мик в сопровождении Вани кинулся к столу.

— Да это — уж! Не бойтесь! Безвредный уж. Откуда он взялся? — послышались через минуту их ободряющие голоса.