На улице Смокки была необыкновенно резва. Вислые ушки всегда приподняты, всегда настороже, обрубленный хвостик торчит кверху, подергиваясь, как заводной, иногда от возбуждения начинает дрожать. Вся напружиненная, задыхаясь от стесняющего ее ошейника, Смокки азартно тащит хозяина за собой. Я едва удерживаю в руках поводок — с такой силой тянет его Смокки.

Но вот прогулка окончена. И Смокки притихла. Куда девался ее темперамент! Дома она была фокстерьером лишь наполовину, ибо в каждом фоксике сидит настоящий чертенок, толкающий на новые и новые шалости; ртуть, а не собака! Смокки же в квартире делалась совершенно неузнаваемой: тихая, покорная.

Очевидно, прошлые невзгоды все же отложили свой след. Может быть, именно дома ей попадало больше всего за малейшее проявление ее натуры, поэтому в помещении она никогда не играла, не развилась. И ни я, ни Бенно ничем не могли увлечь ее. Так, попрыгает немного на меня, когда я приду домой, подергает хвостиком, выражая свою радость, и — все.

Мы с Бенно затеем возню, а она смотрит на нас внимательно, следит с интересом за всем, поблескивая из-под мохнатых, «насупленных» бровей живыми умными глазками, но чтоб сама поиграла — ни-ни! Не заставишь ни за что. В этом отношении она представляла редкое исключение, не походя ни на одного знакомого мне фокстерьера.

Она преображалась, зачуяв крыс, враз превращаясь вся во внимание и слух, готовая в любую секунду к прыжку и хватке.

Со временем выяснилось, что не только крыс она умеет ловить так мастерски.

Как-то отправились мы на прогулку. По обыкновению я вел Смокки на поводке, Бенно бежал впереди.

Мы шли мимо забора. Внезапно Смокки немного отстала, поводок натянулся. Я оглянулся — вижу: она уже до половины скрылась в дыре под забором. Хвост возбужденно подергивается, задние лапы роют землю, стараясь протиснуть туловище еще дальше.

Я потянул Смокки за поводок — и остолбенел. Она медленно вытащила голову из отверстия… В пасти висела мертвая кошка.

Видимо, бедная киска сидела по ту сторону дыры; Смокки учуяла ее и беззвучно сомкнула на ней свои не знающие промаха клыки.

Прошло несколько дней — новая жертва охотничьего искусства Смокки. Опять на прогулке. Шли мирно, никого не собирались задевать. Откуда ни возьмись с карниза ближнего дома, точно камень, свалился большой серый кот. Со свирепым шипением, задрав трубой распушенный хвост, он вскочил на спину Бенно.

Мгновением позднее прыгнула Смокки. Она буквально сняла кота со спины добермана. Изогнувшись змеей, кот впился когтями и зубами в мордочку Смокки. Но она ловко стряхнула его с себя, хотя сама была немногим больше кота, не давая ему опомниться, тут же атаковала его и… Бедный кот! Что я еще могу сказать? Наверное, он никак не думал, нападая на добермана, что все так быстро и так трагически кончится для него.

Смокки «брала» кошек тем же самым приемом, каким она ловила крыс и на который способны только фокстерьеры.

Это была какая-то напасть. Я вовсе не желал зла кошкам; но они, как нарочно, сами набегали на нас. Уже в нескольких соседских квартирах недосчитывались своих любимиц. Узнай там, кто виновник гибели их мурлышек, не сдобровать бы моей Смокки. Не помогли бы и ее прежние заслуги в борьбе с крысами. Поневоле я вспоминал остроумные рассуждения Джерома Джерома о неисправимой греховности фоксов. Да уж, действительно. В собачий рай им не попасть!

Когда на счету Смокки числилось шестнадцать загубленных кошачьих жизней (Шестнадцать! Вы только представьте! Право же, повторяю, я никак не желал этого, но все мои попытки предотвратить несчастья разбивались о Смоккину дьявольскую ловкость и собственную неосмотрительность ее жертв), хозяева наконец дознались, в чем дело, и пошли жаловаться на меня и Смокки в домоуправление. Там ответили:

— Шестнадцать? Когда она задушит двадцать, придите и скажите нам: мы выдадим ей премию за борьбу с безнадзорностью кошек…

От себя добавлю: конечно, можно фокса приучить не бросаться на других животных. Но Смокки я взял уже взрослой — отсюда ее «неисправимость» (переучивать всегда труднее, чем учить).

Все фоксы невероятные драчуны и забияки. Не отстала в этом отношении и моя Смокки. С Бенно у них установилась дружба с первого дня. Что же касается других собак…

Раз из соседнего двора выскочила овчарка и бросилась на Бенно. Доберман мог бы и сам за себя постоять, но просто не успел это сделать: его опередила Смокки. Подскочив на всех четырех лапах, она впилась овчарке прямо в нос!

Испугавшись за Смокки — много ли такой козявке надо! — я, оторвав ее от овчарки, поспешно подхватил на руки. Не тут-то было! Смокки вырвалась и злей прежнего, с неукротимой отвагой и энергией, как всегда молчком, еще раз повторила ту же операцию с носом овчарки. Не ожидавший такого наскока бедный пес взвыл от боли (нос — самое чувствительное место у собак) и, поджав хвост, пустился наутек, преследуемый Бенно. Бенно даже не довелось помериться с ним силами. Аи да козявка! Муха испугала слона!

Это маленькое существо отличалось неудержимой храбростью, и позднее я имел возможность еще не раз убедиться в ее бесстрашии.

Известно, что фоксы могут самоотверженно защищать хозяина и способны обратить в бегство несравнимо сильнейшего противника. Глядя на Смокки, я частенько раздумывал над тем, что такая собачка могла бы с успехом быть использована для службы связи, в кавалерии например. Портативная: можно сделать удобную клетку-корзинку, приторочить к седлу — и марш-марш, поехали. Пустили с донесением — она несется, как пуля; убить трудно, поймать еще труднее. А повстречался враг — ого, она сумеет постоять за себя! Наша Смокки наглядно демонстрировала это.

В боевом задоре она начинает вся дрожать, мелко-мелко трясутся лапы… Точно так же дрожат лапы от возбуждения у эрделей.

А дома, дома… Ну, кто бы мог подумать, глядя на нее дома, что эта тихоня может проделывать такие штуки?

Куда исчезли пыл и жар. Голова опущена, хвост тоже. Как два тряпичных лоскутка, обвисли ушки. Неуклюже подходит она к столу и терпеливо ждет, не перепадет ли лакомый кусочек.

Терпению у Смокки могла поучиться любая собака.

Моя сестра, в то время студентка института, готовила дипломный проект, просиживая над ним дни и ночи. Смокки усаживалась рядышком на стуле и, глубокомысленно уставясь на бумаги, способна была сидеть так целыми часами. Иногда глаза ее смыкались, и она начинала дремать, но со стула не уходила.

— Смокки! — окликнет ее сестра.

Смокки встрепенется, поспешно раскрыв глаза, и как ни в чем не бывало опять примется внимательно смотреть на чертежи.

Приближалась весна. В окнах выставили зимние рамы. И вот, с наступлением теплых дней, Смокки стала вести себя как-то странно. Внезапно начинала ерзать на стуле, вскакивала на лапы, тянулась мордочкой к чертежам, даже повизгивала от волнения.

— Что с тобой, Смокки? — отрываясь от работы, с недоумением спрашивала сестра.

Собака немного успокаивалась, опять чинно усаживалась на стуле, но — ненадолго. Через некоторое время все повторялось сначала. Раз Смокки так увлеклась, что даже положила лапу на чертеж, за что немедленно была изгнана с позором.

Несколько дней сестра не позволяла ей водвориться на заветное место. Потом сменила гнев на милость.

Прошел день или два, и вдруг однажды Смокки, точно ее ужалила пчела, сорвалась со стула и прыгнула прямо на чертежи. Бумаги полетели на пол, флакон с тушью повалился набок, неплотно заткнутая пробка выскочила из горлышка, и только по счастливой случайности черное жирное пятно не расползлось по проекту… Сестра испуганно вскочила, не понимая, что это значит.

Смокки же… азартно ловила муху! Оказывается, она уже давно с напряженным вниманием следила за этими крохотными шустро бегающими по чертежу созданиями, обуреваемая желанием схватить их; а мы-то не догадывались, что с нею! Пришлепнув муху лапой, Смокки аппетитно слизнула ее языком и, удовлетворенная, спрыгнула со стола.