Утром Лягаш насилу растолкал его, сказал:

— Вставай. Завтрак готов.

А этот завтрак был… О, р-ра! Проснувшись еще до рассвета, Лягаш поймал в ближайшей заводи двух уток, запек их в глине на угольях — и вот теперь Рыжий жадно хватал, обжигаясь, горячее сочное мясо, урчал, бил по земле хвостом. Ну кто бы мог предположить, поспешно думал он, что мясо, обожженное на костре, — это так невероятно вкусно?! Но и это не все! Потому что ну разве он еще вчера поверил бы тому, что здесь, на этой чужой, неизвестной Равнине, он наконец почувствует себя по-настоящему свободным, сильным, смелым?! Да-да, вот именно! Он уже больше не нерык, Лес и Убежище, Вожак, сохатый и общинный дуб — все это там, в той, прежней жизни, он умер для нее. И слухи, и насмешки — тоже там, в той дикой и несправедливой жизни, и для нее он тоже умер. Он здесь теперь… Вот именно! Рык он или южак — да разве это теперь важно? Он — это просто он по кличке Рыжий, а рядом с ним Лягаш, попутчик, соохотник, с ним хорошо, надежно, просто. Чего еще желать?! И потому когда Лягаш сказал ему «Пора!», встал и пошел к реке, Рыжий не мешкая вскочил и по-южацки, только на двоих, поспешно двинулся за ним.

На берегу попутчики столкнули лодку в воду, взялись за весла, выгребли на стрежень… Ух! Сколько новых, прежде неизвестных слов! А дел и вообще! Но это ничего; прошло совсем немного времени, и Рыжий приспособился грести ничуть не хуже Лягаша. Стоял, упираясь задними лапами в дно лодки, а передними ловко орудовал веслом. Ар-р! Р-ра! Плывем, как объяснил Лягаш, на юг. Там — Дымск. Дымск, он на то и Дымск: идешь по улице, а изо всех домов — дымы, дымы, дымы. Дымск — на семи холмах по-над рекой. Дымск до того велик… Что, думаешь, а примут ли тебя, а не припомнят ли тебе твое происхождение и не затравят ли? Да брось ты это, и не сомневайся! Там никому нет никакого дела до того, какой ты масти и откуда ты взялся. Вот ты пришел, молчишь, в свары не лезешь, законы соблюдаешь — ну и живи себе, и дело для тебя всегда найдется, и будет тебе кость, не пропадешь. А если ты к тому же еще и смел, цепок, храбр, тогда и вообще ни о чем не кручинься. Да, Рыжий, да, все тогда будет в самом наилучшем виде! И так было всегда! Вот, скажем, Зоркий, твой отец; он тоже поначалу был так-сяк, а после ого как поднялся, прославился! О, его и до сих пор там, в Дымске, вспоминают так, что лучше и желать нельзя. И думаю, что скоро и о тебе примерно так же будут говорить — с почтением. Ар-р, загребай! Еще!

Вот так вот и гребли они, и вели вот такую беседу. Под вечер миновали Свинск, поселок свинопасов. Свинск — это пять или, может, даже шесть десятков гнезд… Р-ра, нет! — домов, конечно, а не гнезд; домов, покрытых камышом. Стены у тех домов сложены из обожженной глины, в каждом доме костер в очаге, дымы от тех костров выходят из домов через трубы. Трубы это вроде бы как дупла. Такие вот у них дома. Перед домами, у реки, на водопое — свины… Но Рыжий их не замечал; Рыжий во все глаза смотрел на южаков. О, сколько же их здесь! И, главное, все они, как об этом Лягаш говорил, действительно очень разные — есть среди них и белые, и черные, и рыжие, и пегие — любые! Тогда и впрямь какое дело будет им и до твоей, Рыжий, масти, а также и до твоего происхождения. Вот только научись уверенно ходить на задних лапах и наловчись передними вот так вот шевелить, чтоб пальцы распрямились, разработались, тогда в них можно будет удержать все, что дадут, — и все, ты здешний, не чужак.

— Весной, — сказал Лягаш, — здесь, в Свинске, были свинокрады… Н-ну, эти, из Леса… Они пришли большой ордой. Наши укрылись в загонах и восемь дней были в осаде. А потом подоспела подмога, и мы гнали их до самой Гиблой Чащи… Левей, еще левей бери!

И Рыжий греб, старался до изнеможения. В Дымск! В Дымск! Скорее в Дымск! А там Лягаш не подведет, научит, подсобит. Он знает и умеет все: как прыгать на костер и не гореть, как путать след, как пить отравленную воду и как под водой не дышать, и как одним грызком срывать с врага шейный ремень… Да-да, шейный ремень! То есть ту самую колючую веревку, на которой Рыжий чуть было не лишился зубов. Р-ра, ну еще бы! Ведь он, этот шейный ремень, густо усеян острыми железными шипами, ну а железо — это дар огня. Шейный ремень имеют далеко не все, а только те, кто его заслужил.

— Ремень, — говаривал Лягаш, — не любит простаков. Вот, видишь, я иду, склоняюсь влево, делаю замах, и… Ар-р! Вставай! Ар-р! Ар-р!

Рыжий вставал. Лягаш опять рассказывал, показывал — замедленно и в действии — ложный замах, косой отход, переворот, двойной переворот с подходом, брык, душку, ласточку… Ну, и так далее. И так три привала подряд, три долгих ночи у костра Лягаш учил Рыжего секретным боевым приемам, прыжкам через препятствия, а также высеканию огня и выжиманию воды, лечению ран, сниманию следов, отводу глаз. И, главное:

— Прямохождение, мой друг, прямохождение! — не уставал напоминать Лягаш. — Нет задних лап, есть нижние, точнее — это просто стопы, и нет передних, а есть верхние, точнее — просто лапы. И их затаптывать нельзя, ранить нельзя, а обмораживать тем более. Их надо беречь как глаза! И пальцами вот так вот делай, вот так, и еще быстрей! Сжал, разжал, сжал, разжал! Так, уже хорошо. А теперь… Вот, подними эту соломинку. Теперь подбрось ее. Поймай. Подбрось, поймай. Подбрось-поймай! И не сутулься, стой прямо. Еще прямей! Еще, я говорю!

И Рыжий выпрямлялся, не сутулился. Бросал соломинку, ловил. Потом брал камни и метал их в цель. Не попадал. Первый, второй привал не попадал, не попадал…

Потом-таки, уже только на третью ночь, он наконец попал! Сбил старое воронье гнездо — такая тогда была цель. И так он его сбил, что только перья, прутья во все стороны! Жаль, никого там не было. Но все равно:

— Ар-р! Хорошо! — вскричал Лягаш. — И твой отец, ух-х как он меток был! Бывало, мы сидим в костярне, отдыхаем, а он возьмет кувшин, прицелится… Гм, да! А гиблый зуб?! Он, твой отец, метал его на двадцать пять шагов, и, кому надо, прямо в глаз!

— А гиблый зуб — это что?

— А это вот такая железяка, на пять, на шесть зубов на растопырку, то есть они во все стороны. Ее вот так берешь, бросаешь, чтоб получалось с подкрутом, и она, эта штука, летит. И — р-раз! — впивается и рвет. Рвет лучше всякой пасти. Представляешь?

Да, Рыжий представлял, кивал. И понимал: вот для чего нужно терпеть, стоять на нижних лапах, чтобы верхними, свободными, и искру высекать, и зуб метать, и еще это, как его…

Да! Немало всякого ими там напридумано! Чего только Лягаш ни рассказывал! И про отца, и про князя, и про его догонщиков, их называют лучшие, и про сам Дымск, про тамошних жильцов, про их сытость и лень, про их богатство. И, главное, про удаль лучших. Вот лучшие — это ого! Вот это да! Вот где действительно судьба! Мать намекала на нее, но впрямую так и не сказала — но все равно как она тогда говорила, так теперь и сбылось! Нет, еще не совсем. Но почти! Лягаш сказал, все будет хорошо, все — обязательно, он это ясно видит. Р-ра! Р-ра-ра-ра! И Рыжий изнывал от нетерпения. В Дымск! В Дымск! Скорей! И потому когда утром четвертого дня на правом на высоком берегу реки показался уже не какой-нибудь нищий поселок, а самый настоящий зажиточный город, Рыжий сразу вскочил…

— Ар-р! Сядь! — строго сказал Лягаш. — Это еще не Дымск.

— А что?!

— А это еще только Глухов. Но это уже тоже город. Правда, малый.

Рыжий вздохнул и сел. А Лягаш продолжал:

— У Дымска стены деревянные, а здесь даже не стены, а кучи земли. Называется вал. Вал, правда, глиняный. По осени, в дожди, он так раскисает, что потом уже не только чужим, но никому через него не пройти. Да и зачем туда ходить? Дома там — тьфу! А что дымы!..

Лягаш насмешливо присвистнул, замолчал. Опять взялись грести. Гребли, гребли. Подплыли ближе. Лягаш опять заговорил:

— Глухов пройдем, и там будет река. Вот по той реке мы уже и выйдем к Дымску. Так что три дня еще идти, но уже по реке. Да, там река! — и Лягаш, облизнувшись, опять повторил: — Да, р-река!