Но ты так и не смог! Тогда Вожак, хвала ему, помог — вцепился Хвату в горло, прокусил… И отскочил. Кровь хлынула. Ты ткнулся носом в кровь, ты задыхался, пил, Хват дергался, сучил ногами, подвывал — все тише, тише, тише…
И наконец совсем затих. А вы сидели рядом с ним, не уходили. Хват остывал… И вот уже совсем окостенел, и нет его…
Нет, есть! Ведь его кровь теперь в тебе, теперь Хват — твой настоящий отец, он чистокровный рык, и, значит, что и ты теперь рык — настоящий…
Вот только снова плачешь! Вожак зло сплюнул и сказал:
— Р-ра! Не к добру это! Когда-нибудь…
Но дальше продолжать не стал, только велел:
— Пошли. Пора уже.
И вы вдвоем взвалили Хвата на спины и встали во весь рост и так, только на нижних, на стопах, и пошли, и понесли его на Гору Воронья, куда относят всех, где ждет их Память Племени…
Которую ты предал. Р-ра! Р-ра! И Рыжий подскочил и заметался взад-вперед по яме. Ведь предал же! Бежал и снова пре…
Нет! Рыжий сел. Нет! И еще раз нет, подумалось, чужой предать не может, а предают только свои. А ты им, лесным дикарям, был чужой. Ведь даже Хват, и тот так и не стал тебе родным, а так и оставался отчимом, пусть и любимым отчимом, но не отцом. Ты лгал ему и еще больше лгал себе, когда ты называл его отцом, но разве кровь обманешь? Ведь истинная кровь — не та, которую ты пьешь, пусть даже по священному обычаю, а та, которая течет в тебе с рождения, и, значит, только Зоркий — твой отец, а Хват…
Р-ра! Подлый, дикий Лес! И Рыжий вновь вскочил, встал во весь рост, вцепился лапами в решетку. Р-ра! Р-ра! Ужасный, отвратительный обычай пить кровь. А убивать, чтоб твой отец не умирал от старости, а словно погибал в бою? Еще ужасней, р-ра! Нет, сто и тысячу раз нет, ты туда никогда, ни за что не вернешься, ведь ты не рык — южак, и ты всегда был южаком, просто не знал того… но вот ты, наконец, среди своих, Лягаш тебя привел сюда, на родину отца. Дымск — вот твоя судьба! Здесь твоя жизнь, р-ра, успокойся, Рыжий! Казарма, Бобка и Овчар, Брудастый, князь, надменная княжна…
И Лягаш — старинный друг отца и твой не меньший друг и, главное, наставник. Хотя… И Рыжий усмехнулся. Ибо давно уже прошли те времена, когда Лягаш мог говорить: «Пасти тебя не буду, не проси!», и ты сразу робел. Р-ра! С этим давно кончено! Теперь ты сам, без его помощи, бьешь, рвешь — и вон сколько урвал! Теперь Лягаш тобой гордится, говорит: «Ну, как вам мой племяш?» И все молчат, а он смеется, р-ра! И он, надменный первый воевода, к которому никто не смеет даже подойти, с тобой совсем другой. Вот… Да! И Рыжий сел и облизнулся. С тобой Лягаш совсем другой, чем с ними. Вот как в последний раз, жаль, что не часто вам выпадает встречаться. Зато уж если встретитесь, вот хоть как в прошлый раз… А, кстати, где это было? А, да! В костярне «При заборе». Бобка, Овчар и Рвач метали кубик и ругались, а ты подсел к хозяйской дочери и начал ей нашептывать, что, мол…
И вдруг…
— Кость в пасть! — раздалось из дверей.
Ты подскочил и оглянулся…
Р-ра! Это Лягаш пришел! Ты кинулся к нему, вы обнялись и покатились по полу, кусались, рявкали, смеялись. Потом, немного успокоившись, сели к столу. Ты вытащил из-под ремня монету — две лунных четверти служил ради нее, — швырнул хозяину и закричал:
— Вина! Для всех!
— Которого?
— Шипучего!
Лягаш смеялся. Пил. И слушал тебя, слушал, слушал. А ты взахлеб рассказывал, хвалился. Лягаш кивал. Потом, когда уже стемнело, он вдруг сказал:
— Ну, вот и все. Прости, мне нужно уходить.
— Как так?! — воскликнул ты. — Куда?
— Да вот… — он помрачнел. — Приказано. Князь говорит…
— Р-ра! — рявкнул ты. — Да что нам князь?! Успеется! Ты б про себя хоть слово бы! А то все я да я…
— Но я, — настойчиво сказал Лягаш, — поверь, сейчас действительно очень спешу. Ты проводишь меня?
— Ну о чем разговор!
И, выйдя из костярни, вы двинулись по улице. Было темно и холодно. Зима тогда еще не наступила, и снега пока не было, но лед уже похрустывал на лужах. Лягаш молчал; ты, глядя на него, гадал — о чем это он думает? Так вы прошли почти что до самой Подгорной Заставы… Как вдруг Лягаш остановился и спросил:
— Чей это дом? — и указал на старую, обшарпанную хижину.
— Не знаю, — сказал ты. — Да и зачем это мне знать?
— Затем, — нахмурился Лягаш. — Это не просто дом. Здесь когда-то жила твоя бабушка, Старая Гры.
Ты снова посмотрел на хижину. Ну, хижина как хижина. В окне горел огонь, за занавеской виднелась чья-то нечеткая тень… Тень тебя очень напугала — ты вздрогнул, неуверенно спросил:
— Зайдем, что ли?
— Нет, незачем, — сказал Лягаш. — Там сейчас живут какие-то совершенно посторонние. Ничего там от Гры не осталось. Но все-таки ты должен знать, что это за дом такой. И еще было бы неплохо, если бы ты хоть иногда вспоминал, чей ты сын и чей внук. А брагу пить да когти рвать, для этого ума много не… А! — и лапой махнул, замолчал, потом отрывисто сказал: Ну, все, прощай!
Вы обнялись. Потом Лягаш — теперь уже один — прошел еще немного во весь рост, а после пал на все четыре — и не спеша, размеренной рысцой пустился по дороге, и вскоре пропал во темноте…
И с той поры нет-нет да словно невзначай ты подходил к тому чужому дому. Сейчас в нем, говорят, живет семья плетенщика; они корзины делают, лукошки. А твоя бабка, та была… так они говорят… была ведьмой. И ты, они в этом уверены, пошел в ее породу. И потому — конечно только за глаза они именуют тебя «Ведьмино отродье». Можно, конечно, гневаться. И можно хватать болтунов за загривки, и рвать их, рвать!.. А можно и смолчать, подумать и решить, что, может быть, они и правы. Ведь если это так, если они действительно правы, то тогда сразу становится понятным, почему это именно ты, а не кто-нибудь другой, смог отыскать в Лесу Убежище Луны, а здесь, уже в Дымске, ты, глядя на Солнце, вдруг совершенно ясно понял, что…
Нет, хва! Еще раз хва! Об этом еще слишком рано не только говорить, но даже думать. Да и уж слишком они, эти Луна и Солнце, далеки от тебя — они там где-то, в бесконечном небе. А вот зато прямо здесь, на земле… Вот ты сейчас лежишь здесь, в этой яме, и им всем кажется, что ты строго наказан, заперт. Но разве наверху, во дворе, или даже в казарме, или даже во всем Дымске, ты разве был свободен? А они? Р-ра! Нет, конечно же! Там кругом те же самые ямы, ну разве что только пошире, и все. Вот, скажем, яма первая поселок. Там так: Вожак, охота, войны с Корноухими… А больше ничего; стена, со всех сторон стена, высоченная! А вот уже вторая яма — Дымск. Тут уже так: казарма, служба, когти рвать… И снова стена! Так что же тогда получается? Мир — это ямы, много ям. Попал в одну; карабкаешься, лезешь по стене, цепляешься, когти ломаешь… А после, только выбрался, шаг, два ступил — и снова провалился, только теперь уже в другую яму, которой ты раньше не только не видел — ты о ней даже понятия не имел! А она еще глубже тех, прежних. Вот если бы…
И вдруг…
Глава десятая — НЕ ПУТАЙ!
Решетка, поднимаясь, заскрипела. Рыжий поспешно глянул вверх…
Р-ра! Р-ра! Да это же Лягаш пришел! Рыжий, прыгай к нему! Обнимай! Визжи от радости, кричи!..
Но Рыжий не кричал, не прыгал. Просто, задравши голову, смотрел на Лягаша и молчал. И чувствовал, как будто кто-то невидимый душит его все сильней и сильней. И скоро и вовсе задушит!
— А! — подмигнул ему сверху Лягаш. — Я вижу, ты совсем зазнался. Ну что ж, и такое бывает.
И спрыгнул в яму, сел напротив Рыжего, и снова подмигнул ему. А Рыжий хоть бы шелохнулся! Рыжий по-прежнему сидел, смотрел на Лягаша, молчал. Лягаш, немного подождав, спросил:
— Ты что, не рад?
— Нет, рад, — тихо ответил Рыжий. — Просто… не знаю, что тебе сказать.
— Ну так скажи, что думаешь.
— А я… не думаю.
— Ар-р! Ар-р! — засмеялся Лягаш. — Да это вообще прекрасно! Кто думает, тот не живет. Жить некогда; все думаешь да думаешь…
И помрачнел. Спросил:
