Монтойя возвышался над нею, глядя на нее в прорези маски, его грудь вздымалась, живот напрягался, бедра сжимались, когда она приподнималась навстречу. Его тело было образцом мужской силы.

Нараставшее напряжение внутри живота скрутилось в узел, разум отступил перед грубостью наслаждения. А затем этот узел взорвался бурей ощущений, обжигавших кожу, сжимавших легкие, и рассыпался бесконечными короткими спазмами, обожествляющими его возбужденный пенис.

Гортанный громкий звук, вырвавшийся у графа, заставил Амелию выкрикнуть его имя, а ее глаза наполнились слезами. Все еще напряженный, он остановился, и она, подхваченная волной наслаждения, слабо запротестовала. Он застонал сквозь сжатые зубы, и в самой глубине ее тела из него изверглось горячее густое семя.

Это было грубо, просто и прекрасно. Он лежал, упираясь локтями, чтобы не давить на нее.

– Я люблю тебя, – горячим шепотом произнес он, слизывая ее слезы. – Я люблю тебя.

Амелия протянула руку к завязкам его маски.

В комнате было темно, догоравший камин освещал пространство не более фута. Трудно было что-либо разглядеть, но инстинкты Саймона подсказывали, что нельзя пренебрегать их предостережением.

Осторожно повернув голову, он обнаружил, что в постели рядом с ним никого нет. Он ровно дышал, изображая глубокий сон.

Что-то разбудило Саймона, и, поскольку он ночевал с женщиной, которая в случае необходимости могла убить его, было бы неразумно не обращать внимания на свое беспокойство.

Он взглянул в сторону окна и увидел отблески лунного света на золотистых волосах. Лизетта, раздвинув занавеси на один или два дюйма, смотрела в окно.

– Что ты делаешь? – шепотом спросил он, садясь в постели.

– Я слышала шум за окном.

– Что же ты видишь?

Занавеси закрылись.

– Я увидела трёх всадников. Один на короткое время вошел в дом, как я понимаю, разбудить хозяина гостиницы. Затем они поехали дальше.

Дрожа от холода, Саймон сбросил одеяла и подошел к камину.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь стал бы среди ночи узнавать дорогу.

– Я тоже так думаю.

– Ты их слышала? Это были французы?

На мгновение блеснул свет, это она зажгла спичку; затем загорелся фитиль свечи.

– Думаю, это были англичане.

Саймон, нахмурившись, смотрел на мерцающий огонек.

– Может, следует разбудить Марию?

– Незачем. Они поехали вперед, а не назад. Что бы они ни искали, они этого еще не нашли.

Согревшись в тепле от камина, Саймон посмотрел на Лизетту. Вид у нее был усталый, резкая морщина на лбу портила ее красивое лицо. Лизетта накинула плащ на сорочку, но все равно дрожала от холода.

Саймон указал на кровать:

– Прекрасно. Давай поспим еще. У меня все болит от этой проклятой кареты, и я бы лучше полежал.

Лизетта устало кивнула и опустилась в кресло.

– Bonne nuit.

– Черт побери, – сердито спросил он, – ты спала?

Она удивленно взглянула на него.

– Oui.

– Точно?

– Oui.

Саймон запустил руку в волосы, стараясь не потерять терпение.

– Я не кусаюсь, не храплю, не бормочу во сне. Я не хотел оскорбить тебя, когда сказал, что ты меня не интересуешь. Постель совершенно безопасна.

– Постель-то может быть, – сказала она, равнодушно глядя на него, – но у меня есть сомнения относительно тебя.

Он открыл рот, чтобы возразить, затем поднял руки:

– Чушь! Ну и мучайся в кресле.

Замерзнув, Саймон поспешно забрался в постель и лег на уже остывшую простыню. Свернувшись калачиком, он с нетерпением ожидал, когда тепло от вновь разожженного камина доберется до кровати.

– Черт бы тебя побрал, – проворчал Куинн, глядя на Лизетту. – Было бы намного теплее, если бы мы были здесь вместе.

– У тебя больше причин желать, чтобы я была мертва, – слишком рассудительно заметила она.

– В эту минуту нельзя сказать вернее, – огрызнулся он. – Единственная причина, мешающая мне задушить тебя, в том, что убийство лишит меня тепла твоего тела!

Она чопорно поджала хорошенькие губки.

– Это просто смешно, Лизетта. – Он сел, слишком огорченный, чтобы попытаться уснуть. Упрямое желание корчиться в кресле после долгого путешествия было на нее так не похоже. Она была безупречно практичной, как и все, кто жил своим умом. – Зачем мне убивать тебя сейчас, когда я мог сделать это и раньше?

Она пожала плечами, но ее быстрый беспокойный взгляд не соответствовал этому небрежному жесту.

Издав тяжелый страдальческий вздох, Саймон снова отбросил одеяла и направился к ней. Он не удивился, когда она достала из-под складок плаща кинжал.

– Убери.

– Не подходи.

– Меня привлекаешь не ты. – Он медленно отступил. – А если бы даже и привлекала, у меня нет необходимости навязывать себя женщине, которая меня не хочет.

Лизетта с подозрением отнеслась к его словам:

– Мне хорошо и в кресле.

– Лжешь. У тебя измученный вид, и я не могу допустить, чтобы ты таскалась за мной все время, пока я пытаюсь восстановить доброе имя Митчелла. Ты должна нести собственное бремя. И не должна обременять меня.

Она возмутилась:

– Я не стану бременем.

– Будь я проклят, ты им станешь после бессонной ночи, проведенной в холоде. Ты заболеешь, и от тебя не будет никакой пользы.

Поднявшись, она сказала:

– Я могу позаботиться о себе сама. Ложись в постель и оставь меня в покое.

Саймон открыл рот, собираясь поспорить с ней, но передумал и покачал головой. Он снова забрался в постель и лег, повернувшись спиной к другой половине кровати. Спустя несколько минут свеча догорела. А еще через некоторое время он услышал деликатное похрапывание.

Столкнувшись со все усложнявшейся загадкой, Саймон не сразу смог заснуть.

Амелия смотрела на лежавшего рядом с ней мужчину в маске и думала, крепко ли он спит.

– Мы подождем рассвета и тогда снимем ее, – сказал перед этим Монтойя.

– А почему не сейчас? – возразила она, сгорая от нетерпения заглянуть под надоевшую ей маску. Ее сердце было в смятении, а тело потеряло невинность. Но то, что произошло между ними, могло быть не более, чем страстным увлечением, – оно не могло стать любовью, пока Амелия не видела его лица.

– Я хочу, чтобы ничто не омрачало этот вечер, – объяснил он, отрываясь от нее, и направился к стоявшему в углу за ширмой умывальнику. – Утром я покажусь тебе, воспоминания о блаженстве, которое я испытал в твоих объятиях этой ночью, придадут мне сил.

В конце концов, она неохотно согласилась подождать, не желая спорить из-за нескольких часов.

Монтойя оперся на спинку кровати, а Амелия свернулась у него под боком, и он попросил ее поделиться самыми приятными воспоминаниями о прошлом. Она выбрала рассказ о Колине и рассказала, как победила страх перед высотой, забравшись на дерево во время игры в прятки.

– Он прошел подо мной несколько раз, – говорила она, прижавшись щекой к его груди там, где было сердце. – Я надеялась, что он быстро найдет меня, потому что мне было страшно на этой ветке, но желание удивить его было слишком сильным, чтобы выдать себя.

Он слушал и поглаживал ее спину.

– Ты хотела победить, – засмеялся он тем низким звучным смехом, который восхищал ее с самой первой встречи.

– И это тоже. – Амелия улыбнулась. – Когда он, наконец, признал свое поражение, я была так довольна собой. Колин потратил все свои деньги на новую ленту, чтобы отметить мою победу над страхом.

Монтойя вздохнул:

– Должно быть, он очень любил тебя.

– И я так думаю, хотя он никогда не говорил мне об этом. Я бы отдала все, только бы услышать от него эти слова. – Она провела рукой по волоскам на его груди.

– Поступки говорят громче, чем слова.

– Я убеждала себя в этом. Я до сих пор храню эту ленту. Она одно из моих самых дорогих сокровищ.

– Какой ты представляла свою жизнь, если бы вы не расстались?

Подняв голову, Амелия встретила его вопрошающий взгляд.