Литмир - Электронная Библиотека

– Я готова! – повторила фея. – Я согласна!

Уродец, такой обходительный, захихикал, злобно ухватив фею за кисть. Цепкие пальцы до синяков впились в белую кожу.

– Что ты делаешь? – возмутилась Сольвейг, пытаясь вырваться. – Мне больно!

Глаза карлика наливались красным сиянием, пока не превратились в два жестоко сверкавших уголька:

– Боль и наслаждение – разве ты еще не поняла, что это одно и то же? – шептал карлик. – Лишь мукой достигается блаженство, и ты научишься ценить и то, и другое. И будешь цепляться как за первое, так и за второе. В вечных терзаниях по новым наслаждениям ты обретешь смысл бытия – и бесконечен будет твой путь: от звёзды к звезде, от вершины к вершине, где ты будешь и вселенной, и центром вселенной. Стань лицом к миру – и ты обнаружишь, что он лижет подошвы твоих туфель. Стань тем, чем была изначально! Сбрось придуманную другими, предавшими тебя, оболочку – стань собой, ведьма!

И Сольвейг, на минуту уловив грусть, почувствовала, как от нее отделилась и отлетела светлая тень, мотыльком забившись в углу под потолком.

– Что? Что это было? – ищуще ошарила Сольвейг пространство: светлая тень трепетала, пока карлик, удлинившись, не потянулся руками через весь зал и не сцапал прозрачное существо, зажав в кулаке.

– О, пустяки, моя красавица! Эта ушла та часть тебя, которая заставляла тебя думать о других, грустить, если несчастья и не твои. Это она, – потряс он кулаком, – мешала тебе полюбить себя. А теперь ты свободна и вольна поступать, как вздумается!

Сольвейг чувствовала беспокойство, словно человек, впервые переступивший порог лавки ростовщика.

– Можно взглянуть на нее? – попросила Сольвейг, страшась и жаждуя отказа.

– Да, – покорно склонился в поклоне уродец. – Только учись никогда ничего не просить – все и всегда ты можешь требовать! Итак, прикажи!

– Приказываю! – впервые в жизни Сольвейг попробовала на вкус чужое слово. Слово было колючим, как наждачка или скрип железа по стеклу.

– Да, так! – ободрил карлик, раскрыв ладонь. На миг Сольвейг показалось, что злобный уродец раздавил белую птичку. Но на ладони лежал всего лишь цветок с примятыми лепестками. И только – то? Цветок вместо мира, брошенного к твоим ногам?

Ведьма двумя пальцами взяла цветок у гнома. Лепестки падали на пол, осыпались на платье, кружились в воздухе. Перед ведьмой вставало будущее, в которое она превратит этот мир. Голова кружилась то ли от легкого напитка, то ли от будущих возможностей. С тех пор Сольвейг ни разу не пожалела о сговоре, Правда, разучилась летать, крылья, упругие, послушные крылья но держали тело ведьмы, внутренняя суть которой были тяжким камнем.

По мало ли способов подняться в воздух? Ведьма теперь умела распознавать травы, вываривая в котле зелья: стоило зачерпнуть тепловатую жижу и, раздавшись донага, натереть тело – и земля оставалась внизу.

Крылья феи, теперь ненужные и бесполезные, обвисли, съежились, пока не отпали сухими листьями. Подруги дивились. Но Сольвейг, снисходительно глядя на глупышек, объявила, что таков новый порядок и, поскольку во всем Сольвейг была первой, феи поверили ведьме, и вскоре стало неприличным носить за спиной крылья.

Сольвейг была счастлива? Да ни одной минуты, все время опасаясь, что кто-то проведает тайный лабиринт к подземному залу карлика, и тот другой, глупой гусыне, отдаст ту же власть.

И Сольвейг задумала недоброе: минута страха – зато потом она будет уверена, что никто не сможет стать поперек дороги.

Подружки видели, что их повелительница мрачнеет, хмурится даже тогда, когда день чудесен, а, значит, причин для грусти и внезапных вспышек злобы, одолевавших Сольвейг, нет.

– Скажи, – приставали феи к ведьме, окружая подругу заботливой толпой. – Чего тебе не достает? Чего ты хочешь?

И, наивные в своей жалости, несли ей в чашечках цветов медвяную росу и отдавали самые спелые ягоды.

А Сольвейг опасливо бросала на маленьких фей злобные взгляды, стараясь угадать, кто из этих недостойных пигалиц может быть опасен.

Вот фея Подсолнечника, повелительница самого высокого цветка, любимица солнца. Когда она, подставляя лицо солнцу, лежала на ярко-оранжевом лепестке подсолнуха, всем своим видом выражая довольство, Сольвейг готова была зубами перегрызть толстый мясистый стебель, чтобы юная фея сверзилась вниз, переломав все кости.

– Ведь если бы я весь день лицезрела светило, послушно кружащееся вокруг венчика подсолнечника, как не возомнить себя лучшей из первых? – злобно шептала Сольвейг, в своем ослеплении не замечая, что это цветок послушно тянется к солнцу, а не наоборот.

Или, к примеру, феи леса: вечно хлопотливые, озабоченные, опекающие в лесу каждую травинку, норовящие сунуть нос в норку землеройки и спешащие на помощь даже поранившейся змее – разве они не согласятся получить ту же власть, что есть у Сольвейг? То-то дел успеют переделать, заполучив такие возможности и беспечность, станешь ли беспокоиться о лишнем, потраченном на другого, дне, если впереди бесконечное время?

И не понимала, что став ведьмой, тебе подумать о другом в голову не придет.

И Сольвейг не выдержала: облачившись в мышиную шкурку, она подземными ходами, прорытыми по приказу ведьмы кротами, пробралась к жилищу карлика.

Там все было по-прежнему Горел камин. Тяжелыми складками свисали портьеры. Но уродец не спал, и первое, что встретилось Сольвейг, был его прямой насмешливый взгляд. – Я ждал тебя! – карлик уступил ведьме кресло. Та, не ожидавшая, что ее застигнут врасплох, послушно опустилась. И вдруг кресло, ожив, свернулось вокруг Сольвейг тугим сплетением.

– Значит, ты решила меня убить?

Кресло так плотно охватило тело ведьмы, что она не то что говорить, дышать чуть могла. А карлик, заложив руки за спину, прошелся по залу. Сделал круг, остановившись напротив пленницы.

– Ты способная ученица.

Сольвейг показалось, что карлик и впрямь глядел одобрительно.

– Тебе показалось мало того, что я дал тебе, и ты решила забрать остальное?

Не услышав ответа, уродец продолжил:

– Так и надо, Сольвейг! Всегда и любой ценой добивайся того, чего захочется. В эти минуты, когда ты решаешь, как я расквитаюсь с тобой, ты еще не понимаешь, что теперь-то ты, посчитав чужую жизнь лишь мелкой монетой, стала прародительницей всех тех черных сил, ради которых я и затеял эту игру.

И карлик, оскалившись, погрозил кулачком кому-то незримому:

– Вы еще увидите, кто недоношенный! Шутки ради вы учинили потеху посмотрим, как вам понравится, когда никчемные, вышвырнутые вами, словно сор, ничтожества, против вас же и ополчатся.

Ведьма, думающая лишь о своей участи, почти не слышала горячечный, полубезумный бред, она не поняла и половины из сказанного. И вздохнула с облегчением лишь тогда, когда уродец приказал креслу ослабить хватку и, помятая, но целая Сольвейг осмелилась поднять на карлика глаза:

– А со мной, с моей властью что будет?

– Ты и впрямь натолкнула меня на мысль, что, случись со мной что или утони ты в луже, дело мое погибнет, а месть не осуществится.

– Как это я утону? – забескокоилась ведьма.

– Ну, не утонешь, – отмахнулся уродец. – Так мало ли в мире напастей. – И, почмокав губами, пробормотал: – Пусть же все феи и гномы, пусть все, кто хоть в мыслях возжелал зла другому, станут моими послушными слугами. И пусть, как бы не поменялась земля, что бы не произошло в мире, пусть род ведьм и колдунов, потомков оскорбленного асами Мотсогнира, никогда не переведется! Да будет так!

И сколько бы потом Сольвейг не пыталась забыть эту ночь, перед ней вставал скрежещащий и исходящий ненавистью уродец.

Хотя она больше никогда не встречалась с карликом, переместившись в дремучие леса и лишь изредка рисковавшая, как сегодняшней ночью, выбраться из подземных убежищ.

Шли годы: кружевом изморози да цветущими крокусами. Мир вокруг рос и менялся. Куда, в туманы, дожди ли попрятались феи и гномы, а пророчество Мотсогнира не утратило силу. И все чаще, даже среди смертных, объявлялся колдун, сея панику и опасливое почитание, и то в одном, то в другом селении вспыхивала хижина ведьмы, злоба которой переполняла чашу терпения людей.

52
{"b":"104344","o":1}