Вызов, принятый одним, всегда заставлял Одина, как не торопили другие дела, не покидать место сражения, пока в неловко отраженном ударе или трусливом повороте руки он не определял исход. И только тогда, и то не всегда, позволял себе приспешить конец, сыпанув в глаза слабейшему пригоршню песка или толкнув ветром в спину.

То, что поединок старика и вандала дело проказливых ручек божественного происхождения, не так взбесило великого аса, как подбор противников. Явная насмешка над словами великого, что в схватке победит сильнейший: значит, непокорный был на вчерашнем пиру или, по крайней мере, подслушивал. Колдуну же, отделенному от вандала непреодолимой осью миров, грозила лишь гибель от ужаса. Один с брезгливостью глянул на трясущийся костлявый стручок: старик упал ничком, зарывшись лицом в песок, как только Слейпнир коснулся поверхности. Впрочем, огорчился ас, его фаворит-вандал выглядел ничуть не лучше.

– Хорошо же, – прохрипел сухим от ярости голосом Один, сдвигая ось так, чтобы пространства соединились. – Грызите друг друга, как бешеные псы! Рычите, кусайтесь, а ваш благодетель пусть, – погрозил Один в сторону Асгарда, – пусть полюбуется!

И тотчас противники взвыли, покрываясь шерстью. Вместо лиц проступили собачьи морды, а вой сменился коротким, отрывистым лаем. И два самца бросились друг на друга, столкнулись. Взвились в воздух клубком рвущих друг друга клыков и оскаленных морд, залепленных белой пеной слюны.

Старый пес был опытнее и осторожней. Вандал, превратившийся в рыжего кобелька с вытянутой мордой и роскошной густой шерстью, с белой манишкой на груди, брал нахрапом, пытаясь прокусить колдуну горло. Но густая шерсть лишь забивала пасть волосами, не давая ухватиться, как следует. Старик же хватал противника за ноги. Отскакивал. Кусал за живот. И превращенные в зверей, противники сохранили свою человеческую суть, действуя согласно характеру. Вандал шел напролом – колдун юлил. Черный пес выхватывал со шкуры рыжего клок шерсти и отпрыгивал, переворачиваясь. Рыжий довольствоваться малой кровью не желал, раз за разом повторяя попытки закончить схватку одним рывком.

– Куш! На место! – выкрикнул Один, отвлекшись от собачьей возни. Он представлял, как одним ударом меча расправится с тем, кто посмел испортить Одину сегодняшнюю забаву: он обещал победу вандалам лишь при условии хорошей потасовки и приготовился позабавиться битвой. Вместо этого изволь любоваться на грызню двух полудохлых собак!

А между тем рыжий, искусанный, исцарапанный, уставший от резких бросков, потихоньку начал сдавать. Первым признаком усталости из пасти безвольно повис язык, с которого на синий песок капала слюна. Старик же по-прежнему не подпускал противника, носясь по арене кругами и поднимая задними лапами пыль.

Фригг, исподтишка следившая за поединком, прикинула, что терпение мужа иссякнет через несколько минут.

Она тихонько стронула с места маятник времени, а сама, смешавшись с участницами затеянного ею маскарада, двинулась навстречу ошарашенным вандалам.

Время, показавшееся колдуну и военачальнику их второй жизнью, для воинов обернулось мигом ока: только-только в центре круга топтались двое, как, внезапно исчезнув, предоставили воинам думать, что угодно о двух собаках, ползком пытающихся дотянуться до чужой глотки. Оба израненные и изрядно помятые, псы были неукротимы в своей обессилевшей ярости. Пришлось растащить, окатив водой.

Воины чуть держались в седле от смеха, раскачиваясь и держась за животы: отличную штуку провернули боги. Кто бы подумал, что собачьи бои куда аппетитнее, чем даже женская ляжка.

– Только нужны не такие дохляки, – вынесли вердикт вандалы, стащив полумертвых от усталости псов в ров.

– Смотрите! – привлек воинов крик одного из них.

Эти винилы и впрямь были созданы природой на потеху остальной части человечества: теперь, опасливо вцепившись в лошадиные холки, к лагерю приблизились десятка два полуобнаженных женщин, восседая на одрах, которых настоящий хозяин давно бы прикончил из почтения к старости.

Женское воинство, кое-кого порастеряв по пути – вряд ли которая сидела в седле больше одного раза в жизни, – достигло края луга, издревле служившего для битв и поединков.

– Да эти ненормальные, пожалуй, всерьез приготовились к битве? – вандалы запереглядывались: не выйти в круг к противнику считалось смертельным унижением. Такой воин терял на веки вечные право носить оружие. Дружина, отказавшаяся от битвы, становилась пленником противной стороны. Но вандалы, строго каравшие всех, кто нарушил законы войны, никак не думали, что вызов им могут бросить женщины.

Сомнения вандалов разрешились неожиданно. Воинственно вопя и потрясая копьем, на женское воинство несся всадник на черном коне. Он летел так стремительно, что вандалам показалось: у скакуна восемь ног. Незнакомец врубился в толпу женщин, яростно настигая копьем то одну, то другую.

Среди мешанины женских ног и растрепанных кос он узнал Фригг. Один неистовствовал: думая то на одного, то на другого аса, он никак не мог предположить, что его сможет предать жена.

На помощь женщинам скакали воины винилов. Теперь и вандалы, не боясь уронить достоинство, вмешались в схватку. Бой разгорался, накаляя воздух.

Один метался, как одержимый, пока не выхватил, выдернув из седла упирающуюся Фригг. Один крепко притиснул одной рукой жену, второй правя прочь от места схватки. Исход битвы его больше не интересовал. Зато Фригг, вертясь ящерицей и вырываясь, твердила:

– Винилы были первыми! Первыми, как не виляй!

– Да что тебе за дело до этих смертных, пропади они все вместе и каждый по отдельности пропадом? – досадливо огрызался Один.

– А то, – высвободилась Фригг.

Теперь, удалившись от схватки, они ехали по ровной степи. Один приотпустил повод, предоставив Слейпниру самому выбирать дорогу.

Степь гладко колыхалась зелено-сизыми волнами, на гребнях которых алыми огоньками вспыхивали и, прячась в траву, гасли маки.

Ссориться не хотелось. Один повернул лицо жены к себе. Тронул мизинцем губы.

– Мир?

Фригг полураскрыла влажные губы:

– А винилы? А спор?.. И чтобы Локи и близко не крутился возле дворца, – еще шептала богиня, пока руки Одина нашаривали тесемки на юбке и крючки на корсаже.

Юноша зажмурился: увиденное никак не могло быть правдой.

Освин, раз нащупав, больше не хотел отпускать спасительную мысль:

– Ну, конечно, это лишь сон! Вот я немного посплю… – неразборчивое бормотание сменилось мерным всхрапыванием.

Дракон неодобрительно осклабился, процарапывая доски когтями, подкрался к старательно делающему вид, что он спит, Освину, и пребольно щипанул.

Юноша взвизгнул и подхватился.

– Ты что?!

– Ну вот, – дракон наклонил морду, прищурившись, изучил Освина. – Нормальная человеческая реакция, а то лежит дохляк дохляком! Так, – дракон деловито потер лапки, – теперь тебе полагается спросить: «Где я?» Причем слабым голосом!

Дракон опасным казался лишь в добродушном расположении духа: от зубастой улыбочки, которую тот пытался изобразить, дрожь пробирала. Освин послушно повторил, внутренне дивясь обстановке и неприхотливому быту, царившему в зале.

– И где же я?

Дракон зачмякал языком, который никак не хотел помещаться в пасти.

– Ты – мое приобретение! – гордо провозгласил дракон. И снисходительно махнул лапой: – Можешь называть меня Наставник!

Так, не успев сориентироваться, Освин попал в кабалу. Потекли дни, похожие один на другой, как две иволги на кусте. На слова Наставник скупился, зато брани не жалел. Освин подчинялся, хотя по-прежнему суть бормотаний дракона до него доходила с трудом.

– Я его утащил, я его научу. Приду – а попробуй прогнать, раз я привел не зеленого новичка, а могучего воина, – при этих словах, правда, дракон чмякал и пофыркивал, скептично оглядывая худосочную фигуру Освина: на вековой дуб ученик походил мало, разве что на сук от этого дуба.