– Да, Катрин, маленький шанс есть всегда. Кто не надеется, тот не живет.

Они не заметили, что ночь уже прошла, начинался новый день. Когда тени в садовом домике стали светлее и закричали первые петухи, Кассиан сказал:

– Ты должна идти, Катрин, нехорошо, если нас заметят здесь вместе.

Она молча кивнула, прикусив при этом губу. Со свинцовыми от печали руками они подняли свои платья с пола и оделись, затем они покинули садовый домик так же осторожно, как пришли сюда. Они крепко держались за руки, наслаждаясь каждой последней секундой близости. У ворот они снова обнялись в последний раз, и их губы соединились в бесконечном поцелуе, затем Кассиан открыл тяжелую дверь и выпустил Катрин наружу. Она вцепилась в его руку, не желая отпускать его, из ее глаз снова хлынули слезы. Она уже стояла в переулке, по которому поехали первые телеги, и все никак не могла его отпустить. Кассиан держал ее руку так крепко, что еще немного – и тонкие пальчики могли бы сломаться. Они еще раз обнялись, тесно прижавшись друг к другу, потом наконец Кассиан оторвался от нее, прошептал хриплым голосом:

– Благослови и защити тебя Бог, – и бегом бросился под защиту монастырских стен.

Она посмотрела ему вслед, на дверь, которая закрылась, и почувствовала себя одновременно чувственно наполненной и совершенно опустошенной.

Слезы все еще бежали по ее щекам, когда она наконец обернулась и, измученная болью, усталостью и пережитой страстью, быстро пошла по переулку. Она не смотрела ни направо, ни налево и не заметила сэра Болдуина Гумберта, который уже несколько часов поджидал ее за углом одного из домов. Его тело чуть не одеревенело от ночной прохлады, усталость, висевшая над ним уже несколько часов, как большая черная птица, внезапно улетела.

– Наконец-то, – пробормотал он и немного встряхнулся. – Я ведь знал, что встречу тебя здесь, Катрин Журдан, и я тебя предупреждал. Теперь ты сполна расплатишься за то, что не послушалась меня.

Он довольно кивнул, посмотрев ей вслед, потер руки, плотнее закутался в плащ и быстрым шагом пошел в направлении рыночной площади к резиденции городского парламента. Рядом с ней находилась маленькая гостиница, в которой его уже ждали.

– Дорогая, тебя и твоего брата сопровождать и оберегать в городе сложнее, чем целый мешок блох, разбегающихся в разные стороны, – ругалась леди Сильвана Ваидчеп, однако в ее глазах светилось такое неприкрытое любопытство, что Катрин, несмотря на свою боль, вынуждена была рассмеяться. – Быстрее садись сюда и рассказывай, что произошло.

Сильвана похлопала по софе рядом с собой, но, когда она заметила усталость Катрин, она подавила свое любопытство и позвала сначала служанку, чтобы та принесла завтрак для Катрин.

– Он уезжает в Америку, возможно, через год. Он хочет начать там новую жизнь, – начала рассказывать Катрин, с трудом удерживая снова подступившие к ее глазам слезы. – И я обдумываю возможность отправиться вместе с ним, не навредив Джонатану.

– Год – это слишком долго, Катрин, было бы неверно принимать сейчас поспешные решения. Речь идет не только о Джонатане, но и о твоих родителях, о честном имени семьи Журданов, об имении, которому сотни лет. Леди никогда не бывает свободна в своих решениях. Я призываю тебя к терпению, иногда что-то происходит само по себе.

Катрин со вздохом кивнула, затем встрепенулась.

– Где Дэвид? Вы нашли вчера дочь портного? Что вы делали вечером?

Леди Сильвана притворилась, будто смертельно обижена.

– Я уже сказала, что вы хуже блох, не так ли? Твоего брата целую ночь не было дома. Он побежал за Летицией, та была уже намного впереди нас, и я внезапно обнаружила, что стою совершенно одна и без всякой мужской поддержки у края рыночной площади. К счастью, мой дорогой муж прислал за мной карету и я без приключений добралась до дома и провела вечер у камина, ожидая вас.

Она подняла руки, возвела глаза к потолку и воскликнула с наигранным пафосом:

– Господи Боже, ты один знаешь, как я беспокоилась о детях.

Катрин рассмеялась.

– Ну, один из детей уже снова здесь, а о Дэвиде не имеет смысла беспокоиться. Он мужчина. С ним ничего не случится.

В эту минуту дверь распахнулась, и Дэвид влетел в комнату. Под глазами у него были темные круги, спутанные волосы свисали на лицо, губы превратились в узкую линию. В его взгляде сверкал холодный гнев.

– Господи Боже, да что же с тобой случилось? – спросили одновременно Сильвана и Катрин.

– Только не спрашивайте меня сейчас, – прошипел Дэвид. – Я готов совершить убийство.

– Ах, – сказала леди Сильвана, затем спросила: – А кого ты хотел бы убить? Угрожает ли опасность мне и твоей сестре? Нужно ли нам звать кого-либо на помощь?

Дэвид был не в состоянии оценить иронии Сильваны. Он сжал кулаки и с диким видом озирался вокруг себя, как будто ожидал, что его заклятый враг в любой момент может выскочить на него из любого угла комнаты.

– Я предполагаю, что речь идет о Летиции, – сказала Сильвана, встала, схватила Дэвида за руку и усадила его на стул. – Сначала успокойся, а потом расскажи, что случилось. Я думаю, что стакан портвейна тебе поможет.

Она подошла к буфету, взяла бутылку и поставила ее на стол, затем принесла два стакана, минутку подумала, посмотрела на Катрин и сказала:

– Конечно, молодой леди не полагается уже с утра пить портвейн, но я думаю, что сейчас нам всем необходимо немного подкрепить себя. – Она взяла третий стакан и налила вино.

Дэвид поднес стакан к губам и выпил его одним залпом в то время, как Катрин осторожно пила портвейн маленькими глоточками.

– Теперь говори, – сказала Сильвана.

Дэвид глубоко вздохнул, а затем процедил сквозь зубы:

– Эти проклятые пуритане, как я их ненавижу, они заставляют всех пить только воду, а сами тайно упиваются вином, они проповедуют любовь к ближнему, а ближними они считают только самих себя.

– Тут нет ничего нового, – объяснила леди Сильвана. – Мы хотим услышать, что с тобой случилось.

Дэвид кивнул.

– Вы помните, что вчера я увидел приехавшую из Лондона Летицию Фезер. Я побежал вслед за ней. Я познакомился с ней в Лондоне, встретив ее в гостинице после того, как ее родители стали жертвами чумы, а их мастерская сгорела. Тогда, в Лондоне, я думал, что ее родители действительно умерли от чумы, а пожар был просто несчастным случаем, теперь я знаю, что же произошло на самом деле. Сапожник, занимавшийся ранее мелким ремонтом обуви и разбогатевший при Кромвеле, однажды вскоре после того, как Кромвель пришел к власти, приехал в Лондон, чтобы перекупить у католиков Фезеров их мастерскую. У Фезеров не было ни малейшей причины для продажи мастерской, и они послали этого человека, который совершенно не обладал никаким вкусом для изготовления элегантных вещей, ко всем чертям. Некоторое время назад этот новый портной-любитель вновь объявился в Лондоне. Тем временем он стал богатым пуританином и начал весьма резко высказываться против греховных нарядов, которые так мозолили глаза пуританам. Тем не менее ему не удалось разорить Фезеров. Старый портной снова послал этого наглеца ко всем чертям. Началась чума, и отвергнутый пуританин вновь появился в их доме, но на этот раз он не угрожал. Он пришел под предлогом того, что хочет сделать заказ, притворился, что у него нет времени для снятия мерки, и оставил свой камзол, а этот камзол принадлежал больному, который недавно умер от чумы. Мастер Фезер и его жена заразились, заболели и умерли. Это было настоящим убийством. Через несколько дней в доме начался пожар. Знакомый нам пуританин бросился Летиции на помощь, но вместо того, чтобы потушить пожар и вывести ее из дома, он изнасиловал ее. Летиция чуть было не погибла в пожаре, но хозяин соседней гостиницы заметил, что мастерская горит, и спас Летицию в последнюю минуту. Он взял ее к себе, там-то я с нею и познакомился. Признаю, она понравилась мне с первого взгляда. Она помогала мне искать Кассиана. Хотя я знал ее всего несколько дней, но в глубине моего сердца я был убежден, что она та женщина, которую я всегда искал, и предложил ей ехать вместе со мной в замок Журданов.