Все эти дни в Алексее шла внутренняя борьба: желание вело войну с мрачными призраками и постепенно оттеснило их на второй план. Катрин значит для него гораздо больше, чем все эти фантазии, решил он. Ему было стыдно, что он так позорно сбежал из Нью-Йорка, уполз в свою нору, чтобы спокойно все обдумать. Доказательство того, что Сильви Ковальская действительно знала его отца, казалось ему необычайно важным. Теперь же Алексей говорил себе: ну и что такого? Разве это что-нибудь доказывает? Отец никогда не бывал во Франции, а Жакоб сказал, что его жена приезжала в Польшу всего на несколько месяцев. Она просто не успела бы выносить и родить там ребенка. И все, нечего больше ломать над этим голову. Письмо Сильви Ковальской? Не стоит задумываться и о нем – слишком многие могут в результате пострадать. Пусть прошлое хранит свои тайны, есть дела и поважнее.

Сегодня утром Алексей проснулся и решил, что нужно вернуться в Нью-Йорк, к Катрин.

Но Катрин приехала сама.

Он слышал, как Джина открывает входную дверь. Раздались шаги, и в дверях появилась Катрин. Их отделяло друг от друга всего несколько метров. Она была еще прекраснее, чем ему запомнилась. Лицо ее раскраснелось, словно она не шла, а бежала. Катрин была похожа на дикого лесного зверька, зорко озирающегося и принюхивающегося – нет ли опасности.

Алексей взял ее за обе руки.

– Как чудесно, что ты приехала. Какой замечательный сюрприз!

– Я должна была приехать, – прошептала Катрин, ободренная его взглядом.

Да, я правильно сделала, подумала она. Магнетизм, исходивший от него, был слишком силен, и она высвободила руки. Итак, вот как выглядит его жилище. Она осмотрелась по сторонам. Большая, почти пустая комната. Все выдержано в мягких тонах, никаких острых углов, лишь закругленные линии. Диваны серо-голубого оттенка, бледные обои, поблекшие краски недореставрированной фрески, белые пирамидальные лампы. Это комната аскета, мыслителя.

Она опустилась на краешек дивана, взяла предложенный бокал. Алексей сел рядом, почти вплотную. Катрин взглянула на него и быстро отвела глаза. Слова давались ей с трудом.

– Я должна была выяснить, – сказала она. – Должна.

– Что выяснить?

Ее лицо казалось таким испуганным, таким ранимым.

– Выяснить про тебя…

Она робко, неуверенно подняла глаза.

Алексей поцеловал ее. Слова сейчас могли лишь помешать, все испортить. Слишком много было разговоров, они больше не нужны.

Ее губы были мягкими и нежными. Алексей притянул ее к себе, для чего ему пришлось преодолеть легкое сопротивление. Но в следующий миг ее руки скользнули по его волосам, и он ощутил гибкое, податливое тело совсем рядом. Алексей заставил ее взглянуть себе прямо в глаза. Прочел в ее взгляде сумбур и тайну. Как ему хотелось проникнуть в эту тайну, превратить сумбур в неистовство страсти. После стольких лет колебаний и сомнений Алексей впервые знал нечто совершенно ясно и определенно: он хочет эту женщину.

– Пойдем, выясним друг о друге все, – сказал он. В его словах были и просьба, и обещание.

Катрин последовала за Алексеем. Они прошли коридором и оказались в другой комнате, выдержанной в тех же серо-голубых тонах. В сводчатом алькове стояла белая кровать. Ваза с алыми и светло-розовыми тюльпанами. Сознание Катрин, словно во сне, выхватывало из окружающего лишь отдельные детали. Она чувствовала на себе его взгляд – ярко-синие глаза с черными точками зрачков. Эти глаза, казалось, пытались разглядеть нечто в ее душе. В памяти Катрин колыхнулось что-то полузабытое, но тут же исчезло, вытесненное прикосновением его рук и губ. Катрин всецело погрузилась в море ощущений, где явь пересекалась с вымыслом. Теплая волна желания соединила воображение и реальность воедино.

Они рухнули на прохладные простыни. Глаза, губы, руки, ноги – каждая частица их тел участвовала в этом акте взаимного познания. Они обнажились друг перед другом – скинули не только одежду, но, казалось, и кожу. Весь мир, все воспоминания ничего больше не значили. Он проникал в нее, она в него. Они стали двуедины. Познанное и неведомое, рождение нового…

Катрин вся отдалась ощущениям, начисто отключив работу мыслей. Это была как бы она и в то же время не она. Каждое движение немедленно преобразовывалось в чистейшее наслаждение. Катрин впервые была сама собой, ничего не стеснялась, доверяла своему желанию.

Алексею же казалось, что время раздвинулось, стало безмерным, вещественным, статичным. Он тоже раскачивался на теплых волнах, видя перед собой ее раскрытые глаза. Они звали его и притягивали. Алексей покрывал поцелуями губы, с которых срывались стоны, погружался все глубже и глубже в бездну времени. Центр Вселенной распахнулся ему навстречу, охватил его, поглотил, убаюкал. Потом – судорога и совместное погружение в темные воды.

Когда все было кончено, Алексей нежно улыбнулся и провел рукой по ее бедру.

– Ну вот, теперь мы узнали друг друга лучше.

– Совсем чуть-чуть, – полушутливо-полусерьезно ответила Катрин.

– Ты хочешь узнать меня еще лучше? – поддразнил ее он.

Она кивнула.

– Ох уж эти современные женщины, – простонал Алексей.

– Какой ты глупый, – надулась Катрин.

Он встал, накинул на плечи белый халат.

Высокий загорелый мужчина с поразительными глазами. Он направлялся к двери, уходил от нее, и Катрин сама удивилась силе своего отчаяния – она не хотела, чтобы между ними было расстояние. Катрин закрыла лицо руками, готовая разрыдаться.

– Ты что? – обернулся он.

Катрин подняла заплаканное лицо, увидела, что он вернулся с подносом в руках. На подносе стояла бутылка шампанского. Какая же я дура, подумала Катрин и улыбнулась.

– Не плачь, не надо. – Он бросился к ней, стал покрывать поцелуями ее лицо. – Я так счастлив, что ты здесь, со мной.

Катрин испытующе взглянула на него:

– Но ведь ты уехал из Нью-Йорка, бросил меня?

– Да, – просто сказал он и погладил ее по волосам.

Он не хотел ничего объяснять. Вместо этого прижал к себе ее стройное тело, которое даже в своей наготе казалось одетым. Она погладила его – робко, словно между ними еще ничего не произошло. Ее грусть ранила ему сердце. Всем своим телом, всем своим существом он говорил: я здесь, я люблю тебя. Как возбуждала его робость, сочетавшаяся в ней с безудержной страстностью.

Его нежность, деликатность его движений волновали и трогали ее. Она и не представляла, что такое возможно – во всяком случае, что это может произойти с ней. Катрин хотелось крикнуть ему: я люблю тебя, не бросай меня!

Но когда они разомкнули объятия, Катрин вновь ощутила безотчетный страх – ей не хотелось, чтобы Алексей от нее отрывался, чтобы он выходил из комнаты. Пусть их тела всегда будут сплетены на этой белоснежной постели. И еще в ее душе пробудилось угасшее было желание знать всю правду.

Она взяла бокал с шампанским, отпила.

– И все-таки я хочу знать, – прошептала она. – Объясни мне смысл твоей записки. Что я должна была понять? Откуда у тебя кольцо матери? Почему ты послал его мне?

Алексей растерялся. Правда? Что такое правда?

– Мне кажется, что я в тебя влюбился, Катрин, – хрипло сказал он.

Она улыбнулась, погладила его по щеке.

– Я в тебя тоже.

Они молча смотрели друг другу в глаза, а потом, засмеявшись, она спросила:

– Но откуда все-таки у тебя кольцо? Ты что, купил его в антикварном магазине? Вряд ли. Сильви ни за что не продала бы его. Да и в любом случае, ты не мог знать, что оно принадлежит ей. Кто дал тебе это кольцо?

Солгать было так легко – она сама предложила вполне правдоподобную версию. Да, он случайно купил это кольцо в антикварном магазине, увидел инициалы, провел небольшое расследование… Но нет, лгать ей он не будет. Невозможно лгать, когда смотришь в эти доверчивые, искренние глаза.

– Она сама дала мне кольцо, – наконец вымолвил он.

– Она сама? – переспросила Катрин и почему-то ощутила укол ревности. – Так ты знал ее?

Алексей покачал головой. Но тут же, передумав, кивнул. Придется все ей рассказать. Ничего, они вместе посмеются над его фантазиями. И все же ему было страшно.